Tundra

«1»

Первый взрыв пришелся в южную часть города. Воздух вокруг сокрушался, от мощного удара по земле прошлась волна ужаса. Высокие здания, гордо стоявшие более пятидесяти лет, рухнули в мгновение ока, погребая под своими обломками сотни людей. В легкие постепенно проникала пыль, в голове гудел шум, а сердце, от накатившего страха, отплясывало сто двадцать ударов в минуту, и Хосок, замирая на месте, в спешке смотрел на небо, наблюдая, как последние вертолеты исчезали в густом, непроглядном тумане. Как только он вышел из закоулков и свернул направо, ему пришлось пробежать ещё несколько метров до дома. Но вместо него он с горечью обнаружил лишь руины, лежащие на земле. Откидывая кирпичи в сторону, Хосок принялся осматривать тела пострадавших. Искал свою семью. Жену. Сына. Старшего брата. И не нашел никого из них.

В обрушенной части города Хосок провел двое мучительных суток, как в кошмаре, от которого не проснуться. Вместо тел своих родных он находил только чужие. Даже смог спасти пять человек. Однако какая в этом была радость, если ни одна спасенная жизнь не могла заменить ему пятилетнего сына? Прежде чем сдаться, Хосок долго метался по разрушенным улицам, кричал в истерике, злился на весь мир, а затем, когда наступило утро следующего дня, и силы окончательно его покинули, он расплакался.

Сердце разрывалось в агонии, каждый удар отдавался мучительной болью в груди, из него словно вынули важную часть жизни. Вырвали. Смяли и выбросили.

Хосока нашли спустя три дня, когда его тело, обессиленное и покрытое пылью, упало на колени рядом с очередным разрушенным домом. Глаза едва открывались, а голос осип от криков. Кто-то из уцелевших, отчаявшись увидеть его живым, подхватил его под руки и отвел в импровизированный госпиталь, развернутый в одной из немногих уцелевших школ.

Внутри пахло кровью, горем и лекарствами, в ушах стоял нескончаемый плач. Мужчину уложили на тонкий матрас, и пока медсестры пытались очистить раны на его лице, Хосок услышал рядом приглушенные голоса. Двое военных, стоя у окна, тихо переговаривались, не обращая внимания на тех, кто лежал вокруг них в изнеможении. Один из них трясущимися руками достал из кармана мятую пачку сигарет и зажигалку. Он поднес ее к губам и, чиркнув колесиком, прикурил. Глубоко затянувшись, мужчина после передал сигарету другому, их пальцы на мгновение соприкоснулись.

— Это всё проделки нового президента... — прошептал первый, выдыхая облако дыма, которое тут же смешалось с запахом антисептиков и свежей крови. В его голосе Хосок уловил горечь. — Говорят, что в ночь, перед тем как японцы разбомбили наш город, президент Ким отдал приказ военным сбросить на территории их полуострова ядерную бомбу. Остров был разгромлен до основания. Погибло столько людей...

Худощавый потупил взгляд куда-то в небо, что было усыпано звездами и, взяв с рук первого сигарету, затянулся, пару раз откашлявшись.

— Он сделал это намеренно в ответ за то, что они посмели отказаться от предложенного нашей страной мира, — хрипло вылетело из его уст.

Хосок сощурился, прислушиваясь к разговору.

— Я слышал, он никогда не предлагал им мира, а войну эту развязал, чтобы отомстить своим японским родственникам, — мужчина забрал сигарету, глубоко затянулся и задержал дым в легких, прежде чем медленно выдохнуть, словно пытался вместе с дымом выпустить свою злость. — Нас разрушила его месть, иначе зачем бы нам участвовать там, где мы заведомо можем проиграть?!

Военные молчаливо передавали друг другу сигарету, их лица скрывались в тени, но в движениях ощущалась усталость и отчаяние.

— Как думаешь, мы долго протянем? — вдруг тихо спросил худощавый, глядя в окно, за которым скрывался разрушенный мир. Его голос дрожал от страха, и Хосок почувствовал, как этот страх, пронзает его самого.

Однако ответа не последовало. В наступившей тишине ощущалось нечто гораздо более пугающее, чем любой звук. Вопрос повис в воздухе, как пророчество, которому суждено было сбыться. Хосок лежал, уставившись в потолок, и его глаза снова заполнились слезами утраты.

Мужчина не мог поверить своим ушам. Неужели причина войны действительно заключалась в президенте Киме? В том, кого они считали своим защитником, своим лидером, кому они могли доверить свою жизнь... Он закрыл глаза и на мгновение ему показалось, что все это лишь страшный сон, из которого он вот-вот проснется. Но стоило ему открыть их вновь, как безжалостно вернулась реальность: вокруг люди, залитые кровью и слезами, звук приближающихся сирен, и запах смерти...

«2»

Ночь была тихой, но внутри Синего дома царило напряжение. В кабинете горел свет, отбрасывая длинные тени на стены, украшенные портретами предшественников. Президент Ким сидел за массивным дубовым столом, склонив голову над картой, на которой красными линиями были обозначены зоны поражения. Пальцы нервно постукивали по столу, выдавая внутреннюю тревогу, которую он старался никому не показывать.

Дверь приоткрылась с осторожностью, и в комнату вошел премьер-министр Ча. Высокий, с резкими чертами лица и бесстрастным выражением, он шагнул вперед, остановившись напротив. Их взгляды встретились, и в темных глазах промелькнула искра раздражения.

— Есть новости? — спросил Тэхён, стараясь сохранить спокойствие.

Сын Вон покачал головой, затем, слегка помедлив, наконец заговорил:

— Мы подтвердили, что бомбы, взорвавшиеся в Японии, действительно принадлежали нашему государству, — сказал он с осторожностью, обдумывая каждое слово, как будто боялся произнести что-то лишнее. — Но, согласно данным, они пропали еще при предыдущем президенте, около пяти лет назад.

Лицо Тэхёна исказилось от смеси злости и раздражения.

— Пропали, говорите? — Тэхён откинулся на спинку кресла, пронзая своим взглядом мужчину. — И как это можно было допустить?

— Прошлая администрация скрыла инцидент, чтобы избежать скандала, — тихо ответил Сын Вон. — Но теперь это не имеет значения. Важно то, что Япония считает нас виновными. Они уже нанесли нам свой ответ.

Тэхён сжал кулаки, его глаза блеснули гневом. Резко отодвинув кресло, он встал на ноги и шагнул вперед. Премьер-министр инстинктивно отступил на полшага назад, стараясь скрыть свой страх.

— Первыми под удар попали невинные граждане, — неожиданно мягко, но с подавленной яростью проговорил Тэхён. — Они не имели ничего общего с этой войной, но именно им пришлось заплатить за неё своей жизнью. Мы не можем позволить себе еще больше жертв.

— Это война. Жертвы неизбежны. Если мы начнем жалеть людей — мы проиграем. Вам нужно оставаться сильным, как и прежде.

— А я разве сказал, что боюсь их? Японцы меня не волнуют, куда больше меня интересуют люди. Они уже массово покидают наши границы. Нужно придумать способ, чтобы защитить народ от напрасных смертей.

— Вы хотите защитить их, отдав при этом Японии? Позвольте мне напомнить вам, президент Ким, что слабость ведет к падению, а ваша милость на данный момент это проявление слабости, не более. Нам нужно продолжать наступление.

— Ты предлагаешь мне пожертвовать ими? Пожертвовать людьми ради войны, которую я даже не начинал?

— Но это не просто война, — мягко, но настойчиво ответил премьер-министр. — Это возможность показать силу, показать, что с вами нельзя шутить. История запомнит вас победителем или... — он сделал паузу. — Проигравшим. Так или иначе, Япония уже обвинила нас в нападении. При желании, мы могли бы доказать свою невиновность, но получится ли? Они истребили наш город на окраине, убив в два раза больше людей, чем пострадало с их стороны. Вам лишь стоит показать свои твердые намерения, и народ, несомненно, последует за вами.

Тэхён замолчал, его пальцы снова забарабанили по столу.

— На что вы намекаете?

— Мы должны ударить первыми, и ударить сильно, — ответил Сын Вон, надеясь, что его голос звучит увереннее, чем он чувствовал себя на самом деле. — Продолжив наступление, ни в коем случае нам нельзя позволить им нанести нам ответные меры.

— Министр Ча, вместо того, чтобы сразу вступать в войну, мне сначала хотелось бы переговорить с президентом Японии.

Сын Вон поднял брови, удивленный его словами. Он знал Тэхёна как человека, который редко выбирает дипломатический путь.

— Президент Ким, вы уверены? — осторожно спросил он. — У нас есть шанс нанести удар первыми и...

— Я не просил твоего мнения, — перебил его Тэхён. — Мы попробуем договориться. Если не найдем компромисса, и они не согласятся на наши условия... Тогда я нанесу первый удар. Но не раньше. Я хочу знать, что мы сделали всё возможное, прежде чем пролить еще больше крови.

«3»

Несмотря на то, что его не покидало внутреннее напряжение, Ридер осторожно вошёл в комнату со спокойным выражением на лице. На постели, укрывшись одеялом, лежал Чонгук. Выглядел он бледным, а тело напряженным от боли, стараясь не двигаться, чтобы не причинять себе лишнего дискомфорта. Ридер аккуратно поставил свою медицинскую сумку на столик и подошел к нему ближе, сев на край кровати.

— Доброе утро, Чонгук, — тихо начал он, стараясь не тревожить пациента больше, чем это было необходимо. — Я пришел тебя осмотреть, постарайся расслабиться.

Чонгук слабо кивнул, лицо исказилось от боли из-за малейшего движения. Когда Ридер стянул с него одеяло, он закрыл глаза, словно пытаясь отгородиться от происходящего. Врач осторожно приступил к осмотру, его руки двигались аккуратно, чтобы не причинить лишнюю боль. Он отметил следы синяков, которые покрывали бедра и поясницу Чонгука, и увидел покраснение и отёк в анальной области.

— Здесь серьёзные повреждения, — сказал Ридер тихо, обращаясь скорее к себе. — У тебя трещина прямой кишки, если не будет должного ухода, будет только хуже. Я пропишу тебе несколько свечей и обезболивающих, — сказал мужчина, вставая с места. — Это поможет снять воспаление и облегчит боль. А пока никаких движении и нагрузок.

Чонгук слабо кивнул, его взгляд был устремлён в потолок, в глазах застыла боль. Дверь вдруг открылась, и в комнату вошел Тэхён.

— Ридер, — в своей манере обратился он к врачу. — С ним всё хорошо?

Ридер повернулся к нему лицом, зная что в его присутствии все должны были быть предельно осторожными.

— У него трещина в прямой кишке, частое явление при жестком обращении, президент Ким, — всё же не сдержавшись в грубой манере, ответил он. — Я настоятельно рекомендую дать ему время на восстановление, и чем больше, тем лучше.

— Сколько времени?

— Самое большее около двух недель, и впредь никаких экспериментов с жестким сексом.

Тэхён слушал внимательно, но в его глазах не отразилось ни капли сочувствия или тени стыда.

— Я лишь преподал ему хороший урок, — ответил он холодно, а затем обратился к Чонгку. — Душа моя, ты усвоил его?

Чонгук лишь молчаливо кивнул головой и Тэхён неторопливо подошёл ближе к Ридеру.

— Убедитесь, что он получает необходимые лекарства и помните, Ридер, происходящее между нами никак вас не касается. Ваша задача — следить за его здоровьем и только. Вам всё ясно?

Ридер поклонился, собирая свои вещи, и вышел из комнаты, оставив за собой тяжелую тишину, пропитанную напряжением и болью. Чонгук понял, что даже врачи не могут изменить его положение, и надежды на спасение из этого ада практически не было. Грудную клетку разжигало чувство обиды, смешанное с ненавистью и повернувшись к мужчине спиной, он закрыл глаза, чтобы избежать разговоров. Тэхён на подобный грубый жест никак не среагировал. Он сел в маленькое кресло у окна и словно в раздумьях, смотрел в сад. Снежные хлопья медленно падали на землю, танцуя в свете утреннего солнца, а в комнате тихо скользил холодный свежий воздух. Тишина между ними продлилась совсем недолго. В двери постучался дворецкий и принес сменную одежду для Чонгука. Ту самую, которую он так упрямо отказывался носить.

— Завтрак готов, президент Ким. Вы спуститесь вниз или нам стоит подать его здесь? — спросил Сокджин, вежливо склонив голову.

— Здесь, — коротко ответил мужчина, не отрывая взгляда от окна.

Дворецкий, опустив голову, вышел из комнаты так же тихо, как и появился. Вставать совсем не хотелось, есть со своим насильником тоже. Однако у Чонгука, как у избранника президента, были свои обязанности, поэтому ему пришлось встать с места, чтобы переодеться и привести себя в порядок. То ли от страха, то ли от холода, а может из-за слабости, пальцы рук сильно дрожали, отказываясь слушаться, поэтому он несколько раз выронил из рук одежду, а затем, собравшись, с трудом натянул на себя брюки. Чонгук потянулся к застежке, пытаясь зацепить её пальцами, и увлекшись процессом, он совсем не заметил, как к нему подошел мужчина. Тэхён находился в опасной близости. Недолго думая, он быстро управился с застежкой, а затем помог ему надеть сначала майку, затем и шерстяной свитер. До боли любимый аромат морских волн заполнил легкие Чонгука до краев так сильно, что ему казалось было нечем дышать. Тэхён снова посмотрел на него своим пронизывающим взглядом, а затем, притянув к себе за голову, привычно поцеловал его сначала в лоб, затем куда-то в щечку и плавно прильнул к губам. Руки Чонгука инстинктивно вытянулись вперёд, в попытке оттолкнуть от себя мужчину, но Тэхён только усилил свою хватку. Поцелуй между тем становился настойчивее, чем был и Чонгук почувствовал, как таяло его сопротивление, как тело охватывала слабость, и ему пришлось уступить, отдаваясь его власти.

— В Корее сейчас опасно, — отстранившись, сказал Тэхён. — После того, как у Сон У закончатся зимние каникулы, вы будете жить с ним вместе в Англии. Секретарь Пак уже занимается твоей визой.

Чонгук бессильно посмотрел ему в глаза.

— Надолго? — смог выдавить он из себя.

— Пока не закончится война и мы не придем к миру.

Значит «надолго». Он кивнул головой, словно давая ему понять, что всё понял. Тэхён, всё ещё крепко держа его в объятиях, придвинулся ближе, его дыхание касалось кожи Чонгука, вызывая холодные мурашки по спине. Он провел кончиком носа по его шее, где виднелись свежие синяки от рук, и, вдохнув аромат сандала, прошептал совсем тихо:

— Ненавидишь меня?

Чонгук поднял совершенно безжизненный и усталый взгляд карих глаз. Он смотрел прямо на Тэхёна, заметив в его правом глазу едва различимое серое пятно.

— Так чем ты болен, Тэхён? — спросил он тихо, пытаясь отвлечь внимание. — Я хотел бы знать.

Мужчина наклонил голову вбок, его рука мягко скользнула по спине Чонгука.

— Думаешь, знание о моей болезни даст тебе ответы на все вопросы? Или ты просто надеешься, что это как-то изменит нашу ситуацию?

— Я хочу знать, может ли достаться эта болезнь Сон У. Вот и всё.

Глаза Тэхёна мгновенно вспыхнули гневом и его хватка стала еще сильнее.

— Не может, — отрезал он. — Чонгук, я ценю твою обеспокоенность, но я ни в коем случае не позволю тебе видеть себя беспомощным и слабым. Если ты боишься, что я хочу сделать тебя своей сиделкой, то ошибаешься. Как только мне станет хуже, я намерен уехать в Цюрих, к тому времени Сон У примет на себя все мои должностные обязанности. Ты же будешь проживать с ним в этом доме дальше, как и хотел с самого начала.

— В таком случае, я не вижу никакого смысла в наших отношениях. Разве не ты говорил, что не отпустишь меня, пока нас не разлучит смерть?

— Ты же понимаешь, душа моя, — наконец продолжил он. — Что наше время вместе — это привилегия, а не обязательство. Да, я говорил, что не отпущу тебя, пока нас не разлучит смерть, но, — он остановился, глядя прямо в глаза Чонгука. — Смерть бывает разной. Иногда она приходит не от потери жизни, а от потери чувств.

Чонгук почувствовал, как от этих слов заболело сердце. Он отвёл взгляд, не в силах больше смотреть в глаза Тэхёну.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я говорю, что, возможно, нам обоим нужно пространство, милый. Ты отправишься в Англию с Сон У, а я останусь здесь, чтобы разобраться с делами. Может быть, раз в пол года я буду приезжать к вам. Но на данный момент, — он сделал паузу, словно тщательно подбирал слова. — Нам обоим будет лучше держаться на расстоянии.

Чонгук не верил своим ушам. Тэхён, будто бы подтверждая свои слова, выпустил его из своих рук и, отстранившись, одарил его неоднозначным взглядом. Дверь внезапно распахнулась, и в комнату зашли слуги, чтобы накрыть на стол завтрак. Тэхён учтиво пододвинул ему стул и жестом пригласил сесть.

— Очевидно, ты не позволишь мне жить в Англии без сопровождающего, — сказал Чонгук, потянувшись за кружкой тыквенного сока. На вкус полное дерьмо.

— Отныне никакой слежки. Я тебе доверяю, Чонгук, и надеюсь, ты не станешь меня разочаровывать.

Его словно подменили. Чонгук недоверчиво притянул к себе тарелку с кашей.

— Что насчет моей работы?

— На дворе двадцать первый век, милый. Ты можешь работать дистанционно. Если случится что-то срочное, директор Мин тебя вызовет. Полагаю, в Англии тебе возможно станет скучно в обществе пожилой служанки, поэтому можешь завести себе друзей, если захочешь. Ежемесячно я буду отправлять на твой счет пятьдесят тысяч долларов, этого вполне хватит на твои мелкие расходы и страховку.

— Я польщен твоей щедростью, но я не нуждаюсь в деньгах, Тэхён. Я больше не намерен выслушивать от тебя о том, какая я бездарность.

— Чонгук, это не подлежит обсуждению, — он указал на его руки. — И убери свои локти, милый, так за столом себя не ведут.

Чонгук послушно последовал приказу, наблюдая, как Тэхён, сложив в руке горсть таблеток, положил их в рот и запил водой. Дворецкий протянул ему капли для глаз. Чонгук и раньше замечал Тэхёна за этими процедурами, но никогда не думал, что болезнь, которой он болеет, на самом деле может привести к таким серьезным последствиям. Мужчина жестом указал всем прислугам на выход, а когда они остались наедине, наконец прервал повисшую в комнате тишину:

— Я хочу для тебя лучшего, душа моя. Может быть, ты и прав. Всё это время я был слишком строг к тебе, но ты должен понять меня. Чонгук, я люблю тебя. Искренне. То, что тебе кажется насилием, для меня лишь жалкие попытки удержать тебя рядом. Я был к тебе добр, но, встретившись со своим бывшим парнем, ты не воспринял мои намерения всерьез. Стоило мне проявить грубость, как ты снова возненавидел меня. Между нами возникло недоразумение. Ты не хотел говорить мне правду о своём прошлом, а я не хотел тебе напоминать о нём. Нам стоило всё обсудить сразу, но то, что между нами случилось уже не исправишь.

— У тебя был шанс, Тэхён.

— И я упустил его.

Чонгук сжал в руках вилку, внутри всё горело огнем.

— Тогда чего ты от меня хочешь?

— Я хочу, чтобы ты снова меня полюбил. Будет сложно, но я постараюсь исправиться. Я готов дать тебе больше свободы в действиях. Впредь, можешь ездить куда хочешь и когда хочешь. И обещаю, я больше никогда не стану угрожать тебе нашим сыном.

— Тебе не кажется, что уже слишком поздно?

— Может и поздно, но разве у тебя есть выбор, милый? Чонгук, тебе стоит попробовать принять моё предложение, иначе мы снова вернемся к тому, что было. А я не горю желанием тебя насиловать.

Во второй раз Чонгук на это не купится.

— Как я могу тебе довериться? Ты не раз обещал мне, что никогда не станешь использовать нашего сына, но стоило мне допустить ошибку, как тут же угрожал мне им.

— Я был искренен, когда одобрил твой переезд в Англию и дал тебе полную свободу, разве нет?

— Твоё настроение переменчивое, это не означает, что ты не сможешь вернуть меня обратно и запереть в своей клетке.

Тэхён почувствовал, как заканчивалось его терпение. Он постарался улыбнуться, чтобы смягчить тон.

— Чонгук, я даю тебе шанс, которого у тебя не было. Если ты не хочешь верить моим словам, то можешь оглянуться и увидишь обстановку в нашей стране. Началась война, и я пытаюсь сберечь вас от опасности. Подчиненный Айзавы уже уехал за твоей матерью, мы решили забрать её из дома, чтобы ты и Сон У меньше тревожились, — скрывая в своем голосе тень недовольства, сказал он. — Она и два её померанских шпица будут жить вместе с вами, пока мы не придем с Японией к миру.

Чонгук растеряно посмотрел на него.

— Я был уверен, что ты не позволишь мне жить с ней, — выдал он. — Ты ведь на дух её не переносишь.

— Верно, но ради тебя я готов стерпеть её присутствие.

Прежде, чем Чонгук успел что-то ответить, в комнату бесцеремонно ворвался Айзава.

— Прошу прощения за беспокойство, президент Ким. Но у меня новости, — сказал он, склонив голову в уважительном жесте. — Около пяти минут назад из Синего дома поступил звонок.

— Говори.

— Через два часа к нам прилетит премьер-министр Японии, чтобы обсудить все условия мира.

— Ты имеешь ввиду Киямо? — переспросил Тэхён.

Айзаво молчаливо кивнул головой, догадываясь о том, что переговоры пройдут не так гладко, как хотелось бы.

«4»

Когда премьер-министр Японии, Киямо, въехал в Сеул, его сопровождал кортеж черных автомобилей, сверкающих под утренним солнцем. Водитель аккуратно вёл машину по узким улицам столицы, и Киямо, сидя на заднем сиденье, с презрением осматривал город. Он указывал на старые здания с серыми фасадами, которые японские колонизаторы возвели здесь около восьмидесяти лет назад.

— Посмотри на это, — сказал Киямо, обращаясь к своему советнику, Накамуру, который сидел рядом с ним на заднем сиденье. — Эти здания единственное напоминание о цивилизации в этой отсталой стране.

Советник молча кивнул. Он знал, что когда премьер-министр в таком настроении, лучше не спорить. Киямо продолжал презрительно фыркать, глядя на оживленные улицы, заполненные людьми, спешащими по своим делам.

— И всё же корейцы очень щепетильный народ, — осторожно начал Накамура. — Я уверен, они стараются наладить мир...

— Стараются? — перебил его Киямо, его голос звенел от презрения. — Они не умеют ничего, кроме как жаловаться и требовать. Даже наши дары они восприняли как должное. Ты знаешь, Накамура, уж лучше бы я отказался от этих переговоров.

— Но наш президент сказал, что война это всё-таки крайняя мера.

— Война — это единственный способ вернуть себе честь и напомнить этим людям их место.

Мимо проходили корейцы, не обращая внимания на кортеж. Киямо смотрел на них с неприязнью. Его взгляд стал особенно жестким, когда он заметил группу молодых людей, смело перешедших дорогу перед его машиной.

— Посмотри на них, — буркнул он, указывая в их сторону. — Эти наглые лица. Все они неблагодарные. Даже те, кто приносят выгоду этой стране, попадают в немилость. Без стыда и без уважения. Они забыли, что мы для них сделали.

Накамура молча кивнул, зная, что это один из тех случаев, когда премьер-министру нужно было просто выговориться. Но затем, немного помедлив, добавил:

— Вам стоит немного смягчить свой пыл, господин.

— Мы выходцы из королевских кровей, наша семья веками пользовалась почетом и уважением, пока моя единственная дочь не сбежала из дома ради какого-то корейца, — прервал его Киямо, его голос зазвенел от гнева. — Никогда я не чувствовал себя таким разочарованным и униженным, как в тот момент, когда узнал, что она приняла христианство и они обручались в церкви. Наоми моя единственная дочь. Я растил её в любви и заботе, и вот что из этого вышло. Члены совета хотели убить её, но я не позволил им. Взамен, я вычеркнул её из семейного регистра. Я думал, что по крайней мере так она сможет прожить свою жизнь счастливо. Но через десять лет, когда мой старший сын принес в дом вести о том, что над моей дочерью там измываются, я чувствовал горечь. Меня охватила ярость. Накамура, будь ты на моем месте, как бы ты поступил?

— Мне сложно представить, господин. Но, одно я знаю точно, несомненно, я бы забрал свою дочь из рук её мужа, раз уж он не смог о ней позаботиться.

— Так я и сделал. Я приехал сюда под чужим именем и представился её другом. Наоми лежала в больнице. Исхудавшая. Такая бледная, что её не отличишь от мертвеца. Она постоянно дышала через кислородную маску и смотрела на меня почти безжизненным взглядом. Ей требовалось новое сердце. В ту же ночь я предложил ей уехать со мной, но она отказалась. Из-за детей. Всё боялась, что Дон Иль убьет их после её побега. Умоляла меня оставить всё как есть. Она знала, что долго не протянет. Это было её предсмертным желанием и как её отец, я никак не смог возразить. Я вернулся в Токио, и через несколько дней она скончалась.

Накамура сочувственно похлопал мужчину по плечу. Атмосфера в машине заметно потяжелела и премьер-министр Кияомо снова скользнул взглядом по зданиям.

— У меня был единственный сын, — вдруг сказал он, после минуты молчания. — Но даже его они отняли, взорвав весь японский полуостров. Вместе с ним погибла моя невестка, мои внуки. А ведь им было всего лишь по пять лет. Разве после случившегося они имеют право просить о мире?

Когда кортеж подъехал к зданию, где должны были состояться переговоры, Киямо бросил последний взгляд на улицы Сеула, и его лицо исказилось презрением.

— Наш президент слишком глуп, если хочет пойти на мир, — выйдя из машины, сказал он. — Слишком поздно. Война началась ещё тогда, когда они напали на нас первыми. Сегодня мы предложим им сдаться, пусть подчиняются или погибают.

«5»

Сон У сидел у иллюминатора в роскошном частном самолете, глядя на пейзаж. Декстер, свернувшись клубком на его коленях, тихо дремал, но сам мальчик не мог оторвать взгляд от оконного стекла. Вместо привычного вида города, который он ожидал увидеть, его взору предстали лишь разрушенные руины. Разбитые здания, обломки автомобилей, дымящиеся развалины, всё это казалось ему каким-то кошмаром.

— Дядя Ли, — внезапно произнес Сон У, обращаясь к своему воспитателю, сидящему напротив. — У нас началась война? Почему вместо города одни руины?

Дон Ук, нахмурив брови, тоже взглянул в окно, стараясь скрыть собственное смятение.

— Это последствия конфликта, молодой господин. Японцы разрушили город после того, как пострадал их полуостров. Видимо, решили таким образом отомстить нашему государству.

Сон У нахмурился, крепче прижимая к себе кота, который, словно почувствовав напряжение хозяина, беспокойно пошевелился.

— Разве здесь не опасно находиться?

— Мы в безопасности, господин. Ваш отец позаботился о том, чтобы обеспечить защиту, но тем не менее, следует проявлять осторожность.

Через пятнадцать минут самолет мягко приземлился на отмеченной территории, и Сон У вышел на трап. Он сразу же ощутил холодный воздух. Вдали стояли военные. Мальчика сопроводили к автомобилю, стоящему возле взлетной полосы. Воспитатель Ли сел поблизости, чтобы в случае нападения, укрыть его своим телом. Ведь жизнь Сон У была гораздо важнее собственной. Из посадочной зоны они с трудом добрались до дома, который находился загородом. Зеленые ели были покрыты толстым слоем снега. Фонтан в саду больше не работал, а небольшое искусственное озеро покрылось льдом. Охраны вокруг дома стало в два раза больше, чем было до, и Сон У, обращая внимание на соседнее здание, где работала аналитическая группа, скользнул взглядом по едва ли знакомому лицу. Внимание мальчика отвлек голос дворецкого.

— Добро пожаловать домой, молодой господин, — с поклоном произнес мужчина.

Сон У поклонился в ответ, как его обучил воспитатель, и оглянувшись, спросил у него:

— А где отец?

— Он находится в штабе, занимается восстановительными работами, — подразумевая президента, ответил дворецкий, и заметив недовольство на лице мальчишки, улыбнувшись, добавил. — Что касается господина Чона, то ему нездоровится. Вы можете найти его в комнате для гостей.

— Могу я узнать, чем он болен?

— Всего лишь простуда. Старайтесь соблюдать дистанцию, чтобы не заразиться ею.

— Ясно.

Обернувшись в сторону приближающихся шагов из коридора, Сон У заметил сопровождающего отца. Айзава, приблизившись, мягко улыбнулся и погладил его по голове.

— Рад видеть тебя снова, — сказал мужчина. — Надеюсь, твое пребывание в Англии было успешным?

Сон У кивнул, все еще держа на руках кота.

— Да, но я не ожидал вернуться к такому хаосу. Если это возможно, я постараюсь быть полезным, — неожиданно сказал он, не сводя взгляда с сопровождающего. — Конечно же, если отец мне позволит.

Айзава положил руку ему на плечо, слегка сжав его. Несомненно, Чонгук смог дать мальчику воспитание, достойного восхищения. Спокойную атмосферу разрушил мужчина, который внезапно появился в проеме дверей. Он швырнул чемодан на пол и послышался треск, вдобавок он выронил из рук стопку старых книг. За ним тут же мелькнула собака, стремительно пронесшаяся мимо своего хозяина. Она рванула в кухню, дворецкий не успел и глазом моргнуть, как через несколько секунд она выскочила оттуда и умчалась в одну из гостевых комнат.

Собака в старинном доме президента? Небывалый нонсенс.

— Что за безобразие? — завопил Сокджин во весь коридор. — Немедленно, уберите её с глаз моих долой! Собаке не место в этом доме, если президент Ким увидит её, нам всем несдобровать.

Мужчина, всё ещё стоящий на пороге, нелепо улыбнулся, нервно поправляя воротник. Его попытка выглядеть уверенно провалилась с треском. Впрочем, «с треском» теперь подходило ко всему, что он делал. Говорил он с акцентом, который только добавлял комичности происходящему.

— Прошу прощения за причинённый дискомфорт, но это моя собака, — сказал он, делая смешную попытку поклониться и одновременно выпрямиться. — Президент Ким знает о ней. Молодой господин поставил его в известность ещё до нашего приезда.

Не справившись с собственной неуклюжестью, он запнулся о ступеньку и с ужасом поняв, что вот-вот свалится на пол, в панике схватился за ближайшую массивную статуэтку. Нои эта спасительная хватка стала роковой для самой фигурки: с громким звоном она упала на мраморный пол и разлетелась на кусочки. Дворецкий посмотрел на него таким взглядом, словно перед ним стоял не человек, а воплощение всех его худших кошмаров.

Дон Ук, осознав масштаб катастрофы, которая только что произошла на его глазах, выпрямился и выдавил на лице улыбку, явно пытаясь придать своему виду хоть какую-то толику достоинства. Однако, учитывая разбитую вещь у его ног, выглядело это скорее как отчаянная попытка спасти остатки своего самоуважения.

— Oh, verzeihen Sie mirОх, простите меня.! — залепетал он, нервно приседая и пытаясь собрать осколки. — Я не хотел.

Дворецкий Ким, всё ещё сверля его взглядом, приподнял бровь. На его лице читалась смесь презрения и непонимания, как будто он раздумывал, а не бросить ли это всё и не уйти на пенсию прямо сейчас, не дожидаясь конца своего отложенного срока.

— Молодой господин, — сдержанно обратился пожилой мужчина к Сон У. — Возможно, нам следует пройти в более спокойную часть дома, пока здесь всё не разрушится окончательно.

Мальчик, который наблюдал за происходящим с невозмутимым выражением лица, едва удержался от того, чтобы не рассмеяться.

— Да, думаю, это хорошая идея, — спокойно ответил он. — И воспитателю Ли, наверное, тоже лучше отдохнуть подальше от антиквариата.

Дон Ук выпрямился из полусогнутого положения, так как собирал осколки.

— Спасибо, молодой господин, — пробормотал он, вытирая пот со лба.

Айзава наконец сделал шаг вперед.

— Tutor Lee, ich werde dafür sorgen, dass der Hund nicht mehr im Haus herumläuft, Воспитатель Ли, я прослежу, чтобы собака больше не бегала по дому — спокойно произнёс он. — Vielleicht ist es besser, sie in einen anderen Block zu schicken, wo sie keine Geschäfte machen kann.Возможно, будет лучше отправить её в другой блок, где она не сможет натворить дел.

— Ja, das wird richtig sein,Да, это будет правильно, — растеряно кивнул мужчина, с явным облегчением принимая это предложение.

Дворецкий тихо вздохнул, прикрывая глаза, как будто молился о терпении. Из соседней комнаты вдруг раздался грохот и все мгновенно замерли.

— Интересно, чем думал Тэхён, когда дал своё согласие? — тихо сказал Айзава. — Он же терпеть собак не может.

«6»

Тэхён стоял перед окнами в кабинете Синего дома, наблюдая за движением охраны, готовящейся к встрече. Киямо вышел из машины абсолютно недовольным. Медленной походкой он поднялся по лестнице и его сопроводили внутрь. Переговоры о мире показались для Тэхёна заранее обреченными. Обернувшись, он оглядел присутствующих в зале. За столом собрались ведущие политические фигуры страны: премьер-министр Ча холодным взглядом перемещался от документов на столе к президенту, возле него сидел министр обороны Ан, и напротив них восседал начальник совета по безопасности. Тишину прервал секретарь Пак:

— Президент Ким, премьер-министр Киямо прибыл.

В зал вошёл высокий, суровый мужчина, его лицо не выражало ни капли дружелюбия. Он не стал скрывать презрения, осматривая историческое здание, которое, как он любил напоминать, было построено японскими архитекторами во времена оккупации.

— Президент Ким, — Киямо едва склонил голову, обозначая свое уважение. — Надеюсь, эта встреча не будет пустой тратой времени.

Тэхён сел за стол, пригласив премьер-министра к беседе.

— Все склоняются к одной цели. Мы собрались, чтобы обсудить ваши условия мира, — сказал Тэхён, холодно глядя на него. — Япония и Корея слишком долго находятся на грани войны. Мы можем договориться и избежать катастрофы.

Киямо выжидательно посмотрел на президента, его глаза блестели холодом.

— Мир? — скептически протянул он, как будто это слово само по себе было оскорблением. — Мир возможен лишь тогда, когда Корея сдастся первой. Вы должны признать поражение, вот наше условие. Единственное и неоспоримое.

В комнате повисла напряжённая тишина. Премьер-министр Ча сжал кулаки под столом, но промолчал. Ан нервно перелистывал документы, явно готовясь возразить, но взгляд Тэхёна заставил его замолчать.

— Вы полагаете, что Корея сдастся? — тихо, но с явной угрозой в голосе спросил он.

— Это неизбежно, — спокойно ответил Киямо. — Ваши города разрушены, ваша экономика слабеет. Дальнейшее сопротивление — это глупость. Японский народ уже потерпел ущерб, и мы ответили. Если вы хотите остановить бессмысленное кровопролитие, начните с того, чтобы признать свою слабость.

Министр обороны Ан наконец не выдержал:

— Наши войска готовы продолжать борьбу. Корея никогда не сдастся!

Но Киямо лишь усмехнулся, как будто это заявление было ожидаемым и глупым.

— Продолжать борьбу? Войска, которым нечем питаться? Города, которые больше не существуют? — он развел руками, делая вид, что ему действительно жаль. — Вы думаете, у вас есть выбор?

Тэхён наклонился вперёд.

— У нас всегда есть выбор, — сказал он. — И пока я президент, мы будем стоять до конца. Но я предлагаю вам, премьер-министр Киямо, не испытывать судьбу. Давайте остановимся на этом. Корея была, есть и будет независимой страной, никак не касающейся вашего государства и точка.

Киямо встал с места, не отвечая сразу. Он направился к окну и посмотрел на улицу, словно наслаждаясь видом Сеула, города, который он считал почти своим по праву.

— Если вы настаиваете на этом, — сказал он наконец, оборачиваясь. —Тогда война неизбежна.

— Вы слишком остро реагируете, премьер-министр. Будьте осторожны со словами, ведь от них зависят жизни невинных граждан. Уверен, никто не хотел бы бросать свою семью только ради того, чтобы пойти на верную смерть. Ни с вашей стороны. Ни с нашей.

— У меня была семья. Но они погибли в результате вашего подлого удара. Вы убили сотни тысяч граждан, а вместе с ними и моего сына.

Тэхён впервые услышал об этом.

— В таком случае приношу свои соболезнования, но кому как не вам знать о том, что это война, премьер-министр, и жертвы неизбежны.

В комнате вновь повисла напряженная тишина, но длилась она недолго. Премьер-министр Киямо, прищурив глаза, окинул взглядом зал и остановился на президенте. Его лицо перекосилось от презрения.

— Ты такой же, как твой отец, — холодно начал он, сверля его взглядом. — Тот же упрямый, тупой взгляд на мир. Никакого понимания реальной силы. Он тоже думал, что может противостоять Японии, и где он теперь?

— Мой отец никогда бы не позволил опустить вам подобную грубость, годы его правления были самыми мирными за исключением митинга в двухтысячных годах. Он всегда защищал интересы нашего государства, — тихо, но с явной угрозой ответил Тэхён. — И я сделаю то же самое, если придётся. Но вы, — его глаза блеснули гневом. — Вы никогда не понимали, что значит защищать что-то, кроме своего больного эго.

— Защищать страну? Он продал её ради жалкой гордости, как и ты пытаешься сделать сейчас. Сначала он, а теперь ты, этот цирк продолжается десятилетиями. Ты ничему не научился на ошибках своего рода.

Премьер-министр Ча, почувствовав напряжение, попытался вмешаться, надеясь сгладить ситуацию.

— Господа, пожалуйста, давайте не будем переходить на личности. Мы здесь, чтобы обсудить мирные решения. Это не личная вендетта.

Но Киямо не собирался останавливаться.

— О, это именно вендетта, — усмехнулся он. — Твой отец был бездарным правителем, а ты всего лишь его убогая тень. Ты не просто его сын, Тэхён, ты — его наследие. И это наследие ведёт вашу страну к катастрофе.

Тэхён не выдержал.

— Моего отца могли ненавидеть, но его уважали. Он был настоящим лидером, а не трусом, который прятался за границей. Вы сами, Киямо, отказались от собственной дочери! Как вы можете говорить о чьей-то чести, когда свою собственную семью вы предали?!

— Моя дочь, — медленно произнес премьер-министр Японии, словно они приносили ему физическую боль. — Она была дурой. Выбрав твоего отца, она разрушила всё, что я строил. Она предала свою страну ради него, и я никогда не прощу ей этого.

— Вы говорите о Наоми, покойной первой леди? — встрял министр обороны Ан, пытаясь сбить накал страстей. — Это были другие времена, сейчас уже ни к чему вспоминать о прошлом, к тому же она была влюблена в нашего президента. Никто не держал её в заложниках. У первой леди всегда был выбор и право голоса, но она сама решила остаться в нашей стране.

— Влюблена? Наоми всегда жалела всякий сброд. Я воспитал её хорошей дочерью, но встретив покойного президента, она решила предать свою семью ради никчемного корейца. И теперь я должен смотреть на этого, — он указал на Тэхёна. — Этого ублюдка, который так гордится тем, что является частью моего рода?

Тэхён встал, резко отодвинув стул.

— Я не ваш родственник. И я никогда не воспринимал вас как семью. Где вы были, когда моя мать терпела из-за вас издевки? Она лежала в больнице годами, но вы ни разу не соизволили узнать о состоянии её здоровья. А теперь, когда её не стало, вы гордо называете себя отцом? Избавьте меня от клоунады, премьер-министр. Мы никогда не были родственниками. Вы мой враг. Не более.

— Враг? — Киямо рассмеялся, но в его смехе не было ничего весёлого. — Ты даже не понимаешь, насколько смешон. Ты не способен управлять страной. Япония растопчет вас. Ты — продукт смешения, ни туда, ни сюда. Никто не воспринимает тебя всерьёз. Даже твоя собственная страна.

Премьер-министр Ча попытался снова вмешаться.

— Господа, пожалуйста! Мы можем достичь соглашения...

— Нет, — резко оборвал его Тэхён, не сводя глаз с деда. — Пока этот человек считает, что может диктовать нам условия, здесь не будет соглашения.

— Ты никогда не сможешь победить, Тэхён, — бросил Киямо, сужая глаза. — Ты и твоя страна обречены на гибель, как и твой отец.

— Всё это время я позволял вам грубить мне только из уважения к своей матери, но вы перешли все границы дозволенного. Я не позволю вам, продолжать говорить со мной в таком тоне, — рявкнул Тэхён, сжав кулаки.

В комнате повисла угрожающая тишина. Премьер-министр Киямо ещё некоторое время смотрел на Тэхёна, его глаза пылали презрением. Он прищурился, словно взвешивая, стоит ли продолжать этот бесполезный спор.

— Ты будешь сожалеть о своём выборе, — холодно произнёс он. — Война — это не игра, а у тебя даже нет чести, чтобы признать поражение. Твоя мать, возможно, была единственной из вашего рода, кого я мог уважать, несмотря на её ошибки. Но ты — не она.

— Моя мать была сильной женщиной. Её выбросили из вашей семьи, потому что она решила жить ради любви. И за это вы её презираете. Вы презираете всё, что не можете контролировать.

— Любовь не правит государствами, мальчик. Она делает людей слабыми. И твоя мать была такой же слабой. Как и твой отец. Ты тоже наследовал их слабость.

Премьер-министр Ча, всё это время старавшийся сохранить спокойствие, не выдержал и снова заговорил:

— Пожалуйста, господа, нам нужно искать пути к миру. Корейский народ страдает, и дальнейшие споры только затянут процесс. Мы можем обсудить условия...

— Ваши условия? — снова оборвал его Киямо, обращая внимание на Сын Вона впервые за всё время встречи. — Ваши, так называемые, условия сводятся к одному: признание поражения и сдача. Корея должна знать своё место.

— И это место — не под вами, — выпалил Тэхён. — Если вы считаете, что мы предлагаем вам мир только из-за страха, то ошибаетесь. Бог свидетель, я пытался предотвратить смерть невинных граждан, но вы, как последний идиот, бьете свою грудь, не замечая жертвы своих сограждан. Они, как и вы, потеряли своих сыновей, матерей, жён и младенцев, но уверен, окажись, они на вашем месте, любой из них принял бы решение в пользу своего народа. Вы просто старый маразматик и мне очень жаль, что императорский совет из всех своих подчиненных послал к нам на переговоры именно вас. Тем самым они сами погубили свою страну. Вы хотели подчинения, Киямо, но взамен получите лишь подавление. Наши солдаты будут биться изо всех сил, пока мы не захватим столицу и не свергнем с трона вашего правителя. Запомните мои слова, премьер-министр. Я лично прослежу за тем, чтобы стереть с лица всех японских аристократов.

Киямо усмехнулся, его глаза сузились.

— Ты такой же упрямый, как твой отец. Ты хочешь доказать свою силу, но в итоге лишь покажешь всем свою слабость. Вы никогда не сможете противостоять Японии. Мы пережили удар по нашему полуострову, и мы ответили вам в полной мере. А что можете сделать вы? У вас хотя бы запас оружия имеется? Твой народ уже разбежался в соседние страны, как убегают крысы с тонущего корабля. Вот! Вот она ваша истинная сущность — корейцев! Ничтожные трусы!

Министр обороны Ан, до этого молчавший, внезапно громко хлопнул по столу, что заставило всех в комнате вздрогнуть.

— Достаточно! — прорычал он. — Мы не будем терпеть больше оскорблении. Корея никогда не сдастся! Мы готовы к бою, и если это ваш план, то будьте готовы встретить армию, которая даст вам отпор.

Киямо холодно посмотрел на Ана, его выражение лица не изменилось.

— Я надеялся на более конструктивный разговор. Но если вы все настолько слепы и глухи к реальности, то, возможно, пришло время показать вам настоящую силу.

— Настоящая сила — это не война, — спокойно ответил Тэхён. — Настоящая сила — это умение предотвратить разрушение. Но вы, Киямо, никогда этого не поймёте. Вы живёте в прошлом, цепляясь за мнимую власть.

Киямо, медленно выпрямляясь, ничего не ответил, и направился к выходу.

«7»

Поздний вечер окутал особняк тишиной, нарушаемой лишь шелестом ветра за окном. Сон У неуверенно спустился вниз, ступая по коридору в сторону комнаты, где лежал Чонгук. Обида сжигала все внутренности, создавая вопросы, на которых не было ответа. Тоска вихрем сбивала все его мысли в беспорядок. Дворецкий, по непонятным причинам, старался отложить их встречу на завтра, повторяя свои действия в Цюрихе, когда они с Чонгуком так и не смогли попрощаться, поэтому Сон У решил заглянуть к нему сегодня. Мальчишка медленно приоткрыл двери и увидел, лежащего на кровати, отца. Его сердце сжалось. Чонгук выглядел ещё более истощённым, болезненно бледным и сильно похудевшим, чем на прошлой встрече.

— Ты не спишь? — спросил он тихо, входя в комнату. Сон У старался не показывать беспокойства, но его внимательный взгляд сразу отметил едва ли заметные синяки на лице отца.

Чонгук приподнялся на одном локте, увидев мальчика в дверях.

— Сон У, — хрипло произнёс он, ещё не оправившись от недавних событий. — Я думал, ты не захочешь со мной говорить.

Сон У остановился у края кровати, наблюдая за ним. Он не мог не заметить, как Чонгук старался скрыть боль, и это вызывало у него ещё больше вопросов.

— Я обижен, но это не значит, что я перестал о тебе беспокоиться, — ответил он, присаживаясь на стул рядом с кроватью. — Хотя ты, конечно, даёшь для этого все поводы.

Чонгук слегка улыбнулся, но улыбка быстро сменилась гримасой боли, когда он непроизвольно сменил лежащее положение на сидящее.

— У тебя есть право на меня злиться. Я обещал, что всегда буду рядом, но ты живешь в Англии один. Я старался приехать к тебе, но у меня возникли проблемы с визой, — в очередной раз солгал он. — А затем мы немного повздорили с твоим отцом и мне пришлось переехать в свою квартиру.

Сон У наклонился чуть ближе, глаза сверкали любопытством и беспокойством.

— Это он тебя так?

Чонгук вздрогнул, но быстро постарался улыбнуться, чтобы не выдать своего страха.

— Конечно нет, твой отец никогда бы не позволил себе поднять на меня руку. Вчера на работе я сильно поссорился с одним сотрудником за то, что он присвоил себе мой план и мне сильно от него досталось, — прошептал он, опуская глаза, потому что не мог смотреть в лицо сыну, которому лгал. — К счастью, Тэхён был рядом и наказал его по всем правилам. Позже мы с ним снова всё обсудили и решили, что я должен вернуться домой.

— Тогда почему ты спишь в гостевой комнате? Разве вы не делили с ним одну спальню на верхнем этаже?

— Считай это своего рода моим небольшим протестом.

— Знаешь, ты говоришь так, как будто я маленький и ничего не понимаю.

— Сон У, пожалуйста, не надо... — начал Чонгук, но мальчик его перебил:

— Не надо что? Не надо говорить правду? Не надо спрашивать почему ты терпишь это? Ты ведь не глупый, пап. Ты же понимаешь, что я вижу всё. Или ты думаешь, что я не замечаю, что с тобой что-то не так?

— Если ты продолжишь в том же духе, то вон из моей комнаты, — резко отчеканил он сына. — Я всё ещё твой отец, Сон У. Где твои манеры?

— Я потерял их вместе с твоим обещанием быть со мной рядом. Если всё у тебя было хорошо и ты жил в отдельной квартире, тогда почему не соизволил ответить хотя бы на один мой звонок? Неужели так сложно было взять в руки телефон? Ты знаешь каково это, возвращаться домой и не знать, где тот человек, который был рядом всю жизнь? — он неосознанно перешел на крик. — Ты постоянно от меня что-то скрываешь. Ты ведь мог бы просто сказать мне правду и тогда, возможно, я бы понял. Но нет. Ты предпочитаешь играть в молчанку и страдать в одиночестве.

Чонгук вздохнул, не зная, как объяснить ситуацию, которую спас тихий и короткий стук в дверь. У порога показался дворецкий, всем своим видом выражая недовольство.

— Я слышал крики, у вас всё в порядке? — вежливо, но с упрёком обратился он к мальчику.

Сон У кивнул головой и, воспользовавшись его молчанием, дворецкий продолжил:

— Уверен, вы знаете об этом, молодой господин, но у всех стен есть свои уши. Будьте осторожны при разговоре со своим отцом, иначе слуги могут подумать, что вы не уважаете его. К тому же, господин Чон болен. Ему сейчас нужен отдых и покой. Будь я на вашем месте, лучше бы продолжил разговор завтра, когда ему станет легче. Разве воспитатель не должен был предупредить вас об элементарном сочувствии к слабым и болеющим людям?

— При всём моём уважении, вы всего лишь дворецкий. У вас нет права отчитывать меня, — не сдавался мальчик. — К тому же, не вам меня осуждать, ведь именно по вашей оплошности мой отец сейчас прикован к постели. Будь вы ему верной слугой, то никогда бы не допустили этого.

— Прекрати, Сон У, — перебил его Чонгук резким тоном, не терпящим возражения. — И извинись перед дворецким. В случившемся виноват только я.

— В случившимся виноват буржуй. Все об этом знают, но предпочитают умалчивать, — констатировал факты он. — Все пытаются строить из себя благородность, закрывая глаза на происходящее, — мальчик вскочил с места. — Не смейте требовать от меня того же. А ты папа, — обратился он к Чонгуку. — Не используй меня в качестве отговорки, и не смей потом говорить мне, что терпишь подобное к себе отношение из-за меня. Я просил тебя остаться со мной, но не знал, какую цену тебе придется заплатить за это. Я уже привык к одинокой жизни в Англии, я думал, что никогда не смогу прожить без тебя и дня, но прожил три месяца, — черные как смоль глаза наполнились слезами. — Ты можешь быть свободен. Уезжай отсюда завтра, а если хочешь, то можешь прямо сейчас. Посмотри на себя, от тебя прошлого ничего не осталось. Ты больше ничего не можешь мне дать. Ты только тянешь меня вниз, вместе с собой.

Сон У почувствовал, как по щеке прошлась горячая волна боли. Он отшатнулся назад. Чонгук замахнулся ещё один раз, но рука так и повисла в воздухе. Слова застряли комом в горле. Дворецкий, стоявший позади них, вдруг суетливо подбежал к мальчику и одарил его презрительным взглядом.

— Похоже жизнь в одиночестве на вас пагубно влияет, молодой господин, — его слова почти шипели, но сохраняли безупречную вежливость. — Ваша молодость и неопытность не оправдывают вашего невежественного высокомерия. Говорить с человеком, который посвятил годы, жертвуя собой ради вашего благополучия, как с каким-то низшим существом — проявление непомерной гордыни. И позвольте сказать вам, что гордыня не украшает вас. Уважение, молодой господин это привилегия, которую вы, похоже, забыли ценить.

Сон У пристыженно склонил голову вниз, не смея перебивать Сокджина:

— Этот дом выживал на преданности и дисциплине, а не на капризах разгневанных мальчишек, — между тем продолжил дворецкий. — Если бы ваш отец был здесь, он бы, несомненно, напомнил вам о том, что любое ваше слово несет за собой ответственность перед вашей фамилией. Вы слишком легко бросаетесь ими, и тем самым лишь подтверждаете свою слабость. Подобные выходки в королевских домах стоят слишком дорого, чтобы их можно было позволить по велениям капризов.

На короткое мгновение в комнате стало тихо. Сон У крепко сжал руку, а затем, высвободившись из хватки мужчины, наконец взглянул на своего отца.

— Я приношу свои искренние извинения, — тихо сказал он, а затем его голос приобрел уверенность. — Но разве я солгал, когда сказал, что во всём виноват буржуй? Я говорил только правду и ничего кроме правды, так за что я должен чувствовать стыд?

Дворецкий шагнул ближе, наклонившись слегка вперёд, будто его слова были предназначены только для ушей Сон У.

— Правду? — саркастично усмехнулся он. — Молодой господин, что вы знаете о правде? Вы привыкли к роскоши, которую вам обеспечил этот человек, — мужчина указал на Чонгука. — Он дал вам жизнь, о которой другие могут только мечтать. А теперь вы осмеливаетесь его унижать? Упрекаете его за то, что он сделал ради вас? Думаете, знаете что-то о жертвах?

Чонгук дотронулся до плеча Сокджина, пытаясь вмешаться.

— Прекратите, — перебил он дворецкого. — Не стоит, это не его вина.

— Ах, так не его вина? — дворецкий резко повернулся к Чонгуку, его лицо исказилось от гнева. — А чья же тогда? Кто позволил этому мальчику забыть, кто он и что он должен уважать? Вы, господин Чон, слишком мягки с ним и теперь вам приходится пожинать плоды своего мягкосердечия!

Сон У попытался заступиться за своего отца:

— Не смейте обвинять его в моих ошибках. Мой отец дал мне достойное воспитание, в отличии от буржуя, который даже не помнит моего настоящего дня рождения, — голос его сломался. — Вашему президенту, которым вы так любите бахвалиться, я нужен лишь в качестве наследника, и он совсем не против воспользоваться моим отцом вместо боксерской груши, иначе как можно объяснить то, что я вижу, — по щекам потекли слезы. — Вы солгали мне! — вскрикнул он, причиняя боль своими словами Сокджину. — Я думал вы сможете позаботиться о нём, но вы солгали мне. Для вас в приоритете желание президента, чем здоровье моего отца. Он не заслуживает к себе подобного отношения. И не смейте упрекать его в мягкости.

Чонгук почувствовал дрожь по своему телу. Волной накатывала паника. Надломленный голос затмил в голове все мысли и он, спрятав трясущиеся от волнения руки, постарался скрыть свой страх. Он боялся представить, что мог сотворить с его сыном Тэхён за подобную грубость.

— Хватит! — резко перебил он мальчика. — Довольно ссор. Сон У возвращайся, в свою комнату, мы поговорим с тобой завтра, когда мне станет легче, что касается твоего поведения, дворецкий Ким, — обращаясь к нему, сказал он. — Вы можете винить меня сколько угодно, но не касайтесь Сон У. Он всего лишь ребенок, который видит, что вокруг нас творится. К тому же, в стране сейчас беспорядок, мы не можем позволить себе ссор.

Чонгук подошел к двери, как это сделал прошлой ночью Тэхён и, толкнув её наружу, жестом указал обоим на выход. Дворецкий порядком удивился его выходке и, положив руки на плечи мальчика, слегка подтолкнул его вперёд. Секунды в этот момент показались Чонгуку бесконечными, и он чуть ли не пошатнулся назад. А когда они вышли, он смог себе позволить облокотиться на тумбочку. Сердце снова неустанно забилось в бешеном ритме, выбивая из легких весь воздух. Чонгук, спохватившись, открыл верхнюю полочку, чтобы найти в ней свои успокоительные, но попытка была тщетной. Затем он нырнул в сумку. Там тоже было пусто. Вслед пошли карманы его потертой кожанки, брюки, которые с него так грубо стянул прошлой ночью Тэхён.

Он растеряно посмотрел на своё отражение в зеркале и словно по щелчку пальцев в голове пронеслись свежие воспоминания, они резко всколыхнули его память и он суетливо, как ведут себя обычно наркоманы при ломке, прошелся беглым взглядом по комнате в поисках чего-то острого. Чонгук в припадке зацепился взглядом за ножницы, оставленными утром Ридером, и недолго думая, взял их в руки и побежал в ванную.

Чонгук не ведал чего творил, а когда понял, что вся ванная была заляпана кровью, он испуганно дернулся назад. На теле, кроме побоев, ни одной раны. Кровь на полу явно принадлежала чужому человеку. Эхом в голове отзывался знакомый голос. Взгляд по неведанным причинам всё продолжал бегать от кафельного пола к ванной, и от ванны до раковины. А затем снова в пол. Чонгук повторял свои действия подобно ритуалу, не понимая, что происходит. А когда наконец кто-то потянул его за руку наружу, он послушно лег на кровать. Там же, где пролежал весь день.

Ничего больше не имело для него значения...

Ни его прошлое, ни обязанности, ни «свобода», о которой он так долго мечтал. Казалось, он просто в мгновении ока лишился всех чувств. Больше не было обиды, грусти, разочарования, тоски или напротив злости. Чонгук ощутил огромную пустоту. Она заполнила всю его грудь, превращаясь в жадную дыру огромных размеров. Женский голос досчитал до десяти и он закрыл глаза.

С плеч будто упал огромный груз. Чонгук почувствовал, как его тело стало легче и он улыбнулся, словно оказался в долгожданном сне, о котором мечтал всю свою жизнь. Сне, о котором рассказывала ему мама в детстве.

Она называла его раем.