Повелитель Смерти I

Великолепный зал, залитый тёплым светом сотен свечей и хрустальных люстр, сиял подобно сердцу дворца - торжественно, нарочито роскошно, с той вычурной элегантностью, что умела говорить сама за себя: здесь вершится власть. Стены были задрапированы тканями цвета крови и золота, окна скрыты тяжёлыми шторами, а из глубоких арок доносились звуки струнных инструментов - то затихающих, то вновь наполняющих зал танцующей мелодией.

В этот вечер двери распахнулись для всей знати королевства. Элита стекалась медленным, размеренным потоком, как вода к подножью холма. Господа и дамы, облачённые в лучшие наряды, украшенные драгоценными камнями и горделивыми гербами своих домов, толпились у пышных столов, заставленных изысканными блюдами и мерцающими бокалами. Серебряные подносы, как зеркала, отражали игру огней и переменчивые выражения лиц. Повсюду витал аромат мяты, жареных пряностей и чего-то, отдалённо напоминающего амброзию.

Разговоры звучали не переставая - шепотом, вполголоса, сдержанно и возбуждённо, как будто каждый пытался первым донести свою версию происходящего. Гибель прежнего лорда, случившаяся столь внезапно и таинственно, была основной темой вечерней беседы. Кто-то, прищурившись, говорил о болезни, ссылаясь на слабое сердце. Другие, с искренним недоверием, отмечали, что лорд был ещё полон сил, и гибель его - не иначе как дело чужой руки, может быть даже самой близкой.

Но куда больше обсуждений вызывала фигура нового правителя. Доминик. Наследник, долгое время считавшийся почти призраком - бледной тенью отца, вечно исчезающий, чуждый высшему свету. Одни называли его слабым, неспособным удержать власть. Мол, слишком тих, слишком загадочен. Королевству нужен меч, а не маска. Другие, напротив, говорили с затаённым восхищением: быть может, в нём скрыта сила и разум, способные привести их земли к новому величию, особенно в глазах Повелителя Смерти. Кто-то видел в нём реформатора, кто-то - марионетку. Но никто не мог сказать с уверенностью, кто он есть на самом деле.

И в этом зале, полном света, золота, музыки и голосов, где каждое движение наблюдали сотни глаз, никто не знал, насколько близки были к истине.

Музыка постепенно стихла, словно сама замерла в ожидании. Все взгляды обратились к мраморной лестнице, где возник Доминик - новый Лорд, наследник, хозяин этих стен. Он появился неспешно, точно знал цену мгновению, и шаг за шагом начал спуск с верхней площадки, скользя вниз, будто танцуя по воздуху.

Лестница, сверкающая под светом люстр, стала для него подиумом власти. Он был ослепительно красив - как вырезанный из драгоценного камня, безупречный в каждом движении. Тёмно-бордовый камзол облегал его фигуру с точностью королевского портного, серебряные нити на ткани мягко сияли при каждом шаге. Лицо его, как будто сошедшее с полотен старых мастеров, не выражало ни радости, ни скорби - лишь спокойную, безупречную уверенность человека, пришедшего за тем, что принадлежит ему по праву рождения.

За его спиной, почти тенью, двигался раб - тот самый, что всегда был при нём. Безмолвный, покорный, с опущенной головой и движениями, выверенными до незаметности. Он шёл точно на полшага позади, не поднимая взгляда, и в его молчаливом присутствии сквозила сдержанная сила, подавленная волей хозяина.

Доминик остановился в самом центре лестницы, перед тем, как сделать последний шаг на каменный пол зала. Он поднял взгляд и обвёл присутствующих. Гости замерли, словно под действием чар - одни с восхищением, другие с сомнением, но все - с вниманием. Отцы юных дочерей, стоявшие ближе к подиуму, почти незаметно выпрямились, надеясь на встречу с Лордом глазами. Дочери, пряча румянец под веерами, бросали на него взгляды, полные трепета и любопытства.

Он смотрел на них, как художник на застывшую натуру - с безмолвной оценкой, с холодной отстранённостью, за которой прятался острый, безжалостный ум. Этот взгляд был не просто взглядом молодого правителя. Это был взгляд игрока, готового раскрыть карту.

Зал дышал в унисон с ним. Всё вокруг будто замерло, затаив дыхание перед тем, как будет произнесено первое слово.

- Досточтимые гости, - начал Доминик, и его голос, уверенный и ясный, разнёсся по залу, затопив собой музыку и шепот. - Прежде всего, я благодарен каждому, кто пришёл сегодня, чтобы почтить светлую память моего отца.

Он сделал короткую паузу, позволяя словам отзвучать в тишине, прежде чем продолжить:

- Бывший Лорд немало сил положил на то, чтобы наше королевство процветало. Сколько себя помню, он неустанно добивался благосклонности Повелителя Смерти, склоняясь перед ним и буквально лобызая ноги, - гости переглянулись, недоумевая от слов Карателя, - лишь бы сохранить наш вес в глазах других земель. И пусть способы его были... специфическими, цель оставалась достойной.

Доминик поднял подбородок, взгляд его стал твёрже, голос обретал металлическую ноту:

- Теперь, как его преемник, я принимаю на себя ответственность за будущее этих земель. Мне выпала честь и обязанность привести королевство к ещё большему величию. И уверяю вас: я незамедлительно приступаю к этому пути.

Доминик едва заметно кивнул, и Суа, поняв сигнал, бесшумно удалился, растворившись в толпе, как тень, знающая своё место.

- В честь начала новой эры, - продолжил Лорд, его голос снова зазвучал над притихшим залом, - я желаю одарить каждого мужчину из числа элиты, представителей всех знатных домов, подвластных моей земле.

В тот же миг Суа вновь появился в зале, сопровождая двух рабов, которые с трудом несли массивный, украшенный резьбой сундук. Рабы с усталым хрипом опустили сундук на пол, открыли крышку и зал ахнул.

Внутри, на тёмном бархате, лежали кристаллы, сияющие глубокими, кроваво-красными отблесками. Их свет пульсировал, словно живой, отражаясь в глазах гостей, вызывая одновременно восхищение и лёгкое беспокойство. Это были те самые кристаллы, что тайно украшали шею Доминика.

- Эти кристаллы - бесценны, - произнёс Доминик, сделав шаг вперёд. - Мастера изготовили из них броши. Каждая из них уникальна, как и вы.

Он выдержал паузу, затем с лёгкой улыбкой завершил:

- Прошу, примите этот дар. Пусть он станет символом вашей преданности мне... и незыблемого единства между нами.

Один за другим главы знатных домов, сдержанно и с достоинством, подходили к сундуку, сопровождаемые своими сыновьями - юношами, воспитанными в духе благородства и подчинения. Каждый наклонялся, выбирая брошь, словно выбирал не просто украшение, а судьбу, и, поднимая её, склонял голову в знак уважения.

Слова благодарности звучали ровно, как положено в стенах дворца, но в каждом голосе сквозила доля почтения - то ли к новому правителю, то ли к тайной силе, пульсирующей в кристалле. Доминик принимал благодарности с сдержанным кивком, наблюдая за происходящим с почти царственной невозмутимостью.

Броши сразу же находили своё место на лацканах, у воротников, на тканях парадных мундиров. Как только металл касался одежды, кристаллы начинали излучать мягкое, едва заметное свечение - алый отблеск.

Один за другим, под неусыпным взглядом Лорда, Элита присягала на верность... и становилась частью великой игры, правил которой они ещё не знали.

"Приступать?"

- Да.

Сперва всё шло спокойно. Но стоило последнему из представителей элиты надеть украшение, как в воздухе повисло нечто тяжёлое, неосязаемое - будто звук, которого никто не слышал, но каждый почувствовал.

Первым замер глава Дома Эльгор. Он прикрыл глаза, нахмурился, медленно потёр висок. Затем тот же жест повторили другие. Кто-то резко вдохнул, кто-то оперся на стол, будто внезапно ощутил головокружение. Мужчины начали щуриться, переглядываться с недоумением и на их лицах появилось одинаковое выражение: растерянная, сдержанная боль. Не громкая, не рвущая, но странная, глубокая, настойчивая, будто внутри головы что-то затаённое внезапно проснулось и попыталось заговорить.

Женщины заметили это первыми. Несколько матерей в панике вскочили со своих мест и бросились к сыновьям. В голосах молодых девушек послышались тревожные ноты. Волнение прокатилось по залу, как рябь по воде, угрожая разрушить тонкий лед праздника.

И тогда Доминик шагнул вперёд. Его голос прозвучал спокойно, убаюкивающе, словно заранее отрепетированный:

- Прошу сохранять спокойствие. Всё в порядке. Это - магические артефакты.

Он окинул собравшихся лёгкой, ободряющей улыбкой и продолжил, будто заранее знал, что произойдёт:

- Броши не несут угрозы. Они лишь оценивают внутренний потенциал каждого, кто их надел. Ваши мужья, сыновья и отцы сейчас проходят мгновенный магический анализ. Ничего более.

Он сделал паузу и добавил, с лёгкой улыбкой, словно между прочим:

- Возможно, кто-то из них даже откроет в себе дары, о которых прежде не знал. Подарки, как говорится, могут удивлять.

Толпа замерла, колеблясь между доверием и страхом. Но уверенность в голосе нового Лорда, его стоическая неподвижность и безупречная осанка сделали своё дело. Женщины вновь опустились на подушки кресел, мужчины выпрямились, стирая напряжение с лиц. Музыка робко зазвучала вновь, и бал, пусть немного охваченный тенью, продолжился, словно ничего и не произошло.

Доминик, на мгновение скользнув взглядом по залу, обернулся к Суа. Не было ни слова, ни жеста, лишь короткий, властный взгляд, и раб безмолвно понял приказ. Он шагнул вперёд и занял привычное место - чуть позади, чуть сбоку, в тени, но всё же рядом, словно молчаливый страж.

Доминик уверенно двинулся к столу, и Суа последовал за ним, бесшумен, как тень. Лорд шёл с достоинством, осознавая, что каждый его шаг, каждый поворот головы - предмет пристального внимания.

Доминик занял своё место, оперевшись на резную спинку удобного кресла. Его взгляд скользнул по залу - теперь не приветливый, а оценивающий. Он наблюдал, как мужчины медленно приходят в себя, как женщины украдкой смотрят на своих спутников, стараясь понять, всё ли в порядке. И в этом напряжённом ожидании Доминик, наконец, позволил себе легчайшую улыбку, почти незаметную, но исполненную удовлетворения.

В голове вновь раздался женский голос:

"Все прошло, как ты задумал".

- Прекрасно. Полдела сделано.

***

Вечер медленно клонился к завершению, и зал постепенно утратил свой первый налёт напряжённости. Магия, казавшаяся пугающей в начале, осталась в памяти гостей лишь как странное, но безвредное происшествие. Звон бокалов с вином вновь зазвучал увереннее, музыка заиграла вольно, и атмосфера праздника окончательно овладела залом.

Один за другим главы домов поднимали тосты - за покой ушедшего Лорда, за мудрость его сына, за процветание королевства. Броши мягко мерцали на их одеждах, словно напоминая о произошедшем, но уже без тревоги. Торжество постепенно утратило вычурность - смех стал громче, лица открытее, а разговоры менее сдержанными. Балы умеют стирать сомнения, особенно когда в бокалах - выдержанное вино.

Когда последние гости, раскланявшись, покинули зал, сопровождаемые слугами с фонарями, Доминик задержался на верхней ступени мраморной лестницы. Он задержал взгляд на опустевшем зале, будто вчитывался в оставленную тишину. Затем, не говоря ни слова, развернулся и направился вглубь дворца. За ним, как всегда, бесшумно, с поникшей головой, следовал Суа.

Кабинет Лорда встретил их густой тенью и запахом воска. Двери плотно закрылись за спинами, отсекая мир веселья и придворной лести. Доминик наконец позволил себе ослабить напряжённую осанку, отбросив усталость торжества как тяжелую мантию. Здесь, в уединении, где стены слышали больше правды, чем лица в зале, начиналась совсем иная ночь.

- Ты передал указания кузнецам? - голос Доминика был ровным, почти ленивым, но за этой ленцой сквозила напряжённая сосредоточенность.

- Да, - тихо ответил Суа, не поднимая глаз. - Они уже начали инкрустировать мечи и стрелы частицами кристаллов, как вы приказали. Материалы доставлены в мастерские ещё до заката.

Доминик на мгновение замер, будто вчитывался в каждый слог ответа, затем медленно кивнул, откинувшись на спинку кресла.

- Отлично, - произнёс он с удовлетворением. - Осталось только ждать.

Пальцы его неспешно постучали по подлокотнику, а затем он склонился вперёд, и в голосе его зазвучали другие, более хищные интонации:

- А пока... У меня есть новое задание для тебя, моя верная собачонка.

Он произнёс последнее слово с ленивой усмешкой, будто пробуя его на вкус, как изысканную горечь темного шоколада.

***

Огонь. Всепоглощающее пламя жадно облизывало каменные стены и деревянные перекрытия одного из знатнейших домов столицы. Языки пламени рвались ввысь, прорывались сквозь оконные проёмы, словно сама преисподняя взмывала на поверхность. Это был дом отца первой красавицы империи - той самой, что ныне носила титул первой жены Повелителя Смерти Леонхарда.

Пожар разрастался с пугающей стремительностью. Его сопровождали крики — вопли боли и безысходности. Рабы, истерзанные жаром и страхом, метались, хватали вёдра с водой, образуя хаотичные цепочки, но всё было тщетно. Огонь лишь ревел громче, разгораясь с новой яростью, словно насмехаясь над их отчаянием. Один за другим рабы падали: кто-то задыхался в дыму, кто-то сгорал заживо, обуглившаяся до неузнаваемости. В этом адском хоре не было спасения, не было пощады.

В это время хозяин дома оказался заперт в собственной комнате - глухо и надёжно. Снаружи слышались удары, стоны, рыдания. Рабы, обезумевшие от ужаса, колотили в дверь, моля, чтобы он отозвался. Но изнутри не раздавалось ни звука. Ни крика, ни кашля, ни просьбы о спасении. Только жар, всё нарастающий, и треск сгорающей мебели.

Когда дверь, наконец, с грохотом сорвалась с петель, сквозь пламя и клубы густого дыма рабы ворвались внутрь - и замерли, словно окаменев. Комната, залитая дрожащим, алым светом пожара, встречала их тишиной, от которой по коже прошёлся ледяной мороз. Но ужас, сковавший их тела, вызвал не огонь - а то, что лежало на полу.

Там, посреди раскиданных обугленных драпировок, в беспорядке сброшенной мебели и кровавых следов, едва угадывалось то, что когда-то было человеком. Кровь, много крови - она покрывала стены, пол, и даже капала с подвешенного когда-то к потолку светильника. Обугленные, разорванные останки хозяина дома напоминали поломанную куклу, грубо и жестоко уничтоженную.

Его тело, точнее, то, что от него осталось, было исковеркано так, что взгляд сам отводился в сторону. Лицо невозможно было узнать: будто бы его хотели стереть, как след с пыльной поверхности. Руки были вывернуты под неестественными углами, пальцы сведены в судорогах. Ткань одежды, изодранная и залитая кровью, прилипла к полу, как и кожа на разорванной спине.

Кто-то из рабов зажал рот рукой, кто-то отшатнулся, а один из молодых юношей просто опустился на колени, не в силах поверить, что такой ужас возможен и, что самое страшное, кто-то совершил его хладнокровно, методично, почти демонстративно. Это не была смерть в пламени, не была паническая расправа. Это было сообщение. Хищное, пугающее, оставленное как подпись на стене.

Снаружи огонь продолжал бушевать, но в этой комнате царил другой, более жуткий жар - жар чужой, бездушной злобы.

Осознав, что спасать здесь уже нечего, и что даже сама смерть, витавшая в этом пылающем доме, словно затаилась в ожидании новых жертв, рабы переглянулись. В глазах у каждого дрожали страх и обречённость. Никто не произнес ни слова, но все и так поняли друг друга.

Один за другим, шатаясь от жара и удушливого дыма, они попятились к выходу, обхватывая друг друга за плечи, как будто это могло уберечь от судьбы, уже забравшей их господина. Кто-то, споткнувшись, упал на колени, кто-то помог встать - не как слуги, а как люди, которым страшно жить и страшно умереть.

Они бежали прочь, сбивая ноги о пороги и вдыхая гарь, спасаясь хотя бы ценой собственной трусости. Потому что остаться - означало раствориться в этом аду, как растворился он. А выбраться - означало, быть может, встретить расправу снаружи... со стороны Элиты, что никогда не прощает тех, кто "не уследил".

Но между огнём и мечом они выбрали бегство. Выбрали призрачную надежду на жизнь, даже если завтра она станет пыткой.

***

Розария шла по аллее, медленно ступая по рассыпанным лепесткам, улавливая в каждом порыве ветра аромат цветущего сада. Рядом с ней, живо размахивая руками, шагал Кота. Мальчик с восторженным блеском в глазах, не скрывавший своей радости.

Он с воодушевлением рассказывал о первых занятиях, о том, каким строгим, но справедливым оказался его новый наставник, и как трудно, но увлекательно было погружаться в мир знаний.

Его голос звенел искренним волнением, а в улыбке читалась безмерная благодарность.

Он взглянул на Розарию с тем особым трепетом, с каким младшие братья смотрят на тех, кого считают своей путеводной звездой.

- Если бы не Вы, - тихо, почти шепотом произнёс он, - у меня бы никогда не было такого шанса. Такой чести. Я... я постараюсь. Обещаю. Сделаю всё, чтобы не подвести.

Розария лишь слегка улыбнулась, коснулась его плеча и в этом лёгком касании было больше, чем в сотне слов: тепло, поддержка и безмолвная вера.

Внезапное движение на дальнем конце сада привлекло внимание Розарии. Сквозь арку из цветущего плюща показалась группа Карателей, грубо, почти безжалостно, волочащих за собой горстку измождённых рабов. Их шаги были сбивчивыми, тела покрыты ожогами, лица исцарапаны и искажены болью. Казалось бы, ничто из происходящего не выбивалось из обычной суровой рутины дворцовой жизни. Но стоило ей вглядеться внимательнее, и сердце сжалось. Эти люди... она знала их. Их голоса звучали в её доме, их руки накрывали ей плечи пледом в холодные вечера. Это были её рабы.

Ноги её на мгновение застопорились. В груди нарастало тяжёлое предчувствие. Но, заметив, как Кота с любопытством смотрит в ту же сторону, она тут же справилась с собой, мягко развернулась к мальчику и улыбнулась - солнечно, безмятежно, как будто всё вокруг было в полном порядке.

- Кота, - сказала она ласково, - иди поешь. А позже мы с тобой снова погуляем, когда жара немного спадёт, хорошо?

- Вам нехорошо? - обеспокоенно вскинулся мальчик, заглядывая ей в лицо.

- Немного дурно, - проговорила она, отводя взгляд в сторону. - Хочется прилечь в прохладной тени. Всего лишь немного устала.

- Конечно! Вы же ждёте малыша от братика. Он, наверное, требует много сил. Отдыхайте, сколько захотите, принцесса!

Он поклонился, как подобает воспитанному мальчику, но на прощание всё же спросил:

- Сопроводить Вас?

- Нет, не стоит. Ты тоже отдохни. Всё в порядке.

- Хорошо. Будьте осторожны, леди Розария!

Он помахал ей рукой и скрылся за поворотом дорожки, оставляя за собой лёгкий детский смех, прозвучавший как хрупкое напоминание о безмятежности, которой здесь больше не было места.

Как только мальчик исчез из виду, улыбка с её лица угасла. Розария бросила последний взгляд в сторону, куда увели рабов, и, не теряя ни секунды, направилась следом.

В тронном зале, залитом мягким светом дневных лампад, уже восседал Леонхард усталый, но безупречно прямой, словно выточенный из мрамора. Его лицо сохраняло непроницаемое выражение, будто заранее примирившись с чередой скучных докладов, которые ему предстояло выслушать. Рядом, как и всегда, неподалёку стоял Айзек - безмолвный, внимательный, готовый в любую секунду наполнить чашу свежим, терпким чаем. По обе стороны трона застыло двое - близнецы-телохранители, безупречно синхронные, в ожидании мгновения, когда им придётся заслонить собой тело Владыки от любой угрозы.

В тронный зал ввели рабов - измождённых, обожжённых, покрытых копотью и следами ожогов. Их силой поставили на колени перед величественным взором Владыки. Леонхард не проронил ни слова, лишь слегка опустил взгляд, вслушиваясь в начавшийся доклад.

- Мой Повелитель, - начал один из Карателей, сдерживая волнение, - ужасная трагедия произошла в доме Вашего верного подданного... Он погиб. Погиб страшной, недостойной смертью.

В это время Розария, проходившая по коридору, едва уловив голоса, на мгновение замерла. Она осторожно подошла ближе, затаив дыхание, и склонилась к щели, ведущей в зал. Каратель продолжал:

- Особняк охватила ярость пламени. Дом сгорел дотла. И эти... - он кивнул в сторону рабов, - утверждают, что, когда смогли выбить дверь в комнату господина, нашли только... — его голос осекся, — искалеченные, изуродованные останки. Тело было расчленено. Кровь - повсюду.

Несколько секунд повисла тишина, холодная и вязкая. Розария пыталась разложить всё по полочкам.

- Мы, совет, - сдержанно закончил Каратель, - уверены, что именно эти рабы повинны в его гибели. Они достойны высшей меры наказания. Без промедления.

- Однозначно, - голос Леонхарда был ледяным, беспощадным. - Я воспринимаю это как личное оскорбление. Уничтожить дом моей жены... Расправиться с её отцом? Глупее поступка и представить нельзя.

За дверью Розария застыла, как мраморная статуя. Слова упали на неё, будто удары хлыста, разрывая внутреннюю плоть. Она не сразу осознала, что именно услышала. Губы дрогнули. Глаза распахнулись в неверии.

Дом.

Её дом.

Сад с золотыми клумбами. Запах материнского парфюма, доносившийся с лестницы в её воспоминаниях. Комнаты, полные света и голосов. Тот угол, где она пряталась, чтобы не учить танцы. Всё исчезло. Сгорело. До тла.

А отец...

Отец!

Да, она всё ещё злилась. Всё ещё не хотела видеть его. Но даже тогда он был.... Был где-то - строгий, упрямый, но живой.

А теперь... нет. Ничего. Только пепел и... кровь.

- Нет... - прошептала она, сама не услышав своего голоса. Рука дрожащая, почти не слушающаяся, прижалась к губам, будто могла сдержать крик, который поднимался из глубины души.

Боль разлилась по груди лавиной, выжигая всё на пути. Колени подогнулись, но она удержалась, крепко вцепившись в дверной косяк. В груди рвалось нечто дикое, необузданное — не только от горя, но и от ужаса перед тем, что теперь не вернуть.

- Погиб... - выдохнула она, и всё рухнуло.

Она развернулась и побежала, не разбирая дороги. Слёзы застилали глаза, дыхание сбивалось, сердце билось в истерике, будто хотело вырваться наружу. Юбка цеплялась за мраморные углы, волосы соскальзывали с плеч. Но ей было всё равно.

Ворвавшись в покои, Розария с неожиданной для себя силой захлопнула дверь. Удар дерева разлетелся по коридору, словно глухой отголосок её боли. Сейчас ей не хотелось видеть никого - ни знакомых лиц, ни сочувствующих взглядов. Мир должен был исчезнуть за этой дверью.

Подойдя к трюмо, девушка дрожащими пальцами отворила резную шкатулку. Там, на подушечке из выцветшего бархата, покоилось мамино колье - последнее, что осталось от женщины, чья нежность была для неё когда-то целым миром.

Розария надела украшение, словно оберег, и подняла взгляд на отражение. Зеркало показало ту же юную женщину, но с глазами, полными безмолвной муки. И тут в памяти вспыхнуло: смех матери, солнечные лучи в саду, запах жасмина, её голос... Всё - мимолётные осколки, хрупкие и острые.

Матери нет. Дома - больше нет. Всё, что осталось, - воспоминания.

И в эту минуту Розария сжала зубы и с глухим отчаянием подумала: "лучше бы и их не осталось!...".

Измождённая, надломленная под тяжестью собственной беспомощности перед волей судьбы, Розария без сил опустилась на постель. Её плечи дрожали, а тонкое тело сотрясалось от сдерживаемых рыданий, которые наконец вырвались наружу - горькие, безутешные, как дождь над пепелищем.

Она зарылась лицом в подушки, пытаясь унять боль, что распирала грудь. Но слёзы не останавливались. Словно прорвавшаяся плотина, они лились часами, смывая остатки гордости, силы, уверенности — всего, что когда-то делало её дочерью дома, которого больше нет.

Кто-то тихо постучал, робко, с надеждой помочь... но она не ответила. Ни слова, ни жеста. Лишь шепотом приказала не входить.

До самого вечера её покои оставались погружёнными в тишину, нарушаемую лишь всхлипами и глухим стоном скорби. Розария не желала никого видеть. Ни утешений, ни заботливых рук - только темнота, только тишина, только собственное сердце, треснувшее от невозвратимых потерь.

Время шло...

Когда Розария не появилась к ужину, тревожное беспокойство кольнуло Леонхарда. Не посылая слуг, он сам направился к её покоям. Подойдя к двери, замер — за тонкой преградой доносились приглушённые всхлипы, слабые, едва уловимые, но от этого только более болезненные.

Он медленно открыл дверь, стараясь не спугнуть хрупкую тишину. В полумраке комнаты он увидел её - свернувшуюся на кровати, будто стараясь стать меньше самой себя. Она почти не заметила его шагов, пока он не лёг рядом, не обнял, просто - без слов, без лишних жестов - укутал собой, как плащом, в котором не страшна даже буря.

И тогда в ней что-то надломилось окончательно. Новый, сдавленный всхлип прорвался наружу, и Розария разрыдалась - громко, беспомощно, уткнувшись лицом ему в грудь, как ребёнок, лишённый последнего укрытия.

Он молчал, лишь гладил её по волосам, позволял ей вылить всю боль, которую нельзя было унять словами. И только когда рыдания стихли, сменившись тяжёлым дыханием, шёпотом произнёс:

- Ты уже знаешь... да?

Он сделал паузу, будто сам не верил в происходящее, а потом, тихо, с редкой для него теплотой добавил:

- Прости... Я не уберёг.