Глава 42
ЧОНГУК.
На следующее утро после праздничной вечеринки в «Метрополитен» я просыпаюсь даже раньше обычного из-за сообщения от Вика, который просит меня спуститься на склад у доков. Я знаю, что он не пришлет мне сообщение в этот ранний час, если только это не то, чего я не хочу ждать, поэтому я осторожно встаю, не желая разбудить Лису, и одеваюсь в полутьме, отправляя сообщение водителю, прежде чем спуститься вниз.
Прошлая ночь была пыткой. За ужином мы говорили больше, чем за последние недели, а на гала-вечере она была счастлива и жизнерадостна, разговаривала с Далией, потягивала шампанское и, наконец, согласилась потанцевать со мной после пары бокалов. Я хотел отвезти ее домой и сразу же уложить в постель. Что я и сделал в конце концов, но ничего не произошло, кроме того, что она заснула, пока я пялился в потолок, размышляя, как мне удалось связать свою жизнь с единственной женщиной в мире, которая, по-видимому, могла заставить меня чувствовать себя так.
Я не знал, что способен на это - бороться с более глубокими чувствами к кому-то. Я никогда даже близко не подходил к этому. И... я чувствую, что мне постоянно приходится отгораживаться от того, чтобы не влюбиться в Лису, не выболтать то, что может только усложнить ситуацию гораздо больше, чем любой из нас готов принять.
Вик ждет меня, когда я спускаюсь в доки, курит сигарету в раннем утреннем свете. Он отбрасывает ее в сторону, когда я выхожу из машины, раздавливает ее под ботинком, поворачиваясь ко мне.
— Мы поймали одного из Воронов, — хрипло говорит он.
— Один из парней, который был там в тот день, когда Лису чуть не схватили. Мы немного надавили на него, ровно настолько, чтобы убедиться, что он действительно тот, за кого себя выдавал. Остальное мы оставили тебе, босс.
— Ценю это. — Я шагаю к тяжелой металлической двери, холодный, влажный холод прорезает мою куртку, когда я вхожу внутрь и вижу человека, висящего на мясном крюке, свисающем с потолка.
Он раздет до джинсов, на его торсе видны следы того, как Вик и мои люди «навалились» на него. Ожоги разбросаны по его бледному животу, один из его сосков отрезан и прижжен, а его рот распух. Его босые пальцы ног, багровые от холода, едва касаются голой земли, и я вижу, как опухают его запястья и локти от того, как долго он висел на крюке.
Он готов ответить на мои вопросы, это точно. Или достаточно зол, чтобы спорить со мной. Но в любом случае он ответит, и тогда я избавлю его от страданий.
Я снимаю куртку, закатываю рукава, и глаза мужчины медленно открываются. Они тоже опухшие - Вик и ребята, должно быть, немного ударили его по голове. Меня это устраивает. Они тоже заслуживают немного повеселиться. И я не могу себе представить, что этот парень облегчил им задачу, забрав его оттуда, где они его схватили.
Я тянусь за ножом на столе, прижимая кончик к одному пальцу, когда приближаюсь к нему.
— Чей это был план - пытаться схватить Лису возле ресторана?— Он уже разогрелся, я не вижу причин не перейти сразу к реальным вопросам. И я не в настроении играть в игры.
Мужчина плюет на пол, прищурившись, смотрит на меня, от злости или от того, что его слишком часто били по лицу, я не совсем уверен.
— Нам сказали пойти с женщиной. Подождать, пока она выйдет из ресторана, а затем попытаться схватить темноволосую.
— Как звали женщину? — Я подхожу ближе, достаточно близко, чтобы учуять едкий запах его страха, и он вздрагивает.
— Я не знаю! — Кричит мужчина, его голос эхом разносится по почти пустому пространству склада. — Он не сказал нам ее имени. Просто чтобы последовать за ней и подождать снаружи, пока мы не схватим темноволосую на выходе.
На самом деле мужчине не обязательно называть мне имя. Я уже знаю, о ком он говорит, просто исходя из обстоятельств - Никки Арманд, и это знание заставляет меня краснеть. Меня пронзает ярость при мысли, что Никки часть этого. Я знал, что так и должно быть, с того момента, как Гас рассказал мне, что произошло, но подтверждение заставляет меня снова сгорать от ярости.
В аду нет ярости, страшнее, чем у отвергнутой женщины, - старая поговорка не зря, но я никогда по-настоящему не хотел Никки. Она должна была это знать. И она не могла представить, что я не узнаю об этом или что захочу ее, когда все закончится. После того, как ей удастся причинить боль Лисе.
Если только ей просто не все равно.
Эта мысль еще больше злит меня. Я поднимаю руку, вдавливая кончик ножа в прижженную рану там, где был сосок мужчины, и он издает крик, дергаясь из-за уз, привязывающих его к мясному крюку.
— Какой был план? — Требую я.
— Как только ты забрал Лису, что ты должен был с ней сделать?
От одного произнесения этих слов вслух мне становится дурно. Я злился раньше, чувствовал паническое, болезненное чувство от осознания того, что кто-то, кто мне дорог, будет ранен, а потом, когда это был мой брат, я ничего не мог с этим поделать.
На этот раз я могу.
Я могу помешать им добраться к Лисе, помешать им причинить ей боль. Помешать им забрать ее у меня, но меня поражает то, насколько глубока эта потребность, как отчаянно мне нужно уберечь ее. Как будто то, что я чувствую к ней, намного, намного сильнее всего, что я когда-либо хотел почувствовать.
Я поворачиваю нож глубже, и мужчина издает глубокий, рыдающий стон.
— Отвести ее к... Валенти, — выдавливает он. — Заставить тебя... уступить территорию, ради ее возвращения. — Он снова открывает глаза, глядя на меня, в его глазах чистая злоба.
— Валенти сделал ставку на то, сколько кусков придется от нее оторвать и отправить тебе, прежде чем ты наконец дашь ему то, что он хочет.
Ярость вспыхивает в моем животе, такая горячая, что я вонзаю нож глубже, протаскивая его вниз и оставляя кровоточащую рану на груди мужчины, прежде чем я успеваю себя остановить.
— Он умрет за это, — обещаю я мужчине. — Но ты умрешь первым. Больно, если не расскажешь мне все, что знаешь.
Мужчина кашляет, издавая хриплый, задыхающийся звук.
— Женщине... не заплатили. Что-то... еще. Личное. Приглядись ближе. — Он улыбается мне, оскалив окровавленные зубы.
— Я, блядь, ничего... больше тебе не скажу.
И он этого не делает. Ни когда я приступаю к его ногтям, ни когда я всаживаю пулю ему в колено. Он висит, окровавленный и избитый, на мясном крюке к тому времени, как солнце полностью встает, и я потею, но он не предлагает ничего другого. Просто одни и те же два слова, снова и снова — «приглядись ближе».
Я не знаю, что это значит. Когда он настолько сломлен, что больше не может говорить, я оставляю его истекать кровью, слишком неудовлетворенный ответами, чтобы дать ему легкую смерть. Я не знаю, что значит «приглядись ближе», но я знаю, что не смогу перестать думать об этом, пока не разберусь. И я знаю, что хочу держать Лису рядом, как можно ближе, пока не разберусь.
Я снова и снова прокручиваю слова мужчины в голове, пока говорю водителю отвезти меня в семейный особняк, а не обратно в пентхаус. Я не хочу, чтобы Лиса увидела меня в крови, и я пока не хочу отвечать на вопросы о том, что произошло. Мне нужно время, чтобы подумать. Попытаться собрать воедино то, что Никки могли предложить, что заставило бы ее принять такое глупое решение. Что Вороны могли предложить ей, что того стоило бы?
Не деньги, это точно. У Никки их более чем достаточно. Мне приходит в голову, что ее отец мог бы отстранить ее за то, что она не заключила сделку со мной, и я чувствую небольшой укол вины, но это ненадолго. Если бы ее наказали за мое решение, она могла бы прийти ко мне, и я бы все исправил. Она достаточно знает об этой жизни, о том, как должен себя вести настоящий глава Мафии, чтобы знать, что я бы исправил любой ущерб, нанесенный ее отцом из-за того, что было моим выбором. Если она вместо этого решила заключить сделку с гребаными Воронами, у меня не осталось к ней сочувствия.
Сомневаюсь, что ее отец отстранил ее. Такие сплетни распространяются, и я бы что-то услышал. Мой отец сказал бы мне что-то, если не больше. Но даже если бы он это сделал, это все равно не имеет смысла.
Насколько мне известно, у Барка Валенти нет ресурсов, чтобы компенсировать такую потерю, и чтобы она того стоила.
В этом что-то не так. Какая-то часть отсутствует.
Я пишу Вику, говоря ему следить за тем, кто выше в Воронах, кого они могут украсть. Я буду пытать каждого мужчину прямо на глазах Барка, если придется, а затем сделаю то же самое с ним, если понадобится. Все, что потребуется, чтобы уберечь Лису.
Жестокость этой потребности застревает во мне, заставляя чувствовать себя более неуравновешенным и неуверенным, чем когда-либо прежде. Всю мою жизнь меня учили сохранять эмоциональную дистанцию от любого, кто мне может быть дорог. От жены, от детей, от семьи в целом - именно по этой причине. Потому что эмоции можно использовать против мужчины, чтобы сделать его слабым. Они делают его нелогичным, заставляют его нападать, заставляют его принимать решения, которые он в противном случае не мог бы принять. Эмоции исключают разум из уравнения и сводят мужчину к его самым низменным побуждениям.
Любовь, как меня всегда учили, это оружие, которое используется против тебя.
Я позволил себе полюбить кого-то только один раз - моего брата, с которым я вырос, который был моим самым близким и лучшим другом, которого я прикрывал, когда его вспыльчивые выходки приводили к проблемам с нашим отцом, и которого я бы поддержал в чем угодно. Но любовь увела его от нас. Она убила его. И заставила меня потратить годы времени и ресурсов, пытаясь найти его, спасти его, пока наш отец не положил этому конец. Пока он не назвал меня слабым именно за это.
К тому времени мы были уверены, что он мертв, в любом случае. Но я не мог сдаться. Так же, как я чувствую то же самое стремление, ту же самую яростную потребность докопаться до сути этого, сейчас. Не потому, что мое собственное положение находится под угрозой, не из-за эго, а потому, что Лиса подвергается нападкам.
Влюбляюсь ли я в Лису? Я не уверен, как я узнаю об этом, если бы это было так. Конечно, это отличается от того, что я чувствовал к своему брату. Что-то более первобытное, что-то, что тянет меня по-другому, что заставляет меня хотеть прижать ее к себе и поглотить ее одновременно. Что-то, что заставляет меня задуматься, как я когда-нибудь отпущу ее, когда придет время.
Я должен бороться с тем, что я чувствую, я знаю это. Это то, что мне всегда говорили, чему меня всегда учили. Но я больше не уверен, что хочу этого. Вместо этого я все больше и больше задаюсь вопросом - что было бы, если бы я позволил себе иметь что-то настоящее с ней? Если бы мы оба позволили себе попробовать? И я думаю, после нашего ужина вчера вечером, что она тоже задавалась тем же вопросом. Мне показалось, что я видел это на ее лице, когда мы говорили за выпивкой... тот же вопрос. То же самое желание узнать, что это могло бы быть, если бы мы позволили этому разыграться, и увидеть, куда это может нас привести.
Впервые в жизни я хочу узнать, каково это - влюбиться в женщину. И впервые я начинаю думать, что, возможно, уже это сделал.