18
- Не уверен. Однако, урегулируем это позже. И, кстати, она хотела бы получить письменные рекомендации.
- Ещё бы он не хотела! Но любая рекомендация от меня, содержащая хоть каплю правды, вряд ли поможет ей найти место!
Её рука так сильно ударила по блокноту с промокательной бумагой, что он чуть не соскочил со стола. Мистер Ламли тоже подпрыгнул.
- Я правдивая женщина, мистер Ламли, и если вы ещё не знаете, то я вам скажу: ваша сестра склочная, невежественная дура, и чем скорее она покинет этот дом, тем лучше.
Она дёрнула колокольчик у локтя и поднялась из-за стола.
- Вы можете любезно подождать в гостиной пока горничная позовёт вашу сестру. Скажете ей, чтобы сразу приступала к сборам. И если она поторопится, вы успеете на экспресс до Мельбурна.
- Но миссис Эпплъярд! Я настаиваю на том, чтобы меня выслушали! Неужели вам не интересно узнать моё мнение? Есть довольно много людей, которые...
Странным образом двери оказались прямо за его спиной. С непокрытой головой и дрожа от сдерживаемой ярости, Рэдж в одиночестве стоял в передней. Здесь, в муках от несостоявшегося выступления и уязвлённого самолюбия, он был вынужден коротать время на стуле из красного дерева с высокой спинкой, придумывая как бы вернуть из кабинета шляпу не потеряв лицо.
В течение часа Доре Ламли удалось утрамбовать свой скудный запас одежды и несколько личный вещей: японский веер, записную книжку с днями рождения и гранатовое кольцо матери в плетёную корзину для одежды, несколько сумок и тюков из коричневой бумаги, и уже сидеть рядом с братом в экипаже Хасси. Вряд ли стоит добавлять, что кеб спускался вниз по дороге под пристальным наблюдением многочисленных глаз. Любопытство имеет свои проявления: к сказанному добавляются поднятые брови, кивки, покачивание головы и пожимание плеч. В субботний вечер 21-го числа, любопытство в колледже Эпплъярд достигло высшей точки. Несмотря на строгое правило соблюдать тишину, очень чуткое ухо уловило бы непрестанное похожее на мошкару жужжание на лестницах и переходах между ними: бессловесный гул женского любопытства нарастал, но всё ещё оставался неудовлетворённым. После того как отъезд мисс Ламли с братом увидели сегодня после полудня, странный набор спешно упакованных вещей вызвал самые дикие предположения. Уехала ли младшая воспитательница насовсем? И если да, то почему в такой спешке? Все согласились, что упустить возможность эффектно попрощаться было не в духе мисс Ламли. Горничную умоляли повторить, что говорил брат по приезду и сколько его продержали в передней. И что сказала мисс Ламли, когда Элис сообщила ей, что брат ждёт её внизу с экипажем. Всё казалось чрезвычайно загадочным и послужило весёлой разрядкой в противном случае совершенно бесцветного дня: Дара Ламли и её несносный брат давным-давно стали всеобщим предметом потехи.
Единственной, кто не проявил никакого интереса к отъезду Доры Ламли была Сара Вейбурн, весь день пробродившая с книгой по территории колледжа. Мадмуазель, пораженная растущей бледностью малышки, решила «взять быка за рога» и попросила миссис Эпплъярд вызвать доктора МакКензи. После того случая в гимнастическом зале Диана чувствовала в себе новую неведанную ранее силу. Теперь её не страшил гнев миссис Эпплъярд, оказавшийся бессильным против гнева небес.
До среды, дня, когда колледж закроется на пасхальные праздники, оставалось ещё 5 дней. Потом, когда она окажется в объятиях Луиса, колледж Эпплъярд покажется ей не больше чем плохим сном. Взглянувшая на неё за ужином Розамунд, увидела её внезапную улыбку над тарелкой ирландского рагу и догадалась о чём она думает. Без присутствия очаровательной Мадмуазель жизнь в колледже станет нестерпимой. «Почему я здесь со всеми этими глупыми детьми?» - подумала она и решила попросить родителей навсегда забрать её отсюда на Пасху.
В докторе МакКензи нуждалась не только Сара Вейбурн, но и миссис Эпплъярд. За последние несколько недель она сильно похудела и широкие шелковые юбки свободно свисали с её тяжёлых бёдер. Иногда её дряблые щёки бледнели и западали, а иногда покрывались красными пятнами и «раздувались», как Бланш нашептывала Эдит, «словно у рыбы, перележавшей на солнце». Две девочки хихикнули в тени статуи Афродиты, наблюдая за директрисой, медленно поднимающейся по ступенькам. На полпути к первому переходу между лестницами директриса заметила Минни, несущую поднос с красиво выложенной кружевной скатертью и японским фарфором.
- У нас что, в доме больной? – холодно спросила она.
Минни, в отличии от кухарки и Элис, никогда не боялась миссис Эпплъярд.
- Это ужин мисс Сары, мэм. Мадмуазель попросила ей что-нибудь отнести, зная, что у девочек по субботам нет домашних заданий и дитя плохо себя чувствует.
Минни уже взялась за ручку двери комнаты Сары, как миссис Эпплъярд, рано удалившаяся в свою огромную спальню прямо над кабинетом, снова её окликнула.
- Пожалуйста, скажите мисс Саре, чтобы она не гасила свет, пока я с ней не переговорю.
Сара сидела на постели, газовая лампа была приглушена. Густые распущенные волосы спадали на узкие плечи. Минни подумала, что лихорадочный румянец и тёмные блестящие глаза делают её почти хорошенькой.
- Мисс, я принесла вам хорошенько отваренное яйцо по особому указанию Мадмуазель. А желе и крем я отщипнула от ужина Мадам.
Сара резко выбросила тонкую руку из-под одеяла.
- Унесите. Я не стану есть.
- Ну же, мисс Сара, совсем как ребёнок! Вы же взрослая девочка, вам ведь уже тринадцать, правда?
- Не знаю. Даже мой опекун не скажет наверняка. Иногда мне кажется, что я живу уже сотни лет.
- Это пройдёт. Вы покинете школу и все мальчики будут у ваших ног, мисс. Всё что вам нужно это немного повеселиться.
- Повеселиться! – повторила девочка. - Веселье! Подойдите сюда, поближе к кровати и я вам кое-что расскажу. Никто в колледже об этом не знает, кроме Миранды, а она обещала никому не рассказывать. Минни! Я выросла в приюте. Веселье! Иногда он до сих пор мне снится, и потом я не могу заснуть. Однажды я сказала, что было бы весело стать цирковой всадницей и ехать на прекрасной белой лошади в расшитом блёстками платье. Надзирательница испугалась, что я убегу и побрила мне голову. Я укусила её за руку.
- Ну же, мисс. Не плачьте.
Добросердечная Минни ужасно смутилась.
- Послушай, милая, я оставлю поднос здесь на умывальном столике, если ты вдруг передумаешь. Боже, я совсем забыла! Мадам просила передать, чтобы ты подождала её и не гасила свет. Уверена, что не хочешь немного желе?
- Ни за что! Даже умири я с голоду!
Она отвернулась лицом к стене.
В купе второго класса мельбурнского экспресса Рэдж и Дора Ламли говорили без остановок; сестра то и дело промокала платком слёзы гнева, вставляя: «Чудовищно! Ну конечно! И не говори! Как она смеет!», пока придорожные станции пролетали мимо в собирающихся сумерках. Брат уже планировал пути и способы выжимания зарплаты за полный семестр, что по мнению Рэджа было крайне срочным делом.
- Ведь мы знаем, Дора, что старушка в любой день может разориться или что-то в этом роде.
Когда поезд подошел к станции Спенсер-стрит, было решено, что Дора сопроводит брата до Варрагула и там поможет вести хозяйство в ветхом коттедже престарелой тётки.
- Я считаю, Дора, всё могло выйти гораздо хуже. В конце концов, тётя Лидия не может жить вечно.
На этой вдохновляющей ноте они вышли из поезда и сели на трамвай до респектабельного отеля на респектабельной улице города. Дору восхитило, что её умный брат заранее забронировал два дешевых одноместных номера на ночь в заднем крыле.
Они приехали как раз к позднему ужину, и проглотив немного холодной баранины с крепким чаем, уставшие брат с сестрой удалились к себе. Около трёх часов ночи, оставленная слишком близко к развивающейся занавеске масляная лампа, упала на деревянную лестницу. Языки пламени коснулись потрёпанных обоев и пузырчатой побелки. Струйки дыма незаметно проскальзывали на улицу из лестничного окна. За считанные минуты всё заднее крыло охватил ревущий огонь.
Последний выход Рэджа Ламли, хоть и был респектабельным, всё же сопровождался тусклыми огнями в прессе, где говорилось, что, умерев, молодой человек приобрёл почти фениксоподобное качество красочного воскрешения из горящего отеля. Кампания, в которой он, споря и разглагольствуя, проработал 15 ничтожных лет, на полдня закрылась по случаю похорон брата и сестры Ламли, - публичная дань, которую мог оценить или не оценить покойный, наконец лишенный возможности высказать своё мнение.
В предыдущей главе, мы видели, как часть истории, начавшейся у Висячей скалы, в буквальном смысле разгорелась пять недель спустя в городском отеле. В выходные, в которые произошел пожар, ещё одна часть постепенно подходила к своему морозному окончанию среди горных туманов «Лейк Вью».
Майк пробыл в городе почти неделю, а Фитцхьюберты уже вернулись в Турак на зиму, когда затерявшееся письмо от поверенного заставило его провести пару ночей в Маунт Маседон. Альберт встретил его на станции с кобом субботним вечером 21-го (поезд Майкла прошел всего в нескольких дюймах от того в котором сидели Ламли по пути в Мельбурн).
Когда повозка проезжала по теперь безлистной каштановой аллее, пошел почти незаметный мокрый снег.
- Рановато похолодало в этом году, - сказал Альберт, поднимая воротник. – Не удивлён, что все богатые шишки убрались отсюда на зиму.
На всегда ярко освещённом фасаде горело лишь несколько огоньков.
- Кухарка ещё не уехала, но Бидди с семьёй уже в Тураке. Твоя комната готова и дрова на месте, - он усмехнулся, - Ты же умеешь разводить огонь?
В холе горела одна тусклая лампа и сквозь открытую дверь гостиной они заметили укутанные диваны и кресла.
- Не очень живенько тут, да? Лучше приходи ко мне в конюшню как поешь. Полковник оставил мне бутылочку грога, когда уезжал.
Но Майкл был уставшим и измотанным, и пообещал зайти завтра.
Без ежедневного присутствия хозяев дом «Лейк Вью» стоял унылым и безжизненным. Он существовал лишь как приятный фон для отдыха у тёти и дяди и не имел собственной индивидуальности. Майкл ел у огня нарезку с подноса, смутно ощущая разницу между «Лейк Вью» и «Хэддингэм Холлом», чьи поросшие плющом стены жили и будут жить сотни лет, главенствуя над жизнями последующих поколений Фитцхьюбертов, время от времени уходящих чтобы сражать и умирать за жизнь нормандской башни.
На следующее утро письмо поверенного оказалось именно там, где и ожидал Майкл – забившимся в задней стенке письменного стола в комнате для гостей. Стояло воскресенье, и поскольку у Альберта была таинственная встреча относительно лошади на дальней ферме, большую часть дня он бесцельно пробродил вокруг дома. Около полудня, клубящийся туман прояснился, открыв вид на сосновый лес на фоне бледно-голубого неба. После обеда, когда с прерывистыми бледно-жёлтыми лучами вышло солнце, он прогулялся до домика садовника, где был встречен миссис Катлер с распростёртыми объятиями и горячими булочками с чаем в уютной кухне.
- Как дела у мисс Ирмы? Вы даже не представляете, как мы все тут по ней скучаем.
Майк признался, что не видел её пока был в городе, но знает, что она отплавает в Англию во вторник, на что на лице миссис Катлер отразился неподдельный ужас.
Едва гость ушел, мистер Катлер, как и большинство людей, живущих в ежедневном тесном контакте с природой и знающих о природных ритмах, мягко сказал:
- Я всегда считал, что между ними двумя что-то есть. Жалко!
Его жена вздохнула:
- Не могла поверить ушам, когда он так равнодушно говорил о моём бедном ягнёночке.
В сумерках Майк спустился к озеру, где от сухого треска камыша и голых ветвей ивы, поднимавшихся и опускавшихся в бухточку (летом служившую затенённой пристанью для лодки) переполнился беспокойной тоской. Лебеди исчезли и водяные лилии тёмно-зелёными листьями усеяли чёрную, лишённую света, поверхность озера. Дуб, возле которого летом он видел лебедя, пьющего из поилки в виде раковины, стоял голым к небу. Вдалеке было слышно, как из леса под деревянный мост спускается ручеёк. Его звонкие переливы, казалось, подчёркивали тишину и покой этого бесконечного дня.
Сразу после ужина, он взял керосиновую лампу, всегда висевшую в боковом проходе, и под моросящим снегом пошел к конюшне. В комнате Альберта горел свет, а опускную дверь, в ожидании гостя, придерживал открытой ботинок. На столе были выставлены два стаканы и бутылка виски.
- Прости, не могу разжечь огонь – здесь нет дымохода, но грог отлично выгоняет холод. И кухарка припасла для нас по сэндвичу. Угощайся.
Майк подумал, что здесь царило радушие, и даже комфорт, неизвестные гостиной его тётушки.
- Будь ты женат, - сказал он, садясь в разломанное кресло-качалку, - ты был бы, как пишут в женских журналах, душой дома.
- Мне нравится, чтобы вокруг было по возможности удобно, если ты об этом.
- Не только ...
Как и с большинством вещей, которые хотелось бы сказать, начать было очень трудно.
- Хотелось бы однажды увидеть тебя в твоём собственном доме.
- О, правда? Правда хотел бы? Я дам отсюда дёру, Майк, даже будь у меня деньжата на домик и парочку детей. И как тебе городская жизнь с богатыми шишками?
- Никак. Тётя только и думает, как организовать какой-нибудь ужасный приём – ради меня. Ещё не сказал им, что собираюсь через пару недель поехать на север, возможно, в Квинсленд.
- Никогда там не бывал, кроме набережной Брисбена и каталажки Тувумба, - о, и то всего одну ночь. Я уже тебе рассказывал, что тогда водился с теми ещё ребятками.
Майк ласково взглянул на кирпично-красное лицо, более открытое в мерцающем свете свечей, чем у многих его кембриджских друзей, на годы обеспечивавших своих портных, и никогда не попадавших за решетку.
- Почему бы тебе не взять отпуск и не поехать со мной на север?
- Боже. Ты правда этого хочешь?
- Конечно хочу.
- Где думал остановиться?
- Там есть одно пастбище, которое я хочу посмотреть – прямо у края. Называется Гунавинджи.
Альберт задумчиво произнёс:
- Думаю, я легко найду подработку на одном из таких. Но как бы там ни было, Майк, я не могу бросить твоего дядю и лошадей, пока не найду себе подходящую замену в «Лейк Вью». Что ни говори, старый стервец отлично ко мне относился.
- Понимаю, - сказал Майк. – Но ты всё равно начни искать подходящего парня себе замену, а я напишу, когда всё распланирую.
О деньгах подчёркнуто не упоминалось. На данном этапе обсуждение цены на билет до Квинсленда никак не совмещалось с достоинством полного взаимопонимания. При свете двух свечей и с виски, душная комнатка казалась почти уютной. Майк налил себе ещё и почувствовал, как по его венам потек приятный жар.
- Ребёнком я всегда думал, что виски – это что-то вроде лекарства от зубной боли. Нянечка часто опускала туда вату. А в последнее время, заметил, что крепкий виски отлично помогает от бессонницы.
- Всё ещё думаешь о той чёртовой Скале?
- Ничего не могу поделать. Она снова является по ночам. Во сне.
- Сны! – сказал Альберт. – Прошлой ночью мне такого наснилось. Давай лучше о чём-то реальном.
- Расскажи. Я стал знатоком по кошмарам, как приехал в Австралию.
- Не то чтобы это был кошмар... Вот, чёрт! Не могу объяснить.
- Давай же. Попробуй! Мои иногда такие реальные, что я не уверен сны ли они.
- Я спал как чёртов убитый. Выдалась знатная суббота. Я лёг, наверное, уже за полночь. И вдруг я вроде проснулся и видел всё как сейчас. В комнате так разило анютиными глазками, что я открыл глаза посмотреть откуда. Не знал, что они вообще могут так сильно пахнуть. Такой нежный, но безошибочный. Звучит чертовски глупо, да?
- Не для меня, - сказал Майк, не сводя глаз с лица друга. – Продолжай.
- Ну, я открываю глаза, а вокруг светло как днём, хотя на улице темно хоть глаз выколи. Это меня вообще не удивило, только сейчас, когда рассказываю.
Он остановился и закурил «Кэпстен».
- Да. Будто лампа во всю светит. И вот тут она стояла – в ногах кровати, прям там, где ты сейчас сидишь.
- Кто? Кто она?
- Боже, Майк! Не поднимай шум из-за чёртова сна.
Он подвинул бутылку на столе.
- Моя сестрёнка. Помнишь, та которая обожала анютины глазки. На ней было что-то вроде ночнушки. Это меня тоже тогда не удивило. Хотя сейчас это как-то странно. В общем, она выглядела так же как когда я её видел в последний раз... ох, где-то лет шесть или семь назад. Не помню уже.
- Она что-то говорила или просто стояла?
- Просто стояла, смотрела на меня и улыбалась. «Ты узнал меня, Берти?» - спросила она. «Конечно, узнал», - ответил я. «О, Берти», - говорит, - «твои бедные руки с русалками, то как ты спишь с открытым ртом и твой сломанный зуб я узнаю повсюду!». Я только сел, чтобы получше её разглядеть, как она стала... чёрт, как это, когда человек начинает походить на туман?
- Прозрачной, - сказал Майк.
- Да. Откуда ты узнал? Я позвал: «Эй, сестрёнка! Не уходи». Но её уже почти не было, только голос. Я слышал его так же чётко, как сейчас тебя. Она сказала: «Прощай, Берти. Я проделала долгий путь, чтобы повидаться с тобой. А теперь мне пора». Я крикнул ей, но она ушла. Вот и всё... Думаешь, я чокнутый?
Чокнутый! Если нельзя положиться на благословенный здравый смысл круглой, крепко сидящей на квадратных плечах головы Альберта, то на что тогда можно? Если Альберт чокнутый, то верить во что-то совершенно бессмысленно. И надеяться или молиться тоже. Бессмысленно обращаться к богу, в которого Майку вечно говорили верить с тех пор как няня отволокла его в воскресную школу при деревенской церкви. И там, на красно-синем стеклянном окне был нарисован сам бог – пугающий старик, скорее похожий на его дедушку графа Хэддингема, сидящего на облаке и вмешивающегося в дела всех внизу. Наказывает нечестивых, заботится о выпавших из гнёзд воробьях в парке, приглядывает за королевской семьёй в их многочисленных дворцах, спасает или оставляет погибать при кораблекрушении «тех, кому угрожает опасность в море» ... Найти и спасти, или обречь на погибель потерявшихся школьниц на Висячей скале. Всё это и многое другое искрой промелькнуло в бедном мозгу Майка. Беспорядочные изображения, которые невозможно было переварить, не то, что сохранить способность к общению. Он сидел и смотрел на друга, который теперь усмехался и повторял:
- Чокнутый! Подожди тебе ещё не то приснится!
Майк, зевая, поднялся:
- Чокнутый или нет, я хорошо провёл у тебя время, Альберт. Надеюсь, ещё как-то вместе выпьем. Доброй ночи.
Хотя туман прояснился и на какое-то время вышло солнце, когда на следующее утро Майк завтракал, дневной свет ещё не доставал до садов тенистой стороны горы. Он в последний раз посмотрел из окна столовой на маленькое озеро, всё ещё покрытого густой тенью и похожего на холодную серую каменную плиту. Лишенный летней красоты посёлок «Маунт Маседон» был почти таким же мрачным, как и сырые поля Кембриджа. Его знобило, он взял чемодан, надел пальто и пошел к конюшне. Альберт, провожавший его на мельбурнский поезд, насвистывал сквозь зубы, промывая шлангом дорожку, а Тоби стоял наготове возле повозки.
Кобу не терпелось отправиться в путь, он потряхивал изящно выгнутой головкой и звенел блестящим мундштуком.
- Не торопись, Майк. У него сильная голова, но мне не трудно придержать пока ты залазишь.
Они только выехали с аллеи на дорогу, как Альберт резко остановил резвого коба, завидев, вилявшего по дороге на сестринском велосипеде мальчика из Манасса с утренней почтой в покрасневшей от холода руке.
- Мистер Кранделл, тут сироп от кашля для кухарки, возьмёте? И секунду, есть ещё письмо для вас.
- Что за шутки? Кто мне напишет?
- Могу прочесть, хотите? Ваше имя мистер А. Кранделл, так?