15
- Она так счастливы! Так молоды!
И спрашивала мужа:
- О чём они могут говорить целыми днями?
Порой Ирма обнаруживала, что болтает так, как когда-то давно в школе: для чистого удовольствия, забрасывая слова в светящийся воздух, как дети с радостью запускают в небо змея. Не имея надобности отвечать или даже слушать, находясь рядом, Майк наклонялся через перила мостика, - с каждым поворотом головы густая прядь падала ему на один глаз, - и целился нескончаемыми камешками в зияющий рот каменной лягушки, стоящей у заводи.
Теперь, ближе к вечеру, маленькое озеро под наклонными тенями остыло и среди камыша плыло несколько пожелтевших листьев.
- Милый Майк, как тяжело думать, что лето почти кончилось и мы больше не будем кататься на лодке.
- Мне тоже, - ответил Майк, умело огибая лодкой кувшинки. – К слову, эта старая плоскодонка вряд ли выдержит следующий раз, - усмехнулся он.
- О, Майк! ... Значит теперь всё закончилось.
- Что ж, но нам ведь было хорошо.
- Миранда говорила, что всё начинается и заканчивается в нужное время и в нужном месте...
Майк, верно, слишком сильно опёрся на весло. Ирма услышала, как под гниющими досками зашумела вода и плоскодонка неуклюже качнулась вперёд.
- Прости... я тебя обрызгал? Эти ужасные корни лилий...
Кувшинки у пристани уже закрылись и таинственно лежали в полумраке. Над камышами взлетел белый лебедь. Они немного постояли, глядя как он летит над водой и скрывается среди ив на другом берегу. Именно таким потом будет вспоминать Майкла Фитцхьюберта Ирма. Совершенно неожиданно он появится рядом с ней в Булонском лесу или под деревьями Гайд-парка: с прядью светлых волос на глазу и лицом, повёрнутым в сторону удаляющегося лебедя.
В ту ночь из-за соснового леса опустился туман и задержался до самого утра. Из окна Ирмы в доме садовника ничего не было видно и миссис Катлер вышла посмотреть на свои теплицы, предсказывая раннюю зиму. В магазине Манасса редкий покупатель, прося утреннюю газету, с уже слабеющим интересом спрашивал: «Нет ли чего нового о загадке колледжа?». Но ничего не было – по крайней мере, из того что могло хоть отдалённо назваться новостью на веранде Манасса. Местные жители признали историю со Скалой оконченной и благополучно начали её забывать.
Последняя прогулка по озеру. Последнее лёгкое пожатие руки... Незаметно и нигде не зафиксировано, тень от событий пикника продолжала сгущаться и расходиться.
Миссис Фитцхьюберт, увидев за завтраком затянутый туманом сад, решила дать горничным указание начать убирать ситцевые занавески и покрывала, и готовиться к переезду к бархату и кружевам в Турак15.
- Эта ветчина явно переварена, - сказал полковник. – И куда запропастился Майк?
- Он попросил подать кофе к себе в комнату. Ты должен признать, они идеально друг другу подходят.
- И к тому же плохо нарезана! Кто?
- Майк и Ирма Леопольд, конечно.
- Подходят для чего? Для продолжения рода?
- Не будь таким вульгарным. Я видела, как они вчера гуляли у озера... У тебя что нет сердца?
- Какое отношение моё сердце имеет к переваренной ветчине?
- Да оставь ты в покое эту ветчину! Ты что не понимаешь, я пытаюсь сказать, что сегодня у нас обедает маленькая наследница!
Для Фитцхьюбертов, подача вкусной еды в столовой в строго отведённое время на огромных подносах представляла священный ритуал, служивший для обозначения и упорядочивания их праздных, и в противном случае, лишенных всяких очертаний дней. Одновременно с ударом в горничной в индийский гонг в передней, нечто вроде гастрономических часов в желудке Фитцхьюберта внутренне провозглашало надлежащий час.
- После обеда я собираюсь немного вздремнуть, дорогая... Выпьем чай на веранде в четверть четвёртого... И скажи Альберту приготовить к пяти повозку.
Обед в «Лейк Вью» подавали ровно в час. Ирма, предупреждённая племянником, о том, что непунктуальность считается главных грехом гостя, поправила на крыльце малиновый пояс и взглянула на маленькие бриллиантовые часики. Туман наконец рассеялся и превратился в паркий желтый свет, в котором фасад виллы под вьющимся диким виноградом казался удивительно ненастоящим. Майка нигде не было, и она направилась к менее неприступному входу со стороны веранды. На звонок вышла горничная. В тёмном выложенном плиткой коридоре, голова скорбного лося возвышалась над стопками шляп, шапок, пиджаков, теннисных ракеток, зонтов, вуалей от мух, панам и тростей. В гостиной с видом на озеро, сам воздух, тяжёлый от аромата французских роз в серебряных вазах, казался розовым. Окруженная такими же розовыми шелковыми подушками, миссис Фитцхьюберт поднялась с розовой софы поприветствовать гостью.
- Мужчины сейчас подойдут. А вот и мой муж, идёт прямо через переднюю в ботинках, перемазанных глиной с розария.
Ирма, видевшая закат на Маттерхорне16 и восход луны в Тадж-Махале, искренне воскликнула, что сад полковника – самое прекрасное место, которое ей довелось видеть.
- С хорошего ковра глину очень трудно отчистить, - сказала миссис Фитцхьюберт. – Скоро у тебя будет свой и ты всё поймешь, дорогая.
Девушка, бесспорно, была красавицей и с умением носила своё обманчиво простое платье. Шляпка из итальянской соломки с малиновыми лентами вероятно из Парижа.
- У мамы было два, первый – из Франции.
- Обюссонский? – поинтересовалась миссис Фитцхьюберт.
О, боже! Когда же придёт Майк!
- Я про мужей, не про ковры...
Миссис Фитцхьюберт это не развеселило.
- В Индии полковник часто говорил, что действительно хороший ковёр – лучшее вложение после бриллиантов.
- Мама всегда говорит, что о вкусе мужчины легко судить по тому как он выбирает драгоценности. Мой папа прекрасно разбирается в изумрудах.
Аккуратный поблекший маленький рот пожилой дамы распахнулся:
- Правда?
Сказать больше было нечего, и они обе с надеждой посмотрели на дверь. Та отворилась и в ней появился полковник с двумя старыми слюнявыми спаниелями позади.
- Собаки, лежать! Лежать! Нельзя облизывать белоснежную руку юной леди. Ха! Любите собак, мисс Леопольд? Племянник говорит они слишком толстые. А где, собственно, Майкл?
Глаза миссис Фитцхьюберт скользнули по потолку, словно племянник мог спрятаться в драпировках карнизов для штор или висеть вниз головой на люстре.
- Ему прекрасно известно, что мы обедаем в час.
- Вчера он упоминал что-то о прогулке до соснового леса, но это не оправдывает опоздание к первому визиту мисс Леопольд к нам на обед, - сказал полковник, обратив стеклянный синий взгляд на гостью, и машинально отметив изумруды на тонком запястье. – Боюсь, вам придется смириться с компанией двух старых хрычей. К сожалению, других гостей больше не будет. В клубе Калькутты, восемь персон – всегда считались идеальным количеством для небольшого обеда.
- К счастью, сейчас мы не будем есть тех ужасных индийских цыплят, - сказала его жена. – Полковник Спрак любезно прислал нам вчера немного горной форели из губернаторского дома.
Полковник посмотрел на часы.
- Не будем ждать этого юного бездельника, иначе рыба испортится. Надеюсь, вы любите запечённую форель, мисс Леопольд?
Ирма любезно призналась, что обожает запечённую форель и даже знает о подходящих для неё соусах. Полковник подумал, что Майку чертовски повезёт, если ему удастся заполучить маленькую наследницу. Какого дьявола его нет?
Общее восхищение нежным вкусом форели с трудом могло стать темой трёхсторонней беседы на протяжении всего долгого неторопливого обеда. Приборы для Майка вскоре убрали. Мусс из языка сопровождала неловкая тишина, несмотря на монолог хозяина о выращивании роз и возмутительной неблагодарности буров по отношению к «нашей милостивой королеве». С отчаянным оживлением дамы обсудили королевскую семью, консервирование фруктов (самое скучное для Ирмы) и как крайнюю меру – музыку. Младшая сестра миссис Фитцхьюберт играла на фортепьяно, а Ирма на гитаре: «божественные цыганские песни в цветных лентах». Как только подали кофе, хозяин закурил и оставил дам в непростом положении на розовой софе за резным индийским столом. Сквозь стеклянные двери Ирма видела свинцовое озеро под мрачным небом. Гостиная стала неуютно душной, маленькое морщинистое лицо миссис Фитцхьюберт плыло по розовому воздуху, как голова чеширского кота из «Алисы в стране чудес». Почему, о, почему Майк не смог прийти к обеду? Миссис Фитцхьюберт спросила есть ли у миссис Катлер кухарка.
- О, милая миссис Катлер! Она готовит как ангел! У меня есть рецепт её божественного шоколадного торта.
- Припоминаю, как я училась делать майонез в пансионе – деревянной ложкой капля по капле...
Мысли Ирмы вернулись из соснового леса, где бесплотный Майк блуждал сквозь туман. Гостиная закружилась перед глазами.
Наконец часы на каминной полке показали приемлемое время для ухода, и Ирма засобиралась.
- Ты выглядишь немного уставшей, - сказала миссис Фитцхьюберт. – Тебе стоит пить побольше молока.
У девочки неплохие манеры и она хорошо себя держит для семнадцати. А, Майклу – двадцать, да, верно. Она провела гостью к двери прихожей – верный признак социального одобрения – и понадеялась, по причинам, слишком сложным чтобы приводить их здесь, что Ирма посетит их в Тураке.
- Не знаю, говорил ли вам племянник: мы собираемся дать в его честь приём после Пасхи. Бедняжка, у него так мало знакомых в Австралии.
После удушающей духоты гостиной, влажная прохлада соснового сада показалась благословенной. Внезапный порыв ветра заставил задрожать дикий виноград, разбросав малиновые листья на гравии перед домом, и склонил аккуратные головки штамбовых роз на круглой клумбе. Затем снова стало тихо и над озером эхом разнёсся далёкий удар часов на конюшне. Туманной дымки утра как не бывало. На тусклом небе собирались густые шафрановые облака; железная корона соснового леса окаймляла горный гребень жесткими шипами. Далеко внизу, с другой стороны леса невидимые равнины вечно мерцали волнами медового цвета, а за ними поднималась тёмная явь Висячей скалы. Доктор МакКензи был прав, говоря: «Не думай о Скале, милое дитя. Скала — это кошмар, а кошмары – дело прошлого». Она старалась следовать совету пожилого господина и сосредоточилась на настоящем: здесь, в «Лейк Вью» было так красиво. Белый павлин на лужайке расправил хвост, толстые серые голуби ковыляли на маленьких розовых ножках. Снова пробили конюшенные часы. Пчёлы возвращались домой в затухающем свете. На шляпку из итальянской соломки упало несколько дождевых капель. Миссис Катлер вышла из домика садовника с зонтиком.
- Мистер Майкл считает, что надвигается буря. У меня жутко стреляет в ногах.
- Майкл? Вы его видели?
- Пару минут назад. Он оставил вам письмо, мисс. Если у кого из молодых людей и есть хорошие манеры так это у мистера Майкла. Ой, боже, ваша милая шляпка!
Убор из итальянской соломки был брошен на блестящий пол миссис Катлер.
- Не беспокойтесь, я больше её не надену. Письмо, пожалуйста.
К большому сожалению миссис Катлер, весь день ждавшей этой возможности поболтать, дверь лучшей комнаты в домике затворилась. Шляпку, однако, спасли, ленты бережно прогладили, и она ещё многие годы появлялась в церкви на благочестивой голове миссис Катлер.
Жалюзи в комнате Ирмы были опущены от жары. Она только их подняла и собралась открыть письмо Майка, как за стеклом мелькнула ломаная полоска молнии. Плакучий вяз, не шевеля листьями, стоял во вспышке синего света. Внезапно из неоткуда поднялся сильный, странно тёплый ветер. Вяз задрожал и затрясся, занавески ворвались в комнату. Загрохотав, началась буря. Тяжелые облака разразились столь сильным ливнем, что жители Маседонии вспоминали, как на горе за несколько минут размыло гравийные ездовые дороги и расширились горные ручьи. Мутная вода в заводи «Лейк Вью» вихрем обрушилась на голову каменной лягушки. Плоскодонка у озера, отброшенная от причала, буйно раскачивалась на лилиях. Гонимые бурей, полупотопленные птицы попадали оземь с шатающихся деревьев. Механической игрушкой рухнул за окном мёртвый голубь. Наконец, ветер и дождь утратили свою первоначальную ярость. Вышло бледное солнце; намокшие лужайки и разорённые клумбы приобрели неестественное сияние. Всё кончилось, и Ирма, ещё стоявшая у окна, открыла жесткий квадратный конверт.
Официально адресованное и строго безличное, оно могло бы быть пригласительной открыткой или чеком к оплате, за исключением странного детского почерка с аккуратными петлями и россыпью остроконечных линий, мучительно усвоенных во время краткого знакомства с классикой в Кембриджском университете. Где бы он ни учился, само движение ручки уже кружило Майку голову, и он забывал, что собирался сказать. Тогда как Ирма, писала, как диктовала ей природа и в пунктуации ограничивалась импульсивным тире или восклицательным знаком, полностью оставаясь собой даже в коротких записках. Письмо начиналось с извинений за слишком долгую прогулку в сосновом лесу эти утром и за то, что он позабыл о времени пока не стало слишком поздно, чтобы успеть на форель («и тем более к вам»). С нарастающим раздражением она перевернула страницу: Сегодня утром я получил письмо из дома с просьбой немедленно появиться в банке. Занудство, но ничего не поделать. Я усиленно занят сборами и завтра должен отбыть утренним поездом. Задолго до того, как ты встанешь! Поскольку «Лейк Вью» через несколько дней закроют на зиму, я решил сюда больше не возвращаться и боюсь, что не смогу с тобой попрощаться. Ужасная незадача, но уверен ты поймешь. Поэтому, если мы больше не увидимся в Австралии, спасибо, что была так мила со мной, дорогая Ирма. Последние недели были бы без тебя невозможны.
С любовью, Майк.
P.S. Забыл сказать, что собираюсь хорошенько рассмотреть Австралию и начну с северного Квинсленда. Ты что-нибудь знаешь об этом месте?
Для человека, испытывающего трудности с выражением своих мыслей на бумаге, автор справился замечательно.
Хотя нас, безусловно, беспокоит хронология событий, где физическая активность осуществляется при свете дня, история показывает, что человеческих дух блуждает много дальше в безмолвные часы между полуночью и рассветом. Это тёмное плодотворное время, редко предающееся записи, рождает мир и войны, любовь и ненависть, коронует и рубит головы. Что, к примеру, планирует этой ночью марта 1900-го пухленькая индийская императрица, лежа во фланелевой ночной сорочке у себя в постели в Балморале? Почему это заставляет её улыбаться и морщить упрямый ротик? Кто знает?
Так же, в тишине и безмолвии мечтали и грезили неприметные люди, описанные на этих страницах. В плотно занавешенной спальне миссис Эпплъярд, почечно-серая маска женского лица в кровати буквально раздувалась и покрывалась пятнами от злых паров, невидимых при свете дня. В нескольких дверях поодаль острое личико малышки Сары даже во сне светилось грёзой о Миранде, столь полной любви и радости, что она помнила этот сон весь следующий день, получая бесчисленные замечания за невнимательность в классе и, по инициативе мисс Ламли, полчаса привязи к спинодержателю за «сутулость» и опущенную, полную мечтаний голову.
Часы на конюшне «Лейк Вью» пробили пять, разбудив кухарку, зевая вставшую готовить овсянку на ранний завтрак Майклу. Майк проснулся после беспокойной ночи, по большей части, состоявшей из снов о банковских бумагах, сборах и покупке места в Мельбурнском экспрессе. Один раз ему привиделась Ирма, спешащая к нему по коридору качающегося поезда. «Сюда, Майк, рядом со мной есть место», но он оттолкнул её зонтиком.
Ниже, в домике садовника, Ирма тоже слышала, как пробило пять; полуспящая, она смотрела на медленно набирающий краски сад и набрасывала в уме планы на день. На вершинах и плитах восточной стороны Висячей скалы виднелись первые серые тени... или они остались там с заката. Был день пикника и четыре девушки приближались к заводи. Она снова увидела блеск речки, экипаж под акациями и светловолосого молодого человека, читающего газету. Увидев его, она отвернула голову и больше на него не взглянула. Почему? Почему... Как? – кричал павлин на лужайке. Потому что даже тогда я знала... Всегда знала, что Майк мой возлюбленный.
В четверг 19 марта, в два часа дня, колледж Эпплъярд был холоден, тих и пах жареной бараниной с капустой. Обед только что завершился, прислуга отдыхала. Послеобеденные занятия ещё не начались. Дора Ламли лежала на кровати, посасывая свои нескончаемые мятные леденцы, а Мадмуазель сидела у окна с видом на подъездную дорогу и перечитывала письмо от Ирмы, полученное сегодня утром.