Сопротивление

— Дедушка! — я влетаю в дом, спотыкаясь о порог.
Но мои руки, наконец, перестают трястись, когда я вижу его. Дедушка в тапочках, старой футболке и домашних штанах сидит за столом с Лойсом. Его старый друг все еще в полицейской форме, значит, при исполнении.
— Дженни, — дедушка подскакивает при виде меня. — пойдем, покажу.
Мы выходим из дома, и он указывает на разбитое окно. Я хмурюсь, представляя детей, которые могли разбить стекло и просто убежать. Неприятно, конечно, но к чему паника? Но дедушка берет меня за руку и волочит к окну гостинной. Распростертое окно в пол, которое мне так полюбилось, стало для кого-то холстом. На стекле растекаются буквы, написанные красной краской. Вряд ли же кровью...

«пошла вон, Дженнифер Гибсон»

Пошла вон.
Где-то я это уже слышала.
Абсолютно черные глаза и дурная улыбка. Я поворачиваюсь на дедушку, стараясь скрыть тихую истерику, которая уже вовсю колошматит меня изнутри. Сегодня ужасный день, как и предыдущий.
Я ведь в Олдберге.
— Поссорился с соседом, может быть, — вылетает из моего рта первое, что я успеваю сообразить.
Дедушка нервно выглядывает за мою спину, проверяя не идет ли к нам Лойс, и наклоняется к моему лицу:
— Я живу здесь всю свою жизнь, и угрозы получал только при задержании отморозков. Обычно они кричали мне в лицо, что перережут горло, — грозно шепчет он.
— Дженнифер! — голос Лойса разносится по двору. — Мне нужно задать пару вопросов, подойди.
Я встречаю его одобрительным взглядом, уже перебирая в голове весь день. Он будет спрашивать, где я была и что делала каждый гребанный час.
Но дедушкин голос над ухом произносит тихо:
— Ничего лишнего.
Не доверяет Лойсу?
Я не оборачиваюсь на дедушку, просто ступаю за офицером.
Ничего странного не замечаю. Обычный допрос по часам, а потом типичные вопросы.
Ссорилась ли я с кем-нибудь?
Нет, что вы.
Скандалы, недоброжелатели, что-то подозрительное в последние дни.
Ничего подобного.
Кого подозреваю?
В Олдберге самые милые и гостеприимные люди, разве я могу кого-то подозревать. Наверное, детская проказа.
Лойс склоняет голову над отчетом.
— Знаешь, Дженнифер, у меня ведь тоже была дочка-подросток. Обычно из ваших слов правды с горошину, остальное ложь.
Я дарю ему послушную улыбку. Ну что вы, многоуважаемый.
Когда Лойс, наконец, уходит, дедушка требовательно складывает руки на груди. Я проваливаюсь в мягкое кресло. Он садится на диван напротив.
— Я не знаю! — агрессивно отвечаю на его немой вопрос.
— Послание для тебя.
— Это твой дом, — я стараюсь сохранять равнодушное лицо.
Значит, этот некто думает, что я живу у дедушки. Вот и все. Дедушка даже не удосуживается произнести эту мысль вслух, нам обоим предельно ясно.
— Этот день полон угроз, Николь не слишком рада меня видеть, — размышляю я, трогая щеку, на которой она оставила след.
— Дженни, соображай. Николь просто обижена на тебя. Она в один год потеряла тебя, твою маму и собственного отца. А к кому она была привязана больше еще большой вопрос.
— Отца? Она потеряла отца?
— Мистер Робинсон умер через несколько дней после похорон Сандры, сердечный приступ, — констатирует дедушка. — а ты была ее единственной подругой, она не могла до тебя дозвониться. Потом Николь связалась с этой компанией байкеров, пару раз Анна стучалась ко мне в поисках Николь, она перестала ночевать дома, пропадала Бог знает где. Она начала водится с этим, Джейсоном.
Я вспоминаю Джейсона. Байкер ростом не меньше ста восьмидесяти, вечно пьяный или обкуренный.
Меня обволакивает противное чувство собственной слабости. Моя мама умерла, мой мир разбился, и я эгоистично забыла, что я тоже являюсь частью чьего-то мира. Мир Николь тоже ее подвел. Я ее подвела.
Казалось, что отрезать от себя Олдберг и все, что связывало меня с ним, так легко. Но внутри меня пустошь, заплесневелая детскими страхами и повзрослевшим бессилием.
— Уже познакомилась с Белфордами? — строго спрашивает дедушка.
Я тут же отворачиваюсь, скрывая лицо. Он поймет все по единой эмоции.
— С чего ты взял? В Университете больше сотни людей!
Именно. Так, какого хрена я действительно с ними общалась весь день?
— Людей много, мир маленький. Кто из них взял тебя в оборот?
Он закуривает прямо дома. Я открываю окно. И надеюсь, что мой упрекающий взгляд на кого-то подействует.
Взял в оборот.
Взял в оборот. Я прокручиваю фразу дедушки несколько раз в голове. Если и так, то все сразу. Они все взяли меня в оборот.
– Я видела только Николь.
Тогда дедушка подходит ближе и обрушивает на меня злобный взгляд. Я ломаюсь. Делаю глубокий вздох, чтобы вывалить все разом:
– Хизер, дочка Ричарда, милая, немного фальшивая.
– Сохраняет лицо своей семьи, уверен, она самая несчастная из них, — дополняет дедушка, начиная бродить взад -вперед. – помню, они с Сабриной много общались в детстве.
– Гилберт, — я задумываюсь, сложно подобрать слова, чтобы описать его.
Поворачиваю голову на закатное солнце. Оно красным туманом рассеивается по комнате. Половина дня ушла только на разговоры с Лойсом.
– Я плохо помню его со школы, но он изменился.
Дедушка не отрывает взгляда от моего лица, считывая те слова, которые я в себя впитала из гордости. Например, что мне страшно. До смерти страшно.
– С ними еще есть Тайлер, но он не из Белфордов, так что неважно.
Брови дедушки хмурятся в отражении окна.
– Далтон?
Я резко поворачиваюсь на дедушку. Вот же. Зацепился именно за него. Глаза дедушки превращаются в узкие щелочки. Наши гляделки сквозь отражение в стекле затягиваются.
– Что? — я проиграла.
– Тайлер Далтон служит Белфордам, это их цепной пес. И я клянусь, он продал душу дьяволу еще при рождении.
– Ох, ты знаешь о нем так много? – язвительно отвечаю я на его осведомленность. Зачем тогда у меня спрашивать?
Он тушит сигарету о керамическую пепельницу.
– Это все знают, — поправляет меня дедушка. — с ним вообще не связывайся, его жизнь принадлежит Белфордам.
– Что за бред? Ты нагнетаешь.
Дедушка смотрит на меня также, как в детстве. Когда ему приходилось объяснять мне, почему нельзя просто взять и улететь на луну.
– Дженни, ты в Олдберге, — его напоминание звучит колко, я закрываю глаза. — насколько я знаю, у семьи Далтонов долги перед Белфордами. Долги, за которые никогда не расплатиться.
Я мотаю головой.
– И? Они продали своего сына?
– Не буквально, — дедушка прочесывает рукой седые волосы. — здесь расплачиваются человеческими жизнями, если не можешь иначе. Предполагаю, что и в Университете то он учится не по собственному желанию, этот мальчик всегда будет находится рядом с детишками — Хизер, Гилбертом и Эрнесто.
– Эрнесто, – я вспоминаю больного полного парнишку.
– Сын Вильяма Белфорда, помнишь? Бедный, больной мальчик. И с ним он носится, как нянька. Этот Тайлер, от которого у тебя глазки горят, решает все проблемы Белфордских деток, – на замечание дедушки я сверлю его взглядом. – он за них головой отвечает. А Ричарду он, наверняка, уже донес, что дочь Кассандры Гибсон в городе.
– Что ты несешь?
Меня передергивает. Но спустя пару секунд я остываю, задумываясь над другими словами.
Донес? Внутри меня что-то надламывается. Неужели, он действительно уже привлек мое внимание, поэтому возвращение в реальность ощущается, как щелчок.
Раз.
И я вдруг вспоминаю, что это богатейшая семья в городе, а люди, что работают на них беспрекословно закрывают глаза на все, что они творят.
– Хизер пригласила меня на ежегодный банкет, – мои глаза липут к полу.
Дедушка молчит. Он не собирается меня отговаривать?
– Кто успеет получить каплю твоего доверия — победит.
Он просто уходит на кухню. Я остаюсь наедине с пустым окном, призывающим меня бежать из Олдберга.
Лучше бы просто запретил идти.
Солнце садится высоко в горах, обжигая лучами исписанное стекло. Я ругаюсь под нос и выхожу в прихожую.
– Том звонил, – выглядывает дедушка с кухни. – он думает, что ты у меня осталась. Просил трубку передать тебе, я сказал, что ты в университете. Ты скажи ему, что живешь в доме матери.
Дедушка так просто об этом говорит. А я представляю скандал, который отец снова закатит.
– Скажу, — снова ложь.
Я выхожу.
Меня обдувает прохладный ветер, смахивая последнее тепло дома и объятий дедушки. Челси прыгает на меня, я чешу ее за ухом. Мои глаза слезятся.
От ветра. Больше ведь нет причин.
Я решаю пройти по прямой, через старую площадку, если она все еще стоит. Пока я добираюсь до нее, Олдберг затягивается темнотой.
До дома еще полпути. Но меня останавливают звуки ударов мяча.