Связанные душой

Утром в поместье Блэк царила непривычная, почти звенящая тишина – верный признак того, что шло очередное собрание Ордена Феникса, а многие подростки, обитавшие здесь с недавних пор, еще нежились в своих постелях. Адара Лестрейндж бесшумно ступала по скрипучим половицам дома, ее шаги едва уловимо отдавались в гулких коридорах, пока она направлялась к столовой. По детской привычке, вбитой строгой матушкой, требовавшей от юной Блэк носить дома обувь, особенно в присутствии посторонних, она сегодня была обута в изящные черные туфли на невысоком, но остром каблуке. Каблуки неизменно доминировали в её образах; этим атрибутам женственности и власти волшебница питала особую, почти фанатичную любовь.

Черные как смоль кудри, блестящие даже в тусклом свете, были аккуратно уложены и собраны в высокий, тугой хвост на затылке. Лишь несколько непокорных прядей, словно случайно выбившихся, мягко обрамляли ее молочно-бледное, аристократически лицо с высокими скулами и пронзительными глазами. Тонкую талию подчеркивал тугой кружевной корсет – деталь гардероба, которую Адара полюбила еще в юности, с гордостью демонстрируя изящество своей фигуры. Он выгодно подчеркивал пышную грудь, придавая ей соблазнительную, но строгую форму. В качестве низа волшебница выбрала строгие черные брюки, идеально облегающие длинные ноги и не стесняющие движений.

Из вежливости, привитой с пеленок, она постучала костяшками пальцев по массивной дубовой двери столовой, прежде чем решительно толкнуть ее и войти внутрь. За длинным столом, где некогда на торжественных приемах собирались самые влиятельные чистокровные семейства, съезжавшиеся в поместье Блэк, теперь восседал весь основной состав Ордена Феникса. Во главе стола, как и подобает лидеру, сидел Альбус Дамблдор, его голубые глаза изучающе сверкнули за стеклами очков-половинок при ее появлении.

Появление Адары немедленно привлекло всеобщее внимание, заставив их прервать тихий, но напряженный разговор. Несколько пар глаз устремились на нее с разной степенью удивления, недоверия и откровенной враждебности.

— Прошу прощения, что прервала вашу утреннюю идиллию, — с легкой хрипотцой в голосе произнесла Лестрейндж, и на ее губах заиграла едва заметная, хищная ухмылка. Голос ее, низкий и бархатный, заполнил внезапно стихшую комнату. — Раз уж у вас здесь собирается противостояние Темному Лорду, я тоже желаю присоединиться. Поверьте, господа, я окажусь весьма ценным и, не побоюсь этого слова, незаменимым участником вашего... предприятия.

Адара не преминула заметить, как скривились лица нескольких мракоборцев – тех, кто был слишком хорошо знаком с ней еще по временам ее службы в рядах Пожирателей Смерти. Она помнила их испуганные взгляды, когда она, звонко и дерзко хохоча, улетала от их неумелых преследований на очередном задании от Лорда.

Дамблдор, в отличие от них, лишь мягко улыбнулся, чуть склонив голову в знак приветствия.

— Разумеется, миссис Лестрейндж, — произнес старый волшебник без долгих раздумий, его голос звучал спокойно и уверенно. — Активные и способные участники нам крайне необходимы. Уверен, ваша помощь окажется неоценимой.

Сидящий справа от директора Аластор «Грозный Глаз» Грюм громко фыркнул, его магический глаз бешено завертелся в глазнице, фокусируясь на Адаре с нескрываемым глубочайшим презрением.

— Я вижу, бывшие Пожиратели здесь в цене, — протянула Адара, переводя свой пронзительный, чуть насмешливый взгляд на сутулую фигуру Северуса Снейпа, сидевшего поодаль. На его привычно мрачном лице мелькнула едва заметная, сухая ухмылка, которую он тут же скрыл.

— Альбус, при всем моем уважении к твоему выбору, — проскрипел Грюм, его нормальный глаз тоже недобро сверкнул, — в данной ситуации я категорически возражаю! Доверять ей – все равно что пустить волка в курятник!

Дамблдор, однако, не сводил своих светлых, проницательных глаз с Адары, которая продолжала стоять с гордо поднятой головой, не выказывая ни тени смущения или страха.

— Аластор, — мягко, но твердо возразил Дамблдор, — полагаю, у миссис Лестрейндж имеются веские личные причины для вступления в Орден. И я склонен верить, что она будет нам верна.

Адара, не выказав ни единой эмоции на своем безупречном лице, лишь коротко, почти незаметно кивнула. Ее взгляд на мгновение встретился с глазами Сириуса, который все это время с нескрываемым интересом и какой-то затаенной болью наблюдал за своей неожиданно появившейся сестрой.

— Будь по-твоему, Альбус, — проворчал Грюм, явно недовольный. — Но пусть ее проверят легилименцией. Немедленно.

Губы Адары снова изогнулись в той самой презрительной ухмылке.

— Вы действительно думаете, что я, находясь в кругах Пожирателей, не владею окклюменцией на должном уровне? Явно недооцениваете мои способности, Грюм, — с ледяной вежливостью произнесла волшебница, пристально глядя прямо в неугомонный магический глаз старика, который, казалось, пытался просверлить ее насквозь.

— Хорошо, Аластор, будь по-твоему, — согласился Дамблдор, проигнорировав выпад Адары. Он повернулся к Люпину. — Римус, могу я попросить тебя об этом? Я слышал, у тебя хорошие навыки в легилименции, и твой ум отличается особой проницательностью.

Римус заметно напрягся, каждая жилка в его измученном постоянной борьбой с собственной натурой теле, казалось, окаменела. Он почувствовал на себе тяжелые, выжидающие взгляды Дамблдора, Грюма и еще нескольких участников Ордена. Сглотнув подступивший к горлу ком, он едва заметно кивнул.

Римус медленно отодвинул свой стул, звук его ножек проскрежетал по каменному полу, и поднялся. Стараясь ступать как можно тверже, он направился к Адаре, которая не сводила с него своих серых глаз с хитрым, испытующим прищуром.

— Думаю, для чистоты эксперимента лишние наблюдатели могут помешать, — тактично произнес Дамблдор, обводя взглядом присутствующих. — Пожалуйста, оставьте их одних. Мы будем ждать результатов здесь.

Люпин молча кивнул, открыл дверь и придержал ее, пропуская Адару вперед. Она едва заметно хмыкнула, легкая, почти кошачья грация сквозила в каждом ее движении, и начала подниматься вверх по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж. Римус следовал за ней, ощущая почти физически витающее в воздухе напряжение, исходящее от него самого и от этой опасной, непредсказуемой девушки.

— Люпин, расслабься, — ее голос прозвучал тихим, почти интимным шепотом у самого его уха, когда они поравнялись на лестничной площадке. Ее дыхание обожгло кожу. — Я, так уж и быть, тебе немного поддамся. Для приличия. — Кожа Римуса покрылась мурашками от этой неожиданной близости.

Они вошли в одну из пустующих гостиных на втором этаже. Комната была обставлена старинной, но добротной мебелью, покрытой тонким слоем пыли, свидетельствовавшей о долгом запустении. Адара, не мешкая, грациозно опустилась на покрытый выцветшим бархатом диван, элегантно закинув ногу на ногу. Римус с тяжелым вздохом присел на самый краешек кресла напротив, стараясь держаться на максимально возможном расстоянии.

Римус, не теряя времени даром, чтобы не поддаться ее возможному влиянию или чарам, выхватил палочку.

— Легилименс! — твердо, хотя и несколько сдавленно, произнес он.

К его немалому удивлению, Адара действительно не оказала активного сопротивления, лишь слегка прикрыла глаза, ее длинные ресницы легли темными тенями на бледные щеки. Она словно добровольно позволяла ему проникнуть в запутанные лабиринты своей памяти и мыслей. Римус ощутил характерное легкое головокружение, когда его сознание погрузилось в чужое. Все вокруг заволокло густым, клубящимся белым туманом, а затем перед его мысленным взором ярко, как вспышка, вспыхнуло одно из воспоминаний – то, которое волшебница, очевидно, сама решила ему предъявить.

***

Хогвартс, 1976 год.

Для старост факультетов в Хогвартсе существовала отдельная, укромная башня, скрытая от любопытных глаз большинства учеников и расположенная в одном из тихих крыльев замка. Она была не такой просторной и шумной, как, например, гостиная Гриффиндора, но обладала своим особым, камерным уютом и атмосферой избранности. Центральное помещение представляло собой небольшую, но элегантно обставленную общую гостиную с массивным каменным камином, в котором весело потрескивал огонь, несколькими глубокими, удобными креслами, обитыми бархатом факультетских цветов, и книжными полками. Отсюда вели двери в восемь отдельных комнат – по две для старост каждого из четырех факультетов: мальчика и девочки.

Старосты факультетов имели право выбирать: жить в башне своего факультета или же обосноваться в уютной комнате, выделенной для старост в отдельной башне. Это место часто служило отличной площадкой для уединения, размышлений и планирования своих обязанностей.

В то время как в Гриффендоре шумела громкая вечеринка в честь выигранного матча с Пуффендуем, наполненная радостными криками и смехом, здесь, в тихом уединении, царила особая атмосфера спокойствия. На вечеринку были приглашены студенты всех курсов и факультетов, и, хотя многие из слизеренцев предпочли игнорировать подобные мероприятия, некоторые всё же оказались в стенах красной гостиной с изображениями львов.

Адара Блэк, в этот день желая уединиться со своими мыслями и чувствами, покинула гостиную своего факультета. Причиной тому стала ссора с младшим братом:

— Регулус, не смей мне указывать, — прошипела она, наклонив голову, чтобы взглянуть на своего брата с высоты своего сидения. В её голосе слышалась настойчивость и резкость. — Я сама разберусь в своей личной жизни.

Тем временем несколько слизеренцев наблюдали за этой жаркой перепалкой, уши у всех были наострены. Нельзя сказать, что ученики Слизерина были яростными сплетниками, но интерес к семейной драме столь ярких персон всегда был высок. Адара, как представительная староста факультета и красавица, и Регулус, наследник чистокровной семьи и ловец в квиддичном турнире, привлекали внимание.

Регулус уважал свою старшую сестру, и обычно не лез в её личные дела. Однако в этот раз он не мог удержаться, поскольку чувства к ней – загоны, их происхождение и фамилия заставляли всплывать все старые претензии и обиды на поверхность.

— Адара, он мой друг. В конце концов, вы помолвлены, а ты просто играешь с его чувствами, — произнес Регулус с хриплой интонацией, в его голосе проскальзывало холодное предостережение.

Адара метнула в его сторону ледяной взгляд, в глазах которого отражалось недоумение и возмущение. Она не собиралась уступать.

— Я делаю то, что хочу, и всегда буду так делать. Наши отношения с Рабастаном тебя никак не касаются.

— Ты слишком эгоистична, — настойчиво произнес Регулус, его обида терзала его душу.

— Регулус, мой дорогой брат, лучше разберись в своей личной жизни и вашем треугольнике с Сириусом и Авророй, — ответила Адара, с достоинством вставая на ноги и откидывая кудрявые волосы назад, как будто проводила границу между ними.

С этими словами она шагнула к выходу из гостиной, её каблуки цокали по полу, оставляя за собой тонкий след уверенности.

***

Адара не обижалась на Регулуса, вовсе нет. Хотя ситуация вызвала у неё раздражение и легкое напряжение, обиды в сердце Блэк не было. Регулус, безусловно, был прав. Юная Блэк иногда действительно использовала чувства своего жениха. Она не видела в этом ничего ужасного, хотя осознавала свою эгоистичность. С самого детства Адара пользовалась вниманием красивых чистокровных наследников, которые восхищенно смотрели на неё, не стесняясь в своих чувствах.

Адара была настоящей красотой, получившей от своего рода все наиболее желанные признаки – серые ледяные глаза, черные жгучие кудри, четкие черты лица и пухлые губы. Она была словно живое воплощение всей силы и грации Блэков. Вот почему к ее руке стремились не один и не два претендента.

Ещё с одиннадцатилетнего возраста многие известные чистокровные семьи приходили к её родителям, просили, чтобы их сыновья заняли роль жениха для Адары. Орион Блэк подходил к таким запросам весьма тщательно. Его единственную, любимую дочь не стоило отдавать кому попало, и они с Вальбургой всегда осознавали, что характер Адары потребует особого подхода. Вальбурга, сидя по правую руку мужа, всегда с сомнением шептала ему на ухо о том, что многие из претендентов не выдержат характера их дочери, и Орион соглашался с ней. У Адары действительно был сольный, сильный характер, и она не собиралась величать его в своих буднях.

Рабастан Лестрейндж, младший из наследников своего рода, понравился родителям Адары сразу. Ещё на Рождественском приеме чистокровных семей, когда Басти и Аде было по двенадцать, Рабастан оказался сдержанным и воспитанным молодым человеком, с крайне деликатным отношением к их дочери. К тому же его род, славящийся множеством хитростей и богатством, лишь усиливал привлекательность его кандидатуры.

Адара была вполне довольна конечным выбором родителей. Басти всегда проявлял доброту, никогда её не обижал и обладал прекрасной внешностью. Он был для неё близким человеком, и связать свою жизнь с ним юная Блэк вовсе не была против. Это казалось естественным продолжением того, какие традиции были заложены в их семье.

Помимо Адары, в гостиной старост сидел Римус Люпин – староста Гриффиндора и один из близких друзей Сириуса.

Сейчас, накануне полнолуния, юный оборотень чувствовал себя неважно. Участвовать в шумной вечеринке, где все праздновали победу своей команды, было ему совершенно не весело. Потому парень выбрал уединение здесь.

Римус сидел напротив Адары, кутаясь в мягкий, чуть колючий плед, который он прихватил из своей комнаты. Вечерний холод уже начинал пробираться в башню старост, несмотря на весело потрескивающий огонь в камине. Сказать, что он был чем-то занят, означало бы откровенно солгать. Все его внимание, вопреки здравому смыслу и внутренним запретам, было приковано к ней – сестре его лучшего друга, Сириуса.

Адара, погруженная в чтение толстого фолианта по зельеварению, казалась отстраненной и недосягаемой, как далекая звезда. Ее иссиня-черные волосы, обычно рассыпавшиеся по плечам шелковистым водопадом, сегодня были собраны в тугой, элегантный пучок на затылке, открывая изящную линию шеи. Черная школьная мантия была небрежно расстегнута, позволяя увидеть короткую черную юбку, смело открывавшую взору длинные, стройные, молочно-белые ноги. Наверх она надела обтягивающую темно-зеленую кофту и черный корсет, который безжалостно подчеркивал ее осиную талию и высокую грудь, создавая соблазнительный, но в то же время властный силуэт.

Римус считал ее красивой. Нет, не просто красивой – ошеломляющей, почти неземной. Эта красота была холодной, аристократичной, немного хищной, и оттого еще более притягательной.

Люпин, наверное, начал обращать на нее пристальное внимание еще курсе на четвертом, когда детские черты в ней окончательно сменились утонченной женственностью. Он до сих пор помнил, как его юное, неопытное сердце начинало биться быстрее, когда она, с присущей Блэкам горделивой грацией, подходила к Сириусу, чтобы обсудить какие-то их семейные дела. Ее низкий, бархатный голос, ее смех, похожий на перезвон серебряных колокольчиков, ее пронзительные серые глаза – все это гипнотизировало его. Но дальше этих тайных, мимолетных наблюдений дело никогда не заходило. Люпин прекрасно осознавал свое положение в обществе и в глазах таких, как она. Он был полукровкой, гриффиндорцем, оборотнем – трижды «неподходящим» для чистокровной принцессы из рода Блэк, гордой слизеринки.

Вокруг Адары всегда вился целый рой поклонников: представители всех факультетов, всех статусов крови, отпрыски знатных семей и просто смельчаки, ослепленные ее красотой. Поэтому его, Римуса Люпина, скромное и почти невидимое существование вряд ли хоть как-то ее волновало. К тому же, совсем недавно по Хогвартсу пронесся слух, подтвержденный самой Адарой, о ее помолвке с чистокровным слизеринцем Рабастаном Лестрейнджем. Теперь получается, что даже просто глазеть на нее было верхом неприличия и дурного тона.

Римус тяжело вздохнул, пытаясь заставить себя отвести взгляд, но это было выше его сил.

— Милый Люпин, — ее голос, бархатный и чуть насмешливый, разрезал тишину комнаты, заставив Римуса вздрогнуть и густо покраснеть. — Я прекрасно чувствую твой пристальный взгляд, особенно на моих, несомненно, красивых ножках. Негоже, мой дорогой, совсем негоже. Я ведь уже, как ты знаешь, почти окольцована.

Адара даже не оторвала взгляда от страниц книги, перелистывая их тонкими, изящными пальцами с идеально ухоженными ногтями. Но Римусу казалось, будто ее серые, как грозовое небо, глаза впились в него, прожигая насквозь, и в их глубине плясали насмешливые искорки. Щеки его пылали, как будто их опалило огнем.

Блэк усмехнулась, наконец, закрыла тяжелую книгу с глухим стуком и небрежно бросила ее на низкий журнальный столик, заставленный другими фолиантами и пергаментами.

— Если ты думаешь, что я не замечаю, как ты постоянно на меня пялишься, то глубоко ошибаешься, Люпин, — лениво протянула она, потягиваясь с кошачьей грацией, отчего корсет еще туже обхватил ее тонкую талию.

Римус судорожно сглотнул, ощущая, как жар заливает не только щеки, но и шею, и уши. Он чувствовал себя пойманным с поличным, как нашкодивший первокурсник.

— Прости, — промямлил он, стыдливо отводя глаза к большому стрельчатому окну, за которым уже сгущались вечерние сумерки. Он чувствовал себя невероятно глупо и неловко.

Адара рассмеялась – громко, звонко, беззаботно. Ее смех, словно серебряные колокольчики, рассыпался по комнате, но для Римуса он прозвучал почти издевательски, вызывая новую волну мурашек на его и без того бледной коже.

— Да брось ты, Люпин. Такой молчаливый, такой... правильный. Даже не подошел ко мне ни разу, ни единого слова не сказал, кроме дежурных приветствий. Это же так скучно, не находишь? Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на пустые взгляды издалека.

— Хорошо, — Римус сам не понял, откуда в нем взялась эта внезапная смелость. Он запустил пятерню в свои пшеничные волосы, взъерошивая их. — Я встану в очередь твоих многочисленных обожателей. Если, конечно, там еще есть место.

На лице Адары мелькнуло удивление, быстро сменившееся прежней насмешливой заинтересованностью. Она чуть склонила голову набок, внимательно изучая его, словно видела впервые.

— Поцелуй меня, Люпин, — ее голос стал тише, интимнее, почти шепотом, от которого у Римуса перехватило дыхание. — Давай. Я разрешаю.

Гриффиндорец ошарашенно нахмурился и резко перевел на нее взгляд, не веря своим ушам. Ему послышалось? Или он, утомленный бессонными ночами перед полнолунием, попросту уснул и видит какой-то абсурдный сон? Но Адара сидела совершенно спокойно, на ее лице не дрогнул ни один мускул, лишь в глубине серых глаз затаилась какая-то хитрая, непонятная ему искорка. Она была абсолютно уверена в своих словах, в своей власти над ним.

— Зачем? — это все, что смог выдавить из себя ошеломленный Римус. Вопрос прозвучал глупо, но он действительно не понимал мотивов ее внезапного предложения.

— Ну, ты же этого хочешь, не так ли? — она чуть улыбнулась, обнажая ряд идеально ровных белых зубов. — Не стесняйся своих желаний, Люпин. Это так... по-гриффиндорски скучно – все время себя сдерживать.

И Римус, к своему ужасу и тайному восторгу, понял, что она права. Он действительно хотел этого. Отчаянно, до боли в груди, до дрожи в коленях. Хотел ощутить на своих губах вкус этого сладкого, запретного плода. Хотел почувствовать, как горячий узел желания затягивается внизу живота, раствориться в ней, в ее пьянящем аромате дорогих духов и чего-то неуловимо-женственного, в мягкости ее пухлых, ухоженных губ.

Он столько раз представлял это в своих самых смелых, самых потаенных фантазиях. Представлял, как его губы касаются ее губ, как она отвечает ему... Но он никогда не смел даже надеяться, что это может произойти наяву. Она – чистокровная слизеринка, будущая леди Лестрейндж, сестра его лучшего друга. А он – всего лишь Римус Люпин.

Поцелуй с ней – это была бы слабость, непростительная податливость, которая могла бы иметь для него самые непредсказуемые последствия. Вероятно, она бы после этого лишь рассмеялась ему в лицо, назвала бы его глупцом и гордо ушла прочь, растворившись в тенях, оставив его с разбитым сердцем и растоптанной гордостью.

Но не успел Римус озвучить ни одну из этих мятущихся в его голове мыслей, как Адара, потеряв терпение или просто решив взять инициативу в свои руки, резким движением протянула его к себе, ухватив за гриффиндорский галстук. Люпин ощутил удушающий рывок, который, как ни странно, привел его в состояние какой-то странной, почти болезненной эйфории. Он оказался так близко к ней, что мог рассмотреть каждую ресничку на ее веках. Он столкнулся с ее серыми глазами – холодными, как льдинки, но с еле заметной темной обводкой, делавшей их еще более выразительными и глубокими.

Она обдала его сухие, пересохшие губы своим горячим, сбивчивым дыханием, и от этого по всему его телу пробежала волна обжигающего жара, вызывая ноющую тяжесть внизу живота. Люпин больше не мог сопротивляться. Инстинкт, желание, пьянящая близость – все смешалось в один всепоглощающий импульс.

Он неуверенно, почти робко, коснулся ее губ своими. Они оказались такими, какими он их и представлял: невероятно сладкими, горячими, с едва уловимым привкусом кислой вишни – возможно, от бальзама для губ или съеденной недавно ягоды. Он нежно, почти трепетно, поцеловал ее, вкладывая в этот поцелуй всю свою затаенную тоску, все свое отчаянное, безнадежное обожание. Он чувствовал, как бешено колотится его собственное сердце, отзываясь на учащенный пульс, который он ощущал сквозь тонкую ткань ее кофты там, где его рука случайно коснулась ее плеча.

Адара усмехнулась ему прямо в губы, и в этой усмешке было что-то хищное, торжествующее. И тут же страстно ответила, ее поцелуй стал требовательным, почти агрессивным. Она чуть прикусила его нижнюю губу, заставив его тихо застонать, и властно притянула его за голову ближе, зарываясь пальцами в его волосы. Их тела столкнулись, и они вместе упали на мягкий диван. Римус оказался сверху, его руки инстинктивно уперлись по обе стороны от ее головы. Он на мгновение отстранился, тяжело дыша, пытаясь осознать происходящее, ощущая, как все его тело вибрирует от переизбытка чувств.

Но волшебница под ним, казалось, совершенно не желала останавливаться. Ее глаза горели каким-то диким, необузданным огнем. Она вновь властно притянула его к себе, жадно, почти отчаянно кусая его губы, словно пытаясь насытиться. Люпин ощутил во рту солоноватый привкус своей крови от ее резких, страстных укусов, но это лишь распаляло его еще больше. Он ответил ей с такой же яростью, его язык скользнул в ее рот, исследуя каждый его уголок, сплетаясь с ее языком в безумном, пьянящем танце. Адара сильно сжимала пряди его волос, почти болезненно, повторяя его движения, ее тело изгибалось под ним, прижимаясь все теснее.

Римус ощущал, как начинает дрожать все его тело, как воздух в легких стремительно заканчивается. Ему казалось, что он вот-вот потеряет сознание от этого урагана чувств, что захлестнул его с головой, от этого невероятного, запретного наслаждения. Это было безумие, чистое, незамутненное безумие, но он не хотел, чтобы оно прекращалось.

Внезапно Адара отстранилась, их губы с тихим звуком разъединились. Она тяжело дышала, ее грудь высоко вздымалась, жадно глотая прохладный воздух. На ее раскрасневшихся губах играла торжествующая, чуть безумная улыбка. И она снова рассмеялась – громко, победно, и в этом смехе уже не было насмешки, а лишь чистое, незамутненное торжество момента.

Римус, уже не в силах сдерживать себя, вновь накрывает ее губы своими, полностью отдаваясь потоку захлестнувших его чувств. Горячая, пьянящая волна влюбленности вскружила ему голову, заставляя забыть обо всем на свете – о приличиях, о последствиях, о том, кто они и где находятся.

Он целовал ее отчаянно, жадно, словно пытаясь наверстать все те годы, когда он мог лишь тайно наблюдать за ней издалека. Адара позволяет ему это, ее тело податливо обмякает под ним, она отвечает на его поцелуи с той же страстью, но в ее движениях есть что-то расчетливое, словно она дает ему насладиться этим моментом, чтобы он навсегда запомнил этот сладкий, дурманящий привкус вишни на ее губах, этот обжигающий жар, который исходил от ее кожи. Она хотела, чтобы этот момент врезался в его память, стал незабываемым.

В тот самый миг, когда их мир сузился до этого дивана и сплетения их тел, тяжелая дубовая дверь в гостиную старост со скрипом отворилась. Ни Римус, ни Адара, поглощенные друг другом, этого не услышали. Рабастан Лестрейндж, с букетом темно-красных роз в руке, который он собирался преподнести своей невесте, вошел внутрь. На секунду он замер на пороге, его глаза расширились от шока и неверия. Картина, представшая перед ним, была настолько чудовищной, что мозг отказывался ее воспринимать: его Адара, его будущая жена, жарко целуется с этим полукровкой гриффиндорцем, бесстыдно лежа под ним на диване. Букет с глухим стуком выпал из его ослабевших рук, алые лепестки роз рассыпались по темному ковру, словно капли крови.

Лестрейндж ощутил, как дикая, первобытная ярость волной накрывает его с головой, затапливая сознание. Вены на висках и шее вздулись, пульсируя в такт бешено колотящемуся сердцу, перед глазами все поплыло, застилаясь красной пеленой. Внятные мысли испарились, осталась лишь слепая, всепоглощающая жажда разрушения.

Он тяжело задышал, его ноздри раздувались, руки сами собой сжались в кулаки так сильно, что костяшки пальцев побелели. В следующие несколько секунд, которые показались ему вечностью, он, издав низкий, гортанный рык, словно раненый зверь, бросился вперед. Одним резким, яростным движением он стянул Люпина со своей невесты, швырнув его на пол, как тряпичную куклу. Не давая Римусу опомниться, Рабастан оседлал его сверху и обрушил на его лицо град сокрушительных ударов.

Рабастану хотелось разбить вдребезги, стереть в кровавую кашу эти проклятые губы, которыми этот ублюдок посмел коснуться Адары, его Адары. Он словно чувствовал на них фантомный жар, тот самый обжигающий жар, который всегда исходил от Блэк, который принадлежал только ему. Лестрейндж бил ослепленно, не разбирая, куда попадают его тяжелые кулаки – по скуле, по губе, по носу. Кровь брызнула, окрашивая лицо Люпина и руки Рабастана в багровый цвет. Римус не сопротивлялся, он лишь инстинктивно пытался прикрыть голову руками, прекрасно понимая, за что получает. Он был виноват, и это наказание было заслуженным.

Когда кулаки Рабастана уже были сплошь покрыты кровавой юшкой, а лицо Римуса превратилось в багровое месиво, Адара, наконец, очнувшись от первоначального шока, с криком вскочила на ноги. Она с силой оттащила своего разъяренного жениха, слыша его прерывистое, хриплое дыхание, видя безумие в его потемневших глазах. Она помогла подняться на дрожащие ноги Римусу, который сплюнул полный рот крови прямо на дорогой ковер, оставляя на нем уродливое темное пятно.

— Прости, Люпин, — прошептала она так тихо, чтобы расслышал только он, ее голос дрожал от какого-то странного, неуместного здесь сочувствия. — Плохо вышло. Очень плохо.

Римус лишь молча покачал разбитой головой, чувствуя, как пульсирует боль во всем теле. Он сам понимал, что виноват. Виноват в том, что поддался искушению, что не остановился, что не дал отпор этой обиженной, играющей чужими чувствами слизеринке. Он позволил ей использовать себя, и вот результат.

Рабастан грубо схватил свою невесту за плечи, его пальцы больно впились в ее нежную кожу, и почти силой выволок ее прочь из гостиной старост. Ему отчаянно хотелось вернуться и добить этого гриффиндорского выскочку, стереть его с лица земли. Хотелось вырвать из своей памяти этот отвратительный образ – его любовь, его Ада, целуется с другим.

Когда они оказались в мрачном, тускло освещенном факелами коридоре Хогвартса, он резко прижал ее к холодной каменной стене, заглядывая ей в глаза, пытаясь найти там хоть каплю раскаяния, хоть тень сожаления. Но встретил лишь спокойный, почти ледяной взгляд ее серых, как зимнее небо, глаз.

— Рабастан, мы ведь с тобой уже говорили о том, что я делаю все, что захочу, — спокойно, почти равнодушно произнесла она, глядя прямо в его потемневшие от ярости и боли карие глаза, освещенные тусклым светом ночной луны, пробивавшимся сквозь высокое окно.

— Тогда я буду убивать каждого, с кем ты решишь так «развлекаться», — прошипел он в ответ, его голос был полон сдерживаемой угрозы и отчаяния. Каждое слово давалось ему с трудом.

— Убивай, — так же спокойно ответила она, и в ее голосе не было ни страха, ни вызова, лишь какая-то глубокая, затаенная усталость. — Я же эгоистка, Басти. Ты сам это знаешь.

Адара сама не заметила, как больно кольнули ее сегодня слова младшего брата. Да, возможно, она и была эгоисткой, всегда ставила свои желания превыше всего. Но услышать это от Регулуса, от человека, чье мнение она, вопреки всему, ценила, было по-настоящему неприятно, это задело ее за живое.

Рабастан резко изменился в лице. Его стиснутая до боли челюсть расслабилась, напряжение немного отпустило его искаженные гневом черты. Он внимательно оглядел свою невесту, его взгляд смягчился, в нем проступила бесконечная, почти болезненная нежность.

А затем он крепко обнял ее, так нежно, так хрупко, словно боясь сломать, словно всего несколько минут назад он не был готов голыми руками разорвать на куски парня из-за нее. Адара глубоко вздохнула, устало прижимаясь к его широкой, надежной груди, вдыхая знакомый запах его одеколона и чего-то неуловимо-родного. Он все еще тяжело дышал, а его сердце под ее щекой билось часто-часто, как у пойманной птицы.

— Ад, моя милая Ад, — его голос дрогнул, — я так хочу, чтобы мы были настоящей семьей. Настоящими. Я понимаю, что ты меня не любишь, не так, как я люблю тебя. Но моей любви, клянусь, хватит на нас двоих. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива. — Он нежно поцеловал ее в мягкую, молочно-белую скулу, его губы были горячими и чуть дрожали.

Адару внезапно накрыла волна мурашек, она еще крепче прижалась к Рабастану, ища в его объятиях утешения и защиты от самой себя. В груди образовался какой-то гадкий, тошнотворный комок противоречивых чувств, горький на вкус, как полынь.

Впервые в жизни Адара ощутила себя настоящей дрянью, по-настоящему мерзкой. Впервые она осознала, что поступает не просто эгоистично, а по-настоящему плохо, жестоко. По отношению к Рабастану, который любил ее так преданно и самоотверженно. По отношению к Люпину, чьи чувства она так безжалостно растоптала. Она играла на чувствах других, как на струнах музыкального инструмента, не задумываясь о той боли, которую причиняет.

—Ты прав, Басти, — ее голос прозвучал глухо, почти неразличимо. — Ты абсолютно прав. Мне нужно перестать так себя вести. Ведь мы... мы уже помолвлены. Это должно что-то значить.

Рабастан начал покрывать ее лицо нежными, трепетными поцелуями – ее лоб, виски, щеки, кончик носа. Его прикосновения были такими аккуратными, такими бережными, словно она была редкой фарфоровой куклой в его руках, которую он боялся разбить. Его окровавленные, все еще подрагивающие руки осторожно гладили ее по волосам, по спине.

В этот момент Адара ощутила себя нежным, хрупким цветком, настоящей принцессой, которую оберегают и лелеют. Она никогда не была такой. Она всегда была дерзкой, язвительной стервой, холодной и расчетливой королевой Слизерина. Но почему-то в глазах Басти, в его безграничной любви, она всегда была другой – нежной, теплой, ранимой. И это было так странно, так непривычно.

— Я люблю тебя, Адара, — прошептал он, и его слова, полные такой искренней, всепоглощающей любви, эхом разнеслись по пустому, гулкому коридору Хогвартса, замирая где-то в его темных, древних сводах.

***

Адара на этом пронзительном, почти болезненном моменте резко закрыла свои мысли, словно захлопнула тяжелую дверь, отрезая Люпина от дальнейшего погружения в ее прошлое. Римус вздрогнул, возвращаясь в реальность гостиной Ордена. Он быстро заморгал, ощущая сильное головокружение и тошноту, словно его только что выдернули из глубокого, тревожного сна.

— Этого, я думаю, будет более чем достаточно, — с кривой, чуть усталой усмешкой произнесла Адара, наблюдая за его реакцией. В ее серых глазах не было и тени былой насмешки, лишь какая-то затаенная грусть.

Римус медленно выдохнул, пытаясь унять дрожь в руках. Он и сам прекрасно помнил это злополучное воспоминание, оно слишком часто всплывало в его памяти, особенно в долгие, бессонные ночи.

Он до сих пор помнил обжигающий вкус ее губ, тот жар, который она оставила на его коже, словно клеймо. И, конечно, он помнил те лиловые синяки и ссадины, которые щедро «подарил» ему ее разъяренный жених, и с которыми Люпину пришлось ходить еще довольно долго, вызывая сочувственные и любопытные взгляды однокурсников.

Адара Блэк была его первой любовью, такой яркой, такой запретной, такой разрушительной. Юный, неопытный парень всегда восхищался ею, боготворил ее издалека, наблюдая за каждым ее движением с замиранием сердца. Конечно, как и для любого человека, первая любовь ему запомнилась навсегда.

Первая любовь – это то чувство, тот человек, которые никогда не забудутся, сколько бы лет ни прошло. Ты можешь забыть тот обжигающий огонек в груди, то сбитое, прерывистое дыхание, которое ты испытал тогда, но образ того, кто вызвал эти чувства, останется с тобой навсегда, как часть тебя самого.

Вкус своей первой любви забыть невозможно. Он въедается в память, как самый стойкий парфюм, и ты будешь еще очень долго, почти бессознательно, искать его отголоски в других людях, в отчаянных попытках закрыть эту зияющую пустоту в душе, этот болезненный гештальт. Ты будешь снова и снова вспоминать перед сном ее лицо, изгиб ее губ, блеск ее глаз, ее смех, который когда-то заставлял твое сердце замирать, ее запах, который казался самым прекрасным ароматом на свете, мягкость ее волос, к которым ты так и не осмелился прикоснуться.

Первая любовь не забывается, нет. Она становится частью тебя, формирует твое восприятие мира и отношений, оставляя неизгладимое, порой болезненное, пятно на твоей душе – отметину, которую ты никогда не сможешь полностью стереть, как бы ни старался.

Конечно, Римус Люпин уже давно не испытывал того бешеного сердцебиения при виде Адары, не отводил смущенно взгляд, когда их глаза случайно встречались. Прошли годы, чувства притупились, покрылись налетом времени и жизненного опыта. Но те эмоции, ту всепоглощающую, почти детскую влюбленность, что испытывал юный, наивный Римус, он запомнил навсегда. Он всегда будет помнить лицо своей первой любви, даже когда самой любви в его сердце уже давно не осталось, осталась лишь тихая грусть и легкая ностальгия по тому, чего никогда не было и быть не могло.

***

Гарри лежал на старой, чуть скрипучей кровати в одной из комнат мрачного поместья Блэк на площади Гриммо. Он заложил руки за голову, прикрыл глаза и попытался расслабиться, но мысли, словно назойливые мухи, роились в его голове. И все они, так или иначе, возвращались к ней – к Мелиссе Блэк.

Внезапно, ярко и отчетливо, в его сознании вспыхнуло воспоминание об их недавнем поцелуе в ванной. Мягкая, почти бархатная, сладкая кожа ее губ... Ее тонкие, прохладные пальцы, запутавшиеся в его волосах... Его собственные губы словно снова вспыхнули огнем от этого воспоминания, и Поттер мечтательно, почти блаженно вздохнул, невольно улыбнувшись. Сердце пропустило несколько беспорядочных ударов, а шрам на лбу привычно запульсировал, отзываясь на сильные эмоции. Ее приятный, едва уловимый цветочный запах, смешанный с чем-то терпким и волнующим, окутал его, словно она сейчас лежала совсем рядом, обнимая его своими тонкими, но сильными руками.

Он ощущал очень странные, незнакомые, но невероятно трепетные чувства внутри, что-то теплое и щекочущее разливалось по его груди. Мелисса Блэк, эта загадочная, дерзкая и такая притягательная девушка, прочно поселилась в его мыслях, заставляя постоянно вспоминать ее улыбку, ее смех, ее пронзительные карие глаза.

Теперь ему одновременно отчаянно хотелось быть постоянно рядом с ней, ловить каждое ее слово, каждый взгляд, и в то же время избегать ее, прятаться от той всепоглощающей неловкости и смущения, которые он испытывал каждый раз при виде нее.

Рон лежал на такой же неудобной кровати, что стояла напротив. Он что-то негромко напевал себе под нос, какую-то дурацкую песенку из «Ежедневного Пророка», искоса поглядывая на Гермиону. Гермиона, устроившись на полу, облокотилась спиной о кровать Гарри и с головой ушла в чтение какой-то толстой маггловской книги – очередного сентиментального романа, которые она так любила. В комнате царила уютная, почти домашняя тишина, нарушаемая лишь шелестом страниц и тихим мычанием Рона.

— Гарри, а вы с Блэк вчера в ванной... целовались, что ли? — неожиданно прервала эту идиллию Гермиона, ее голос прозвучал как всегда спокойно и немного назидательно, но в нем явно слышались любопытные нотки.

Рон удивленно изогнул одну рыжую бровь, мгновенно прекратив свое пение, и перевел недоуменный взгляд на друга. Гарри, который до этого момента витал где-то в облаках своих романтических мечтаний, неожиданно густо, до корней волос, покраснел и принялся сбивчиво прятать свои бегающие глаза, уставившись в облупившийся потолок, словно там было написано спасение от этого неловкого допроса.

— Эм... с чего ты это взяла, Гермиона? — промямлил Гарри, его голос предательски дрогнул. Он чувствовал, как пылают его щеки.

Гермиона тихо хихикнула, откладывая книгу в сторону и с явным интересом глядя на своего друга. Ее глаза лукаво блестели.

— Ну, во-первых, мы с Роном стояли наверху, на лестничной площадке, и видели, как вы вышли из ванной. Ты выглядел невероятно смущенным и каким-то... одурманенным, что ли. А во-вторых, — она сделала многозначительную паузу, — у вас обоих губы были слегка опухшими и очень красными. Это довольно характерный признак, знаешь ли.

Рон поймал себя на мысли, что таких мелких, но красноречивых деталей, как его наблюдательная подруга, он вовсе не заметил. Он даже и подумать о таком не мог! Чтобы его лучший друг Гарри и эта... эта Блэк! Вот же девчонки, всегда все замечают, все подмечают, ничего от них не скроешь! Он с открытым ртом уставился на Гарри, ожидая его реакции.

Гарри покраснел еще пуще прежнего, если это вообще было возможно. Теперь он был похож на спелый помидор. Гермиона окинула его победным взглядом и самодовольно улыбнулась, понимая, что ее дедуктивные способности снова не подвели, и ее догадки блестяще подтвердились.

— О нет, дружище, только не говори мне, что ты втюрился в эту Блэк! — простонал Рон, картинно закатывая глаза. — Кинь в меня подушку, если это правда!

Гарри, не говоря ни слова, тут же выдернул из-под головы подушку и с силой запустил ею прямо в Рона. Подушка угодила тому точно в лицо. Гермиона в этот момент расплылась в лучезарной, всезнающей улыбке, пока Рон, отплевываясь от перьев, некультурно выругался, но в его голосе уже слышалось не столько возмущение, сколько удивление и какое-то почти отеческое беспокойство за друга.

***

В этот самый момент Мелисса сидела в просторной, но несколько запущенной гостиной поместья с Нимфадорой Тонкс. Собрание Ордена Феникса только что закончилось, и большинство его членов уже разошлись по своим делам или отправились отдыхать. Тонкс же, явно желая провести побольше времени со своей новообретенной и уже успевшей полюбиться ей троюродной сестрой, осталась. Девушки сидели за низким резным столиком и пили чай с хрустящим овсяным печеньем, которое принесла миссис Уизли. Тонкс предпочла яркий фруктовый чай, а Мелисса – свой любимый, терпкий зеленый чай без сахара. В гостиной царила приятная, расслабленная атмосфера, потрескивал огонь в большом камине, отбрасывая причудливые тени на стены. Сегодня на голове у Доры, как всегда, красовалась экстравагантная прическа: ее волосы были ярко-малинового цвета, но с несколькими дерзкими синими прядями, которые забавно свисали ей на лицо, придавая озорной вид.

— Кстати, Мел, а что у тебя с Гарри? — внезапно, лукаво улыбнувшись, спросила Тонкс, ставя свою кружку на стол.

Кружка опасно качнулась и чуть было не упала, грозясь разлить липкий фруктовый чай по старинной белой скатерти, но Тонкс ловко подхватила ее в последний момент.

— А что у нас должно быть с Гарри? — Мелисса спокойно, чуть удивленно, оглядела Тонкс, стараясь сохранить невозмутимое выражение лица, хотя предательски ощутила, как ее собственные губы снова загорелись огнем, а в голове яркой вспышкой пронеслись воспоминания об их недавнем, таком неожиданном и таком волнующем поцелуе.

— Ну, не знаю, не знаю, — хихикнув, протянула Тонкс, ее глаза весело блестели. — Просто он так постоянно на тебя смотрит. Знаешь, таким... особенным взглядом. Как будто ты – единственная девушка во всем Хогвартсе, да что там, во всем мире!

Мелисса изящно изогнула одну бровь, задумчиво помешивая чай ложечкой. Поттер на нее, конечно, часто смотрел, она это прекрасно знала и замечала. Его ярко-зеленые глаза, такие серьезные, с нескрываемым интересом изучали ее лицо, иногда задерживаясь на ней непростительно долго. Но вот подходит ли сюда это определение – «так смотрит»? Она не была уверена.

— Полностью соглашусь с этими словами, дорогая племянница, — в гостиную неожиданно, почти бесшумно, вошла Адара Лестрейндж, своей элегантной, кошачьей походкой, мгновенно встревая в их девичий разговор. Ее низкий, бархатный голос заполнил комнату.

Мелисса с невольным восхищением оглядела ее. Ее тетушка и вправду была невероятно, почти нереально красивой и утонченной девушкой, настоящей чистокровной аристократкой до мозга костей, даже несмотря на все те испытания, что выпали на ее долю. В каждом ее движении, в каждом взгляде сквозила врожденная грация и уверенность в себе.

— Неудивительно, что этот мальчишка в тебя так влюбился, детка, — Адара подошла ближе и, не спрашивая разрешения, взяла кружку с чаем из рук Мелиссы, сделала небольшой глоток и тут же слегка поморщилась – зеленый чай она терпеть не могла с детства. — Ты же вылитая копия своей матери в ее годы. Такая же красавица...

Мелисса смущенно улыбнулась, чувствуя, как краска заливает ее щеки под пристальными взглядами уже двух своих родственниц. Это сравнение с матерью всегда ее немного смущало, хотя и льстило.

— О да, за мной и твоей матушкой, когда мы были в вашем возрасте, весь Хогвартс табунами бегал, — усмехнулась Адара, ее серые глаза блеснули воспоминаниями. — Мальчишки готовы были на все, лишь бы удостоиться нашего внимания.

— Да-да, мне мама рассказывала, что у тебя,Адара, чуть ли не в очередь выстраивались на роль твоего... э-э... избранника, — тут же вмешалась Тонкс, явно наслаждаясь возможностью поддразнить свою старшую родственницу. — Говорили, что ты разбила не одно юное сердце.

Адара, картинно вздернув точеный подбородок, самодовольно улыбнулась, ее серые глаза хитро блеснули, словно она только что подтвердила всему миру свою непревзойденную привлекательность и власть над мужскими сердцами.

А Мелисса, тем временем, снова погрузилась в собственные мысли, которые настойчиво вращались вокруг Поттера. Его лицо, его глаза, его смущенная улыбка – все это настойчиво всплывало в ее памяти, вызывая легкую, но приятную дрожь. Что, черт возьми, между ними на самом деле происходит? Был ли тот поцелуй в ванной просто мимолетным порывом, результатом странного стечения обстоятельств и накопившегося напряжения? Или он означал нечто большее? Что-то настоящее, что-то, что могло бы перерасти в... во что? Она отчаянно пыталась разобраться в своих чувствах, в его чувствах, но все было таким запутанным, таким неопределенным. Этот поцелуй, такой неожиданный и в то же время такой желанный, перевернул что-то внутри нее, оставив после себя шлейф сладких воспоминаний и мучительных вопросов, на которые у нее пока не было ответов.