Океаны

«Мечту стоит увидеть лишь однажды, чтобы потом скучать по ней всю жизнь.»

***

— Вы, девушки, склонны придумывать сказки о любви там, где ее нет и никогда не было. 

  Одна секунда и пустынное фойе озарилось звонкой, хлесткой пощечиной — я едва успела прикрыть рот замершими пальцами, заглушая стон удивления, невольно вырвавшийся наружу. Только мгновение спустя мое сердце замерло в нехорошем ощущении – я запоздало поняла, что могла случайно поведать Виталию и Кире о своем надзоре и испуганно задержала дыхание: мне вдруг почудилось, что в этой томящей, оглушительной тишине, прерываемой неспешной музыкой с соседнего зала, стук моего сердца, колотившегося в груди бешеным ритмом, отдался в каменных стенах фойе таким же громким эхом, как и их голоса.  

  Но наперекор моим опасениям, закравшимся глубоко в недрах подсознания, ни Кира, ни Виталий, не обнаружили моего созерцания: Кира звонко и шокировано вздохнула, а голова Виталия, от сильного удара, рефлекторно повернулась в бок, к окну. 

  Я думала, что Милявский как-то ощетиниться, выступит в свою защиту или просто молча уйдет, но Виталий, выпрямившись во весь рост, продолжил мирно стоять лицом к потемневшим кустам, без особой пытливости рассматривая посаженные белые розы. 

— Умоляю, прости меня! — с благоговейным страхом воскликнула Кира. Ее руки вновь очутились на его широких плечах. — Прошу, прости. Не знаю, что на меня нашло. Наверное, помутился рассудок. 

  Виталий резко повернулся на нее и уставился в упор, но не изобразил на лице ни одной эмоции, даже бровью не повел – точно его мысли давно покинули разум. Рассматривая Киру невидящим взглядом, он с легкой непринужденностью взялся отдирать ее бледные ладони.

— Давай поговорим, — просто предложила она и в ее нервном тоне опасливо проскользнули отголоски истерики. — обсудим всю эту нелепость. Пойдем в какой-нибудь ресторан, прямо сейчас. Закажем вино, мидии, все как ты любишь...

— Хватит, — отрезал он осуждающе черствым голосом, абсолютно противоположным тому, с каким представлялся на вечере и похожим на острие тысячи льдов, таящихся в холодной темноте океана. 

— Ты встретил другую? — робко уточнила Кира после недолгой тишины.

  У меня все внутри сжалось. Я невольно прикусила внутреннюю сторону щеки. Виталий деликатно промолчал, а я задумалась: неужели Кира внезапной гипотезой, вырвавшейся от безысходности, случайно открыла истину? 

— Из-за нее ты меня бросаешь? — продолжала она настаивать. — скажи мне кто она?! 

  Милявский, апатично разглядывая подругу, преспокойно засунул вторую руку в карман брюк. В этот миг сквозь стекло бессердечно проникла стрела лунного света и мимолетно озарила его лицо: оно выражало высокомерное презрение. Спустя мгновение выяснилось, что Кира оказалась права и мои пальцы пропустили дрожь, когда Виталий едва слышно пробубнил:

— Ее имя тебе ничего не даст.

— Как ты можешь?! — в ее высоком тоне скользнули нотки мольбы. — Я люблю тебя! Жить без тебя не могу! 

— Послушай, — на усталом выдохе, с какой-то жалостливостью проговорил Виталий. — прими, что между нами все кончено... 

— Что ты говоришь?! Нет, не кончено! Не бросай меня! Я прошу! Я умру без тебя! — из темноты послышались негромкие всхлипы.

  Я ожидала, что она снова схватит его за плечи и не сразу обратила внимание, как ее длинные пальцы с красным лаком на ногтях, переместились на манжеты брюк. Эта была высшая степень унижения: Кира опустилась на колени.

  Виталий шагнул назад и мое дыхание замерло в груди. Его широкая спина, в черном пиджаке, рискованно остановилась почти рядом со мной – нас отделял только полукруг колонны. Я застыла: соображать следовало быстро – одно неверное движение и Виталий поймал бы меня с поличным. Я бесшумно отступила в бок, к стене и вздрогнула — локтем коснулась ледяного мраморного ограждения. В этот самый момент я вскинула голову и ужаснулась: мне открылось лицо таинственной Киры, раскрасневшееся от слез.

  Она давно бессердечно уничтожила последние следы восхитительного макияжа: коричневая хна на широких, кустистых бровях, заметно потерлась, вокруг карих глаз выступили черные кляксы из подводки и туши так, что когда она моргала, вместо глаз образовывались бездонные, пугающие впадины, а на губах растеклось алое пятно, ее темные аккуратные локоны, прежде обрамляющие высокий лоб и осунувшееся бледное лицо, превратились в растрепанные пакли, а сапфировое ожерелье с серебряными вставками, красовавшееся на элегантной, вытянутой шее, небрежно свисало вдоль раскрытого декольте длинного сиреневого платья.

  Я не помнила видела ли ее на празднике, принимала ли от нее лживые «поздравления». Честно говоря, это казалось неважным и уступало тому, что сейчас лицезрела: не смотря на состояние Киры, опасливо граничившее с истерикой, Виталий сохранял невозмутимый вид. Он даже не удостоил ее взгляда – молчаливо смотрел в мраморную стену поверх ее головы пока та валялась в его ногах, слезно умоляя не покидать ее. 

  Внутри меня закипел неодолимый гнев – настолько потрясла абсурдная сцена. Обычная я – противница всякого рода насилия и конфликтов — сегодня, впервые в жизни, испытывала безумное желание подойти и ударить незнакомых людей. Виталия — за то, что оставался в полном безразличии, а Киру – за нелепые унижения.

  Какой смысл умолять парня остаться, если он не любит тебя? Зачем выпрашивать то, на что он не ответит взаимностью?

  В фойе наступила тишина. Послышалось как медленная музыка из-за двустворчатых дверей сменилась той же ненавязчивой мелодией, что играла прежде, когда ведущей партией обладал контрабас. Только в этот раз, главенство взяли все струнные инструменты какие состояли в оркестре и к ним едва слышно перемешалась верхняя октава клавиш фортепиано. 

  После минутного молчания, Виталий тяжело выдохнул и присел на корточки, властно схватил Киру за подбородок и поднял ее голову вверх — она хныкала, не силясь отвести от него глаза. Он неспешно приблизился к ней, пристально смотря в заплаканную физиономию, и безжизненно отчеканил те слова, что надолго увязнут в моей памяти, никогда не заставляя усомниться, что Виталий, несмотря на красивое лицо, и обаяние, недалеко ушел от своего отца, на самом деле являясь таким же мерзавцем: 

— Твой отец единственная причина, почему я терпел твое общество. И раз он обанкротился, ты мне больше ни к чему.

  Парень небрежно отпустил ее подбородок и быстро поднялся на ноги. Кира испустила тяжкий вопль и забилась в долгих и мучительных рыданиях, что отскакивали от каменных стен подобно детскому мячу. Распластавшись на плиточном полу, она снова попыталась ухватить его за ноги, но Виталий, оставаясь совершенно спокойным, надменно фыркнул,пригнулся и оттолкнул ее, а затем, как и на вечере – ушел. Не оборачиваясь, не проронив ни слова. И, оставив Киру наедине с собственной отчаянностью, растворился в тусклом свете фойе, а после в ночи парижской улицы.

  Кира плакала навзрыд — задергалась и застучала кулаком в пол. С каждым новым ударом мне казалось, что я ощущала ее боль и душевные терзания. Мне вздумалось подойти и обнять несчастную, как-то утешить, сказать, что такой негодяй как Виталий не достоин ее и что, когда придет время, она встретит лучше.

  Я уже собралась выйти из укрытия, но вовремя одумалась и сдержалась – показаться сейчас означало бы рассекретить свое присутствие. Это было не к чему. Отец терпеть не мог, когда я вмешивалась в дела других и я не сомневалась, что если бы сейчас подошла к Кире и поддержала бы ее, то на следующее утро он непременно бы узнал, как я, несмотря на его строгие указания отправиться в отель, осталась в фойе и подслушала чужой разговор.

  Не знаю сколько времени простояла у колонны, но запомнила, что долго слушала музыку ее сердечных пыток, пока Кира сама не покинула фойе. Когда двери зала, наконец, распахнулись и я поняла, что празднество подошло к великому завершению, опьяневшие гости, еле державшиеся на ногах, весело переговариваясь и превознося отца в хвалебных песнях, расползались в разных направлениях, так или иначе ведущих к выходу на ночную улицу. 

  Никто из них даже не подозревал о том, какая сцена развернулась здесь несколькими часами ранее. 

  Той ночью, возвращаясь в отель, на обычном рейсовом автобусе, я впервые в жизни почувствовала себя опустошенной и потерянной, словно это меня безжалостно выбросили на произвол после двух лет отношений и, опускаясь в кожаное кресло, стоявшее у окна в гостиничном номере, я думала лишь о двух вещах: что не скоро забуду слез Киры и что, пожалуй, самым настоящим обманом вселенной была человеческая внешность.

  Небесный ангел, каким я представляла Виталия Милявского столкнувшись с его глазами, чистыми как утреннее небо, поистине оказался сущим дьяволом, спрятанным в темных глубинах красоты и очарования.

  В просторной светлой комнате с высоким потолком царил непроглядный мрак. Сквозь большое окно, неплотно завешанное тяжелыми шторами, медленно пробивались первые отблески теплого июньского рассвета. Я встречала их сидя в бархатном кресле с высокой мягкой спинкой, расположившись в самом отдаленном углу спальни, куда не проникали ранние лучи восходящего солнца и невидящим взором рассматривала очертания тяжелого комода, мирно стоявшего у соседней стены. Где-то там, у его подножия, одиноко покоилась пара черных бархатных туфель на высоком каблуке, оставшихся по возвращению со злополучного вечера.

  Ощущая себя в полной темноте, я с трудом совладала с мыслью, что Инесса все-таки стала полноправным членом семьи Раевских. Той, к чьим советам отец прислушается не потому, что она его секретарша и постельная помощница, а лишь из-за того, что спустя два долгих года добилась своего – стала его законной супругой.

  Печально, но отец всегда высоко ценил тех, кто был готов не страшась ни перед чем пойти ради достижения собственных целей даже на самые радикальные методы.

  И теперь, по правде говоря, не осталось сомнений в том, что Инесса зацепила его вовсе не природным обаянием, а неудержимым стремлением довести начатое дело до конца. Она давно метилась сделать моего отца своим мужем и непременно осуществила план, пускай и не самым честным способом.

  С одной стороны, ее непомерные амбиции достойны похвалы — она рвалась замуж потому что имела виды на отцовское кресло, передававшееся по наследству по мужской линии, однако с другой – материнские качества тоже давали о себе знать. Я твердо убеждена в том, что Инесса метила посадить в это кресло собственного сына.

  Интересно, допустил ли отец подобную возможность исхода событий? Если да и при этом проигнорировал ее вероятные посягательства на бизнес, тогда, пожалуй, я доподлинно подтверждаю, что Инесса настолько умело обволокла отца в сети обмана и лицемерия, что он попросту потерял власть над разумом. Хотя, вполне возможно, что это немыслимое обстоятельство произошло намного раньше чем я полагала, ведь он не счел нужным оповестить нас о появлении внезапного конкурента — сводного брата и потому оставалось только догадываться, насколько данное положение дел выбило из колеи истинную наследницу финансовой империи — Мирославу. 

  Вот, блин!

  Я рефлекторно подскочила на ноги. В голые ступни, тот час вонзились жесткие ворсинки гостиничного покрытия пола.

  Со всеми этими неспокойными мыслями, заполонившими голову, я совершенно забыла о встрече с сестрой в фойе отеля! 

  Любопытно, приходила ли она? Ждала меня? А может и сама забыла? Но вместо ответа, все мои органы беспощадно сжалась, а сердце, затрепетало в тревоге, когда у меня перед глазами мгновенно нарисовался образ Мирославы, с грустным выражением лица, одетой в красное платье, и растерянно оглядывавшейся по сторонам огромного пустынного вестибюля. Вдруг она взаправду приходила и, не дождавшись меня, ушла? Или что еще хуже – подумала что я отступилась от скрытой борьбы за справедливые идеалы. Или не захотела слушать историю о Лоренсе...

  Только этого не хватало: нужно немедленно ее разубедить.

  Я быстро осмотрелась – принялась рыскать глазами в поисках мобильника. Однако без толку. Все, что сумела рассмотреть в непроницаемой и раздражающей темени – прямоугольное черное пятно, которым значилось мое праздничное платье. Его длинный подол призрачным силуэтом свисал с края двуспальной кровати, отчего создавалось впечатление будто он парил в воздухе, а подле него небрежно валялись миниатюрные линии распахнутого чемодана.

  Не секунды не медля, я подошла к окну и резким движением отдернула штору. В ярких лучах палящего солнца открылась роскошная спальня средних размеров, уютно обставленная массивной мебелью из темного дерева, имитировавшей английские годы викторианской эпохи. Единственными украшениями интерьера в ней служили серый жесткий ковер, белые обои на стенах и монотонный белоснежный потолок, увенчанный кованой люстрой, а по стенам — рельефные лампы бра. На этом блеклом фоне слишком ярко выделялся мой чемодан красного цвета. 

  По центру комнаты царственно восседала широкая двуспальная кровать с высоким резным изголовьем, покрытая светлым гипюром с круглыми золотыми узорами и обставленная огромными мягкими подушками. В правом углу, не так далеко от кровати, поместился ночной столик с тонкими квадратными ножками, увенчанный служебным телефоном с трубкой в цвет стена; в левом — невысокая прикроватная тумба с единственным выдвижным ящиком и закругленной позолоченной ручкой.

  Поодаль от кровати, вдоль пустующей стены, выделялся высокий, продолговатый, платяной шкаф, рядом с которым стояло бархатное кресло, где прежде сидела я, а напротив — комод с тремя ящиками, над которыми угрожающе высилось огромное зеркало в тяжелой квадратной раме.

  Завершали маленький и не совсем парижский образ две высокие двери из белого дуба — одна парадная, другая ведущая в ванну.

  Нигде в этой аристократической утонченности ни виднелось и намека на мой телефон! 

  Я почесала затылок, силясь вспомнить где оставляла его перед тем, как оказалась атакованной заранее приглашенными отцом стилистом, визажистом и парикмахером, но на ум ничего толкового не приходило – последняя яркая сцена, запечатленная в памяти, значилась та, где Инесса, стоя в подвенечном платье посреди свадебного зала, отвечала преисполненным любезностью согласием на символический вопрос ведущего, будет ли она любить моего отца до гроба.

  Разумеется, я сомневалась в правдивости ее ответа.

  А дальше...

  Картинка молниеносно сменялась другой: вот я уже стою в тускло освещенном фойе, упершись рукой о колонну, и украдкой подглядываю за громкой ссорой Виталия и Киры — стоило вспомнить ее заплаканное лицо и душераздирающие мольбы, как в горле нещадно пересохло, а сердце пропустило тяжелый удар.

  Интересно, чем она сейчас занималась? Смиренно приняла поражение, и горько плакала в подушку? Готовила план по его возвращению? А он? Мирно видел сны дома? Или развлекался с какой-нибудь богатенькой девицей?

  Мои плечи внезапно передернулись – настолько сильно стало неприятно от последней мысли и, приобняв себя, словно бы защищаясь от внешнего мира, я вдруг презрительно фыркнула и подумала о том, что на самом деле не желала знать ответ на свой вопрос. В принципе, как и остальные детали.

  А потому, вернувшись к беспокойным размышлениям о сестре и Лоренсе, я снова принялась тщательно обыскивать комнату в поисках мобильника. 

  Вначале, под суровый разнос попал чемодан. Я ловко подхватила его, занесла над головой и сильно встряхнула – из него бесстыдно вывалились разноцветные остатки нижнего белья, которые за неимением свободного времени я не переложила в соответствующий ящик. Теперь они безмятежно валяясь на сером полу, как и платье, ярко контрастируя с белоснежными стенами и коричневыми предметами мебели.

  Я сгребла белье в охапку, закинула обратно в чемодан, закрыла его и пнула ногой – он грузно покатился и в конце недолгого пути легонько стукнулся об выпуклую золотую ручку нижней дверцы комода. 

  Затем последовал платяной шкаф, но, распахнув его широкие двери и пройдясь глазами по темному деревянному дну, увенчанному одинокой парой синих кроссовок на платформе, я скоро сообразила, что среди трех разнообразных комплектов одежды, наспех прихваченных отцом из моего гардероба в Москве и теперь спокойно реявших на вешалках, телефона не было и в помине, а в прикроватной тумбе поиски не увенчались успехом из-за того, что внутри выдвижного ящика одиноко лежала квадратная темно-зеленая табличка с печатными белыми буквами: «Не беспокоить!».

  Оставались еще комод и столик. Последний исключался сам собой — его открытая, полированная поверхность вмещала в своих маленьких размерах только служебный телефон и коричневую пластиковую карточку-ключ. А вот, комод... Был единственным местом, вызвавшим смутные подозрения. 

  С надеждой в душе, незамедлительно вытянув первый ящик, я вновь пришла к разочарованию – внутри лежала только небольшая рекламная брошюра с золотой гравировкой, – названием отеля — окольцованная в корешке листов. Ее титульный лист самыми яркими и насыщенными парижскими красками изображал место, где я временно поселилась – квадратную, восьмиэтажную, стеклянную постройку, низложенную широкой лестницей и живописно соседствующую с Эйфелевой башней.

  Я цокнула и закатила глаза. Именно этот высококачественный пиар принуждал туристов останавливать свой выбор на «Le Paris Vando», так как в остальном он не соответствовал требуемым ожиданиям. Являлся не таким броским и колоритным, а расположение оставляло желать лучшего. Конечно, в нем действительно имелось восемь этажей и все они и вправду сверху донизу украшались высокими окнами. Однако, что касалось близости с башней — тут на славу постарался отдел маркетинга: уместить под безоблачным небом две конструкции и почти уравнять их по росту им не составило труда, но поведать, что это явная ложь и соседями отеля содержались неприметные фонтаны — все-таки стоило.

  И вновь пожалев о том, что отец поселил меня именно в этом отеле, потому что впоследствии собирался его купить, а не в другом выстроенном через улицу от площади, где архитектура позволяла гостям любоваться театральным видом Башни из окон номеров, я обреченно задвинула верхний ящик комода и перешла к среднему. 

  Внутри него не нашлось ничего интересного – пара моих белых маек да дюжина черных носков. А третий, самый нижний, загроможденный чемоданом, уже отодвинутым в сторону похожим пинком — и вовсе оказался пуст. 

  Я вскинула голову и в этот миг мой взгляд встретился с измученным, бледным и растрепанным отражением, одетым в широкую черную футболку. Кое-где на сонном лице остались отголоски былого макияжа: подкрашенные брови с изломом, заметно припудренные высокий лоб и прямая переносица, на полных губах блеклые разводы от розовой помады, а под голубыми глазами темные круги, усеянные гранулами туши и остатками черной подводки. Не отводя глаз от зеркала, я склонила голову на бок, зарыла пальцы в темные волосы и перекинула на левую сторону – уставшая девушка, что стояла напротив меня на фоне платяного шкафа, без колебаний повторила мое движение. 

  А после я плавно опустилась поперек кровати и, взглядом упершись в люстру из кованого железа, запрокинула руки и стала собирать в голове список мест, где могла по неосторожности оставить гаджет. В номере отца? Вряд ли. До появления персонала я заходила туда за своим приглашением — до сих пор считала странной традицией рассылать их близким родственникам, если те и так без лишних слов обязывались прийти на торжество — однако он оставался в руке и после возвращения, когда я очутилась в атакующем кольце «защитников красоты». На ресепшене? Мне бы давно его вернули. На само мероприятие не брала. Отец настрого запретил — чтобы не отвлекалась от должного принятия так называемых поздравлений.

  Тогда где он? Неужели по неосторожности обронила на улице?

  Исключено! После свадьбы, вернувшись ночью в отель, я никуда не выходила. Даже в ванную. И насколько помнила, ко мне в номер в те часы тоже никто не заходил. Разве что в отсутствие горничные убирались.

  Я прикусила губу и призадумалась: может, кто-то из них и провел «диагностику» моих вещей? И, удостоверившись, что телефон — единственная ценная вещь в комнате — припрятали его в тележке с использованными простынями и унесли в небытие?

  Подумать только! А еще отец настойчиво утверждал, что в этом отеле высшая степень охранной системы! О какой вообще защищенности идет речь, если здесь обворовывают среди белого дня?! Да еще и кто?! Преступная группировка горничных!

  Я неудобно приподнялась на локтях и на глаза попались черные бархатные туфли, что неаккуратно валялись у наличника двери: как бы ни хотелось, но все-таки придется разбудить отца и подпортить ему начало счастливой семейной жизни. Ведь это уму не постижимо, чтобы у дочери будущего хозяина унесли дорогостоящую технику прямо из под носа и при этом остались безнаказанными! 

  Уж слишком много я приложила усилий, выпросив у отца деньги на новый телефон. Отказалась от нескольких школьных обедов и других значимых покупок. Попросила Мирославу посодействовать и даже Лоренса. И когда, наконец, приобрела его, то объявилась какая-то горничная и нагло присвоила чужие, многомесячные труды! Так значит?!

  Обойдется! Пусть отец вызовет полицию. Проведет обыск. Потребует компенсации от управляющего отеля. Или что еще делают в таких случаях? Подают в суд? Нанимают частных детективов? Позорят на всю страну? Раз так – когда вернусь домой напишу пост в социальной сети о некомпетентности французских сотрудников, разгневанный отзыв на сайте отеля накатаю!

  И все равно, что этот стеклянный, восьмиэтажный гроб, возможно будущий очередной источник дохода отца...

  Тут поток моих яростных мыслей внезапно сбился с намеченного пути, когда я почувствовала, что под гипюровым покрывалом рядом с моей правой рукой что-то сильно завибрировало. Я оглянулась, присмотрелась к округлому узору, аккуратно вышитому на поверхности золотистой ткани и рефлекторно отдернув ее край, вдруг уставилась в одну точку, застыла, а после с минуту продолжительно засмеялась в голос: на белоснежном пододеяльнике мирно покоился мой сенсорный гаджет.

  Недолгие раздумывания о судебных исках и скандалах с горничными мгновенно перешли на второй план, когда преисполненная чувством радости, я немедля схватила телефон в руки и расцеловала – на огромном черном экране тотчас отразились нечеткий контур губ и розовые следы от помады.

  Все-таки, хорошо, что я не впутала в это дело отца. Представляю как он разозлился бы, узнав что отель невиновен в этом неприятном инциденте. Мирослава бы посмеялась. А Инесса? Наверняка, тоже не оставила бы историю без внимания: обвинила бы, что я вознамерилась испортить ей свадебный сезон. А ее сын... Если он еще во Франции.

  Интересно, а что вообще собой представлял отпрыск Инессы? Был ли он таким же наглым, высокомерным и расчетливым? Или другим, совсем на нее не похожим? Должна ли была я переживать, что он засмотрится на кресло, по праву принадлежавшее Мирославе или перетянет все внимание моего отца на себя?

  Я почему-то только сейчас невольно подловила себя на мысли, что после новостей о его существовании и внедрения в мою семью еще ни разу обо всем этом не задумывалась как следует. А ведь стоило — хотя бы для того, чтобы оценить вражеские намерения. Однако вместо этого лишь вспомнила, что обязывалась позвонить Мирославе и, не задумываясь, набрала на круглых высветившихся отверстиях шестизначный пароль: «03.06.74». Мой взгляд сразу уперся в целую кучу квадратных разноцветных иконок — приложений, а поверх них — в огромные электронные часы, указывавшие на время: «10:10», (не ясно только московское или парижское) и в фоновые обои рабочего стола, изображающую кованую скамейку, одиноко стоявщую под ливнем, в сумраке. Я уже собиралась нажать на клавишу быстрого набора, где сестра значилась под номером «1», как «экстренно важный», но резко застопорилась: внимание привлек миниатюрный конвертик желтого цвета, монотонно мигавший в правом верхнем углу. 

  Мысленно опасаясь самого ужасного, я нервно сглотнула слюну. Неужели Мирослава Вечером все же пришла в фойе, но, увидев, что меня нет разозлилась и изложила свое недовольство в сообщении? Или она, как и я, запамятовала и не пришла на встречу, а теперь отправила послание-извинение? Надеюсь, что последнее и есть правда, иначе мне до самого возвращения в Москву придется ходить за ней и вымаливать прощение. 

  Мой палец незамедлительно вскрыл письмо. Я тут же почувствовала глубокую и горькую досаду – до того мне хотелось, чтобы на экране оказались оправдания Мирославы или ее претензии, ибо в таком случае, я согласна выпрашивать амнистию или просто спам-рассылка о погоде в Париже...

  Да, что угодно... Лишь бы не это.

  Перед глазами маленькими черными буквами коротко читалось: «Жду через 20 минут на завтраке в кафе на первом этаже. Не опаздывай».

  Меня передернуло. В голове еще слышались недалекие и холодные отголоски приказного тона отца, но уже прорисовался его точный образ: седовласый, с поджарым телом и угловатым лицом, испещренным морщинами — как если бы он сам встал посреди комнаты и потребовал моего обязательного появления.

  Взглянув на время отправки сообщения, я ужаснулась – десять минут назад! Это значило только, что у меня совсем не оставалось времени привести себя в порядок! Всего лишь восемь минут! И еще две на короткую дорогу — быстрым шагом дойти до лифта, спуститься вниз, зайти в кафе и отыскать нужный столик. 

  Я перевела взгляд на зеркало, висевшее над комодом – на меня снова посмотрела взлохмаченная девушка с темными кругами под глазами, одетая в широкую черную футболку. 

  Нет. Этих минут однозначно не хватит, чтобы принять душ и как следует накраситься. А если опоздать и сослаться, что не слышала телефон? Что тогда?

  Но ответ наведался сам собой — пунктуальный отец придет в ярость и жди беды: многомесячный блок банковской карточки и это меньшее, чем он отомстит, если своей рассеяностью я нанесу глубокое оскорбление Инессе... И тут же в моих глазах молниеносно пролетел кожаный рюкзак из бутика, который я намеревалась купить по возвращению в Москву, зимние ботинки, наушники к телефону и я поняла, что глупая оплошность с опозданием не стоит колоссального сокрушения намеченных покупок.

  Я резко сорвалась к платяному шкафу, распахнула дверь и наугад выхватила первую попавшуюся деревянную вешалку. Она оказалась завешана белой водолазкой с короткими рукавами и джинсовой юбкой длиною до колен. Я вытащила со дна кроссовки — внутри смятым комком лежали черные носки (по-видимому, остались с возвращения из школы, в Москве). Скинула с себя футболку, наскоро нацепила приготовленные вещи, кое-как собрала взъерошенные волосы в пучок, закинула телефон в задний карман юбки, завязала бантиком шнурки на кроссовках, выдернула с ночного столика карточку-ключ и пулей подлетела к двери.

  Отворив ее правой рукой и впустив в номер легкий сквозняк из коридора, я, не сводя глаз с зеркала, указательным и средним пальцами левой руки постаралась стереть с губ розовые остатки помады, а под глазами черные разводы от карандаша и туши – радужные следы мгновенно отразились на моих шершавых подушечках.

  Когда я, наконец, завершила скоростные действия, едва ли придававшие человеческий облик, и в голове отсчитала затраченное время, то пришла к утешающему выводу, что выкроила лишнюю минуту. Именно ее я использую, чтобы договорить с Мирославой о новой встрече. Она наверняка ужеполучила приглашение отца. 

  Оказавшись в светлом узком коридоре с белым потолком и постеленным на полу ковровой дорожкой красного цвета, я, не оглядываясь, негромко хлопнула дверью. Наскоро миновала пустующие тяжелые вазы из белого расписного фарфора, расставленные в ряд, и, очутившись у высоких железных дверей лифта, незамедлительно нажала на кнопку вызова.

  Он приехал не сразу, а лишь когда я во второй раз вытащила телефон из заднего кармана юбки и обратила внимание, что потраченная минута успешно выигранная на скоростных приготовлениях канула в бездну воспоминаний. 

  Я влетела в просторное помещение с высоким потолком и зеркалом во всю стену, рефлекторно ткнула в круглую кнопку с цифрой «1», а после на еще одну, расположенную пониже, чтобы железные двери быстрее закрылись, обернулась, дабы снова взглянула на свое отражение и пришла в разочарование. При ярком свете галогеновых ламп, встроенных в потолок, мой почти несобранный внешний вид, черные мешки под глазами и усталый, невыспавшийся взгляд выглядели более удручающе, чем когда я рассматривала себя в зеркале в номере. На какой-то момент я даже пожалела, что в отеле совсем не экономят на электричестве – если бы постояльцы передвигались по этажам в сопровождении канделябров, никто не стал бы сильно заботиться о внешнем виде. Всех больше напрягло бы наличие или отсутствие преград под ногами. 

  В этот самый миг лифт остановился и железные двери медленно распахнулись. Пораженная тем, что грузный ящик оказался внизу быстрее ожидаемого, я резко развернулась и с разбегу приготовилась выйти, параллельно размышляя о том, вызовет ли в отце бешенство, мое несколько минутное опоздание.

  Однако секунду спустя, так и не сделав шаг, я замерла от неожиданности, почувствовала как во рту стало сухо, а сердце заколотилось чаще, когда в лифт, глядя в мраморный черный пол, неспешно вошел парень и вскинул голову, обрамленную светлыми волосами.

  Сначала на свадьбе отца...

  Потом в тускло освещенном фойе...

  Теперь, в отеле...

  Надо мной возвышались два бездонных, голубых как небо, но холодных как океан глаза. 

— О, — Виталий застыл на месте, но опомнился быстрее меня, превратил ранее отразившееся на лице удивление в легкую, обаятельную улыбку. — какая неожиданная встреча. 

  Я кивнула и растянула губы, пытаясь изобразить улыбку.

  Точно, неожиданная.

  Он почти невесомым движением нажал на кнопку с цифрой «1» и, отойдя чуть в сторону, встал рядом со мной, слегка коснувшись подкаченным плечом. Я ощутила вдоль спины неприятный холодок, словно тысяча осколков льда разом вонзились в тело, и рефлекторно дернулась. Это не осталось незамеченным.

  Виталий оглянулся на меня, но ничего не сказал, лишь с выжиданием склонив голову на бок и приподняв уголок правой брови.

  Внешне он выглядел бодрым и как будто сошедшим с обложки модного журнала: ровный тон лица без единого прыщика или царапины — с таким хоть сейчас отправляться на фотосессию, на голове непринужденный беспорядок, одежда — повседневная, но подобранная со вкусом, на накаченном торсе широкая длинная футболка, ноги в зауженных брюках такого же цвета, из-за чего они казались худее, чем есть на самом деле, ну а завершали образ массивные белые кроссовки.

  Однако, вопреки идеальной маскировке, я заметила другую мелкую деталь, заставившую поставить под сомнение мысль о том, что Милявский видел сны так же прекрасно как пытался показать: его ледяной и пытливый взгляд был слегка рассеянным, сонливым.

  Неужели расставание с Кирой напомнило о себе в глубинах ночи? Раз так, то он заслужил. 

  От этой мысли я невольно ухмыльнулась и сейчас же заметила, что его четко очерченные губы маняще двигались — он что-то говорил, но погрузившись в свои мысли я все прослушала.

— Что? — озадаченно переспросила я, силясь услышать хоть малейшую суть разговора.

  И снова эта легкая, но теперь сдержанная улыбка: 

— Я поинтересовался как вы находите Париж.

  Каким на самом деле, я находила город любви? Толком и сама не знаю. За два дня, проведенных здесь, один из которых был тот, когда меня насильно заперли в отеле, а второй вечером свадьбы отца — не могла сказать, что запомнила хоть что-то приятное, никак не связанное членами семьи.

  Прикусив нижнюю губу, я коротко, но с чувством переспросила: 

— А, вы?

  Виталий ухмыльнулся и озадаченно обвел меня глазами. Я вздохнула и почувствовала, как от него повеяло едва уловимыми нотками морского бриза. Как и тогда, на вечере.

— Скажем так, — теперь он уставился в железные двери и любезно продолжил, точно вел беседу с ними.

  Я аккуратно отступила назад и украдкой принялась посматривать на его модно подстриженный затылок, но не почувствовала в нем того, что ощущают другие.

  Я старалась сконцентрировать свое внимание на беседе, потому что знала — если сейчас опять о чем-нибудь задумаюсь он расценит это как нежелание продолжать разговор. 

— Например? 

— Например? — уточнил он с удовлетворенным любопытством в голосе. — Все эти старинные французские улочки... Лирические баллады о любви... Да, та же Башня, — он устало выдохнул. — больше похоже на декорации к посредственной мелодраме. Может, из-за этого люди так и стремятся сюда приехать.

  Мне было абсолютно неважно из-за чего там кто-то стремиться приехать в Париж. Я просто не хотела чтобы Виталий замолкал. Его голос: теплый, бархатный и совсем не похожий на холод в глазах — единственное, что я могла слушать часами.

— Из-за чего? 

— Из-за того, что они стремятся познать любовь, — холодно отчеканил Виталий так, что по моим плечам пробежались мурашки.

  После, словно бы опомнившись, оглянулся на меня, холодно сверкнул глазами и улыбнулся самой дружелюбной улыбкой, которую нельзя было не заподозрить в неискренности.

  Но в один момент я как будто вновь очутилась в темном фойе.

  И увидела Киру: ее лицо, раскрасневшееся от слез, попытку ухватиться за его ноги, стоя на коленях, ее мольбы и многочасовые душевные страдания, вопрос о том, появилась ли у него другая, ну и напоследок, фразу Виталия, надменно брошенную перед самым его уходом, которая, подобно калейдоскопу, еще вертелась в лабиринтах моих терзающих мыслей.

  «Твой отец — причина почему я терпел твое общество. И раз он обанкротился, ты мне больше ни к чему».

  Подумать только, как же ловко он играл две роли: еще вчера безжалостно бросил девушку, а сегодня вел светскую беседу. Каков лицемер.

  Я сомкнула губы и молниеносно перевела взгляд на его черную футболку.

— Вы так и не сказали, что сами думаете. Пришлась ли прогулка по французским улочкам вам по вкусу? — он с выжиданием поскреб подбородок и я заметила как его рука заметно дернулась.

— Нет, — ответила небрежно.

  Правда, получилось иначе, чем ожидала: наигранно и язвительно. Я почувствовала его испытующий взгляд на своей макушке, но не вскинула голову, а лишь быстро поправилась, как бы поясняя:

— Не могу сказать точно. Отец посчитал уместным запереть меня в номере и не выпускать до свадьбы.

— А вы, кажется, не сильно довольны, что он женился? — с любопытством отозвался Виталий. 

  Довольна? Я много чем была недовольна, особенно подсмотренной сценой в фойе — если бы знала чем это обернется, то ушла бы еще до начала и все равно, что после пожалела бы. Зато не увидела бы истинного лица, скрываемого за маской обаяния. А вообще, как я могла быть довольна, если женой отца стала вертихвостка Инесса? Секретарша, у которой был сын, который наверняка намеревался занять место в кресле отца. 

  Я с вызовом вскинула подбородок, но взглядом уставилась в элегантную, бледную шею Виталия — сама знала, что в очередной раз, встретившись с его глазами, непредумышленно забуду обо всем, что он говорил или делал прежде и снова стану бороться с неистовым желанием перенести манящий взгляд на белые листы блокнота.

  Я уже собралась ответить чем-то незначительным и неважным, лишь бы почетное последнее слово не осталось за этим негодяем, как, вдруг ощутила, что в руке завибрировал телефон и под пристальным взором Виталия, рефлекторно вскинула кисть.

  Я поняла, что если сейчас же не появлюсь в кафе, то не избегу не только блокировки банковской карты, но и обязательного изъятия всей техники или чего хуже — окажусь под домашним арестом. 

  На высветившемся экране значилось сообщение всего из трех слов, непременно указывающих, что внутри отца бушевало адское, голубое пламя:

  «Где тебя носит?!».

  И тут же из кармана джинсов Виталия негромко донесся рингтон, озаривший металлическую конструкцию лифта писклявым звучанием.

  Он ловко вытянул телефон и, нахмурившись, повернулся ко мне спиной и незамедлительно ответил:

— В чем дело? — коротко и спокойно осведомился он. 

  Я не расслышала, что произнесли в трубку, но, аккуратно отойдя чуть в сторону, увидела как его коричневые брови свелись к переносице, а челюсть напряглась.

  Железные двери лифта не успели распахнуться, как стоявший впереди Виталий вышел в просторный вестибюль раньше меня. Когда я, сжав телефон в руке, собралась последовать за ним, он внезапно остановился, что едва не стукнулась в него, и обернулся — казалось, мы почти вплотную встали друг к другу.

  Он опустил волевой подбородок и уставился прямо в глаза, отчего у меня перехватило дыхание, сжался желудок, а сердце затрепетало еще быстрее. Ловко отодвинул от уха мобильник и почти ласково одними губами прошептал:

— Был рад вас видеть снова.

  После чего быстро развернулся, приставил телефон обратно, сделал несколько шагов в сторону и встал там, где начинался длинный коридор похожий на тот, по которому ступала я.

  Поистине мое сердце пропустило тяжелый удар, на щеках выступило жжение, а в теле разлилось приятное тепло, когда Виталий, стоя у основания красной ковровой дорожки, снова обернулся ко мне — наши взгляды пересеклись, хоть он и стоял далеко. 

  И я поняла, что не имеют значения ни яростные вопли отца, – пускай он даже заблокирует карточку из-за моего опоздания — ни присутствие Инессы и возможно ее сына, ни даже расставание Мирославы с Лоренсом.

  Когда он игриво подмигнул, мои губы невольно стали растягиваться в широкой улыбке и, чтобы не выглядеть совсем глупо, я больно прикусила внутреннюю сторону щеки и опустила взгляд – он тут же уперся в сжатый в руке телефон, точнее, в злобное сообщение отца: «Где тебя носит?!!».

  Шумно выдохнув, я развернулась и, не оглядываясь на Виталия, быстро рассекла просторный вестибюл с мраморным полом, нагроможденным мебелью в венецианском стиле с массивной основой из натурального дерева. Но даже так, подходя ближе к высоким двустворчатым дубовым дверям кафе, я еще ощущала на лопатках его внимательно холодное преследование.