Глава 10
Тяжёлый деревянный засов снаружи скрипнул — тихо, но с неприятным оттенком ржавчины. Потом — щелчок, шаги. Кто-то вошёл. Запах сырой тряпки и земли потянулся раньше, чем появился силуэт.
В комнату с клеткой ступил раб — сгорбленный, с торчащей из пасти тряпкой. Шерсть его казалась выцветшей от пыли, движения были быстрыми, но осторожными, как у того, кто знает каждый камень этой башни. Он молча поднёс ведро с водой, тряпку и щётку. Начал вытирать пол у двери.
Рыжая наблюдала.
— Ты… не охранник, да? — голос был тихим, с хрипотцой. После боли ошейника он звучал почти чужим.
Раб вздрогнул, повернул голову. Сначала не ответил. Потом вынул тряпку из пасти.
— Нет, я — Шорох. Убираю. На каждом этаже. Первым — у хозяина.
— А ты... — она замялась. — Ты с ним давно?
Шорох выжал тряпку в ведро. Кивнул.
— С самого начала. С того дня, как крылья упали.
Она вскинула голову.
— И ты правда… думаешь, что он хороший?
Он посмотрел на неё устало. В его глазах не было злобы, только осадок прожитого.
— Он — хозяин. Он не кричит. Не режет. Не бросает в голод. А ещё он говорит с нами. Ты не видела других.
— Но он... держит меня в клетке. Как вещь.
Шорох задумался. Потом подошёл чуть ближе, заглянул в её глаза сквозь прутья.
— Прими это. Ты — раб. Я — раб. Все мы — тени его воли. Здесь не нужно мечтать.
— Но я не хочу быть тенью! Я хочу домой!
Шорох отвернулся. Снова принялся за пол.
— Забудь. Тогда будет легче. Не дергайся — ошейник станет злее.
Просто живи. И не зови боль к себе.
Рыжая замолчала. Пыль медленно опускалась с воздуха на холодный пол. Где-то наверху потрескивал огонь.
Шорох выжал тряпку снова, не глядя на неё, и заговорил медленно, почти устало:
— Если ты попробуешь уйти… если хотя бы пересечёшь порог башни без приказа — ошейник сожмётся. Будет душить, пока ты не упадёшь. Или не вернёшься на живот, прося прощения. Тут все знают. Даже Лёд.
Он выпрямился, поворачиваясь к ней. Его глаза были тусклы, как зола в костре.
— Мой хозяин позволяет говорить с другими рабами. Он не боится, что мы начнём что-то шептать. Потому что он знает — мы всё равно останемся. У нас нет выхода.
Рыжая молчала, дрожа, но глаза её ещё горели. Её лапы судорожно сжались на полу клетки.
Шорох вдохнул. Легко, глубоко. Будто собирался нырнуть в ледяную воду.
— Я понял, кто ты, — сказал он, глядя ей прямо в лицо. — Тебя поймали недавно. И сразу — ошейник. Это значит, ты ещё не сломана. Ты говоришь, споришь, думаешь, что он поступает плохо. Знаешь, где я был, когда меня ломали?
Он подошёл ближе. Тени факела дрожали на стенах клетки.
— Меня держали на цепи. Не в башне. В яме. Без еды. Без сна. Меня кусали за глаза, чтобы я не засыпал. А потом — сказали: “Улыбнись”. И только когда я улыбнулся — меня впервые накормили.
Он замолчал. На губах его не было ни улыбки, ни злобы — лишь камень.
— А ты… ты всё ещё не понимаешь. Всё, что ты знаешь — это как быть свободной. А здесь... здесь свобода — это иллюзия. Он посадил тебя в клетку не потому, что ты хуже нас. А потому, что ты не умеешь быть рабом.
Рыжая не выдержала. Её голос дрогнул:
— А ты гордишься этим? Что научился... улыбаться, когда тебе приказывают?
Шорох закрыл глаза.
— Я жив. Я не кричу во сне. И я больше не боюсь смотреть хозяину в глаза. Это — не гордость. Это — способ дышать.
Он снова опустился к полу, шоркая тряпкой по камню.
Рыжая тихо легла обратно. Только теперь она дрожала не от холода, а от слов, что осели в груди как пыль.
Дверь отворилась бесшумно, но даже в тишине шаги Драконьего Крыла отдавались в груди, как глухой удар колокола. Он вошёл в комнату, взгляд его мгновенно упал на Шороха, который, отжав тряпку, встал рядом с клеткой.
— Подчиняйся, — тихо сказал раб. — Тогда ошейник не будет бить током. Это всё, что от тебя требуется.
Рыжая кошка подняла голову, глядя на него исподлобья, дыхание сбивчивое. Но на этот раз она не спорила.
Драконье Крыло ничего не сказал. Просто прошёл мимо, его сумка с мягким глухим звуком упала на кровать. Он прошёл к столу, положил лапу на кожаную обложку своей книги — толстой, потемневшей от времени и пальцев.
Открыл.
Пыльная страница шуршала в тишине, когда он начал перелистывать её, взгляд скользил по строчкам: корень тенеспора — при лихорадке, лист чёрной эхии — от боли, ягоды мракополоха — не более двух в день…
Он читал без выражения, но мысли его витали далеко.
Он задумался.
Обо всём — о клетке, о Рыжей, о том, как просто она могла разрушить его покой. Почему она не сломалась? Почему её глаза всё ещё были живыми? Это раздражало… и притягивало. Он вспомнил, как она пыталась вырваться, как дрожала от удара током… И всё равно не смирялась.
— Шорох, — тихо сказал он, не отрывая взгляда от книги. — Закончил здесь?
— Да, мой господин, — отозвался раб.
— Тогда уходи. Пусть она обдумает свои слова в одиночестве.
Шорох кивнул, бросил короткий взгляд на кошку — и вышел, не проронив больше ни слова.
Осталась тишина.
Драконье Крыло закрыл книгу, положил на неё лапу. Он смотрел на клетку, на её обитательницу.
— Ты одна. Без семьи, без клана, без силы. Я мог бы сделать тебе больно. Но я не хочу. Хочу, чтобы ты поняла — твоя жизнь теперь здесь. Пока не примешь — будешь страдать. Не от меня, — он кивнул на ошейник, — от этого.
Он встал, обошёл клетку, как хищник, оценивающий добычу.
— Не испытывай судьбу, рыжая. Мне не нужно, чтобы ты страдала. Но я не позволю тебе разрушить порядок моей башни. Ты рабыня. Ты должна служить. Или ты умрёшь.
Он развернулся и пошёл к выходу, но в последний момент остановился у двери.
— Завтра ты выйдешь. Пора начать приносить пользу.
Дверь за ним закрылась.
Когда за Драконьим Крылом захлопнулась дверь, в комнате снова воцарилась тишина. Рыжая кошка долго не двигалась. Только её глаза горели в полумраке клетки, полные бунта и усталости.
Рабыня…
Это слово звучало в голове, как яд. Оно не подходило ей. Не про неё. Она не должна была быть в клетке, с ошейником, с взглядом исподтишка. Она — свободная, обычная кошка. Просто кошка.
Почему я? Почему именно я?
Она отвернулась от решётки, медленно улеглась на холодный пол. Лапы подогнуты, хвост обвивает тело — поза уязвимая, но ей уже всё равно. Ошейник тёплым кольцом давит на шею, напоминая о боли.
Он сказал, что я одна. Он прав. Я не знаю, где моя семья, не знаю, выжили ли друзья…
Я — одна. И я в его башне.
Она стиснула зубы.
Он думает, я сдамся. Думает, что я сломаюсь, как все. Но я… — на миг мысль оборвалась, — я ещё помню, каково это — быть собой. Я не стану рабыней. Не стану…
Ночь была длинной.
Иногда слышались отдалённые звуки — шорох метлы на этажах, стук посуды, чьи-то шаги. Иногда — ветер, завывающий у стен башни. Она не спала. Не могла. Веки наливались тяжестью, но разум оставался ясным.
Несколько раз она вставала — проверяла решётку, ощупывала ошейник, но стоило хоть чуть-чуть потянуть, как в шею вонзалась судорога боли — короткая, но острая, словно кто-то всадил в неё клыки молнии.
Под утро она наконец легла на бок, поджав лапы, зябко дрожа. Сердце било неровно.
Я не знаю, как выбраться… Но я не позволю ему забыть, кто я. И кем была. Он увидит. Я не сдамся просто потому, что он хочет.
Её глаза медленно закрывались.
Я не рабыня. Я просто… в плену. Пока.
Дверь распахнулась без стука. Драконье Крыло поднял глаза от книги — в проёме стояли Работорговец и двое его подчинённых. Их силуэты заслонили свет, падающий из коридора, как три тени чужого мира, пришедшие без спроса.
— Вот ты где, — с усмешкой произнёс Работорговец, широкоплечий кот с рваным ухом и ожогом на щеке. Он шагнул внутрь, оставляя позади сопровождающих. — Мы думали, ты всё ещё охотишься на своих призрачных чудовищ.
Драконье Крыло не поднялся, лишь смерил пришедших спокойным взглядом.
— Я добыл то, что хотел, — ответил он ровно. — Зачем ты здесь?
Работорговец оглядел комнату. Его взгляд зацепился за клетку в углу — и тут же, заметив Рыжую, он расхохотался.
— Ах, вот оно что! — кивнул он, прищурившись. — Та самая бестия, что шипела на нас, как дикарка. Умно, умно, — обернулся к Драконьему Крылу. — Закрыл в клетке. Прежде чем сломать, держишь под замком. Правильно. Лучше ломай её там, пока она не станет выполнять приказы.
Рыжая кошка сжалась в тени клетки, не отводя от Работорговца взгляда. Он смотрел на неё с тем самодовольным презрением, которое бывает только у тех, кто не считает других за живых.
— Она ещё слишком горда, — тихо сказал Драконье Крыло, не поднимая голоса. — Но не сломана. Это делает её ценной. Я сломаю её… по-своему.
Работорговец усмехнулся, наклонившись ближе.
— Не тяни слишком долго. Те, кто долго сопротивляются, потом ломаются до конца — и становятся бесполезными. Или опасными.
— Я знаю, — прошептал Драконье Крыло, и его глаза на миг потемнели.
В комнате стало тише. Подчинённые Работорговца молчали, вытянувшись по стойке. Рыжая перевела взгляд на своего хозяина — впервые в её взгляде было что-то большее, чем отвращение. Там появилась тень страха.
Работорговец выпрямился.
— Ну, если ты собрался дрессировать её — удачи. Я пришёл ещё по делу. Есть новая партия рабов. Одна из них с крыльями. Интересная. Но сначала — ты обещал оплату. За ту, — он кивнул на Рыжую. — Надеюсь, ты не забыл.
Драконье Крыло встал из-за стола. Его глаза сверкнули холодом, в голосе прорезалась сталь:
— Ты меня разводишь? — он подошёл ближе, медленно, но с таким напором, будто воздух в комнате начал сжиматься. — Я оплатил за неё. Или ты забыл, что я просил прийти ко мне, чтобы у моих рабов — Молчаливого и Льда — отняли крылья? И я заплатил за это, щедро. Помнишь?
Работорговец расплылся в широкой ухмылке, лениво махнув хвостом. Его подчинённые чуть отступили, уловив смену настроения.
— Эй, эй, не закипай, — усмехнулся он. — Я пошутил, вот и всё. Конечно, помню. Всё помню. Проверял тебя. Не обижайся.
Он сделал шаг в сторону и повернулся к Рыжей в клетке.
— Просто хотел увидеть, как далеко ты пойдёшь ради неё. Забавно, знаешь ли.
— Не играй со мной, — голос Драконьего Крыла стал тише, но в нём звучало предупреждение. — В следующий раз подумай, прежде чем проверять мою память. Или моё терпение.
На мгновение между ними повисло напряжение, как натянутая струна. Но Работорговец только рассмеялся, отступая:
— Ладно, ладно. Не держи зла. У тебя свои методы, у меня — свои. Твоя клетка, твои игрушки.
Он бросил последний взгляд на Рыжую и направился к двери.
— Я ещё зайду. А ты подумай насчёт новой партии. У одной птенчицы очень… выразительные глаза.
Когда они ушли, комната вновь погрузилась в тишину. Драконье Крыло стоял неподвижно, глядя в темноту. Рыжая кошка не сводила с него взгляда — в её глазах сквозила тревога, но и что-то иное. Интерес. Или страх, окрашенный любопытством.
Он подошёл к клетке. Молча.
— Ты слышала? — тихо спросил он. — Я заплатил за тебя. Ты не товар. Ты… теперь моя.
Драконье Крыло остался в комнате. Тихо, почти лениво, бросил:
— Шорох, отведи Молчаливого и Льда вниз. Пусть Работорговец завершит начатое. Они не должны летать — это придаёт ложную надежду.
— Да, господин, — коротко ответил Шорох и вывел рабов из комнаты.
Оставшись один, Драконье Крыло лёг на кровать. Его взгляд блуждал по потолку, потом упал на раскрытую книгу с сушёными травами. Он перевернул страницу, но не читал — мысли были далеко.
Вскоре дверь открылась вновь. Работорговец вошёл один, с довольной ухмылкой на морде.
— Всё готово, — сообщил он. — Без крыльев. Как и просил. А что насчёт рыжей? Сломать в клетке или выпустить понемногу?
Драконье Крыло поднял глаза.
— Она будет спать на полу. Я не стану её кормить. Пусть голод ломает то, что внутри. Когда попросит — тогда и поговорим.
Работорговец расхохотался, хлопнув себя по боку.
— Вот это по-нашему! Хитро. Голод — лучший ошейник.
Он сделал шаг к двери, но прежде, чем уйти, обернулся.
— Умно, Драконье Крыло. Очень умно…
Кот молчал. Он просто посмотрел на него. Долго. Непрерывно.
И больше ничего не сказал.