Сопротивление

Кромешная тишина стоит уже больше минуты. Я боюсь двинуться с места, пока второй этаж не обрушивается топотом.
Он уйдет!
Я рвусь изо всех сил наверх. Почти не чувствуя ступенек под ногами, сжимаю в руке ключи. Вбежав в настежь раскрытую дверь, я теряюсь. Вся комната перевернута. Вещи мамы раскиданы, ящики комода выдвинуты. Окно открыто, я тут же подбегаю и высовываю голову на улицу. Фигура в черном капюшоне уже закрывает дверь массивного автомобиля. Машина трогается и незваный гость скрывается. Я с раздражением цокаю, хотя не понимаю, как могла бы его остановить. Разжимаю ладонь с впившимися до крови зубцами ключей.
Спустившись на первый этаж, я беру полотенце и вытираю руку, бросаю его на столешницу.
Как же бесит!
Почему каждый считает, что со мной можно обращаться, как угодно. Ладно, со мной. Но этот дом. Это ее дом.
Достаю из кладовой бутылку, протираю бокал с засохшими на нем каплями и до краев наливаю вина.
Делаю глоток.
Холодное вино медленно растекается в горле.
Боже, я становлюсь безрассудной. Он ведь мог и навредить мне. Пошел к черту.
Дом похож на перевернутый в истерике бокс с детскими игрушками. Он что-то искал. Я могла бы обыскать весь дом, но я и не знаю, где у мамы хранилось что-то ценное. Может, я никогда не пойму, что пропало. Но спустя минуту мой взгляд сам падает на дверь кладовой, я снова захожу в нее. Из тьмы доносится слабый запах сырости. На первый взгляд, все лежит на своих местах. Я вздыхаю, уже взявшись за дверь, как вдруг на глаза попадается пустующий угол. Именно там стояла стопка тех странных фотографий. И теперь там пусто.
Значит, фотографии.
Я думала, что мое тело будет трястись от страха, что я не буду спать. Олдберг встретил меня, что надо! В этом мире так много всего, что меня пугает. Пауки, высота, клоуны, разгневанный Майк, дороги, переполненные машинами, вероятность того, что я не поступлю, Белфорды, исчезновение Сабрины. Но мои руки не дрожат, когда я поднимаю трубку и слышу голос дедушки.
— Да, у меня все хорошо, я останусь в мамином доме, — отвечаю я и осушаю бокал. — дедушка, а ты не знаешь, у кого-то еще могут быть ключи от дома?
Конечно, он замолкает, а потом дает отрицательный ответ. Но у кого-то они точно есть, ведь дверь аккуратно открыли, замок не сломан. Или аккуратно вскрыли.
Я кладу трубку и осматриваю беспорядок. Злость окутывает меня, покалывая каждый сантиметр лица, разогретого от вина. Я оттираю пол от комков грязи, которые принес с собой грабитель.
Придурок!
Он даже не позаботился о следах. Ему или совсем плевать, или он слишком спешил.
Дурацкие узоры в виде бабочек от его подошвы вообще не собираются исчезать. Я швыряю тряпку о стену, капли грязи разлетаются по обоям. Зачем ему понадобились фотографии? Только, если это не он их сделал, и те любовные надписи на обратной стороне. Он увидел, что в ее дом вернулась дочь. И теперь заметает следы.
Ночь полна размышлений. Поэтому наутро я встаю и скорее выхожу из дома.
Мне нужно к ней.
Я захожу по пути в маленький цветочный и беру ее любимые пионы.
Переступив ограду, вижу на могильной плите имя «Кассандра Гибсон». Во мне смешиваются знакомые чувства, заглушающие любые другие. Печаль и тоска по маме. Они поедают меня, кусаются, больно напоминают, как мало времени я с ней провела.
Больше мне не к кому стремиться. Ее нет.
Может, я и не осознавала раньше, что мамы действительно не стало. Она прогоняла, я обижалась, а потом снова возвращалась.Теперь я вернулась, но дом пустой. Я глажу холодный камень, пальцы на ногах немеют от того, что я долго сижу на корточках.
— А я все равно вернулась, — шепчу я.
Интересно, что бы она мне ответила.
В этот же момент я нахожу в кармане ее письмо. И ухмыляюсь, сажусь на сырую землю, облокотившись на оградку. Над головой пролетают вороны, пока я перечитываю ее письмо. Бестолковый бред.
— О каком набожнике ты говоришь?
Будто она мне ответит.
Церковь святой Марии, единственный ветхий храм в городе. Почему-то я помню его, какие-то прерывистые воспоминания. Мама держит меня за руку, мы в лесу. Мы ходили к этому храму, но на полпути разворачивались и шли обратно.
Я уже ненавижу эту мысль, теперь мне придется проверить, ведь она будет напоминать о себе, пока я не сделаю этого.
...
Я иду вдоль реки, уходящей глубоко в лес. Где-то там еще должен быть старинный особняк Белфордов. Они везде, даже у Господнего Дома.
Лес дышит еловой смолой и древесиной. Я уже вижу ту церковь, но мои ноги не желают делать и шаг в ее сторону. Рядом с маленьким храмом, который вот-вот превратится в развалины, воздвигнуто поместье из темного камня, сошедшее с масляных картин. Все, что принадлежит Белфордам построено из черного или темно-коричневого кирпича. Я не могу отвести взгляд от покрытого плющом замка, от него исходит запах сырости. Обхожу здание, щербуша сухими ветками под ногами, задняя его сторона целиком покрыта мхом. Выглядит так, словно за ним вообще не ухаживают.
Из-за стен поместья смехотворно выглядывает крохотный храм из обычного красного камня. Олдберг не выделяет средств на эту часть общества, поэтому истинно верующие прихожане довольствуются руинами в глубине леса. Меня снова одолевают странные воспоминания. Мы приходили сюда не один раз. Но внутри я не была.
В округе ни души. Я подхожу к церкви, оглядывая деревянный крест на входе. Не могу поверить, что мама сюда ходила.
— Благослови Вас Господь, заблудились? — мужской голос эхом разлетается в лесной роще.
— Здравствуйте, — отвечаю я, оглядываясь по сторонам в поисках своего собеседника.
Высокий мужчина, облаченный в черную рясу, несет в руках метлу. Он вышел из маленького деревянного домика рядом с храмом.
— Я пришла помолиться, — вру я, улыбнувшись.
Его голубые глаза медленно изучают меня.
— Вы пришли не за этим, но я не вправе Вас гнать.
Ему лет сорок на вид. Он завораживает меня с первой секунды, голубые глаза и черные волосы ярко контрастируют. Высокие скулы и нос с небольшой горбинкой делает его образ мужественным, но аккуратным.
— Моя мама ходила в эту церковь при жизни, — не будем терять времени. Лучшая ложь, та, которая построена на правде. — я хотела притронуться к местам, что были ценны для нее.
Мужчина не сводит с меня глаз. Он определенно мне не верит. Хочется избавиться от его цепляющего взгляда, но я сама сюда притащилась.
Мы входим в храм, нас окружают десятки догорающих свечей. Здесь властвует запах пламени и воска. Я завороженно наблюдаю за свечами в темноте.
— Вы ведь были знакомы с Кассандрой Гибсон?
— Сандра в лучшем мире, но примите мои соболезнования. Можете помолиться за нее, Господь милостив.
Сандра. Вот как.
Я поворачиваюсь на священника, который стоит прямо за моей спиной. Словно неподвижная скала. Очевидно, у него твердый характер. Другому мама бы и не доверилась.
— Как мне к Вам обращаться? Преподобный? Отец?
Его черные зрачки на мгновение расширяются, но тускнут под мощью голубых глаз и нависающих век. Взгляд вновь становится строгим.
— Юная душа пришла сюда не для того, чтобы общаться с Богом, не так ли? Вы пришли копаться в прошлом ушедших, но это неверный путь. Мы ничего не можем изменить и должны продолжать жить.
— Прошлое некоторых ушедших касается нашего настоящего, а может, и будущего.
Взгляд священника спускается с моего лица на шею и грудь. Я мешкаюсь около секунды, сомневаясь, что он мог бы специально так нагло пялится. Но в его глазах голубым свечением отражается кулон, подаренный мамой. Он поднимает глаза к потолку и шепчет молитву.
Мужчина начинает расхаживать по церкви.
Более странных людей, чем в Олдберге, нет нигде.
Я поднимаю взгляд в маленькое оконце, из которого бьет яркий свет сквозь лапы елей. Оттуда же виднеется поместье. В распростертом окне одного из залов что-то движется.
Тень.
Очертания силуэта, сидящего сбоку от окна. Резкий мужской профиль, тонкий нос, темные волосы. Он двигается взад-вперед, запрокидывает голову, словно в трансе.
Я беру тоненькую свечу с полки и ставлю ее в подсвечник, укладываю руки в молитве, а сама поглядываю на незнакомца. Он протягивает руку вперед и что-то толкает на себя снова и снова. Останавливается, улыбается, выдыхает, расслабляется. Из-под него поднимается девушка с пышной копной коричневых кучерявых волос. Глаза перевязаны черной лентой. Он кладет руку на ее голову, поглаживает, вознаграждая за проделанную работу. И прежде, чем выйти из темноты, он надевает рубашку, застегивает все пуговицы.
От этой картины веет пороком, чем-то неправильным, не могу оторвать взгляд. Он присаживается на подоконник, закуривая сигарету. Девушка снимает повязку.
Солнце освещает лицо парня, я узнаю Гилберта. Я смотрю на него из церкви, а он целует свою пассию, выпуская струю дыма в её губы. Обнаженная девушка выходит из комнаты, подбирая с пола свои вещи. Черные глаза находят меня, но его выражение лица не меняется. Ни капли удивления или непонимания.
Насколько греховно то, что он делает это, глядя прямо в церковь, насколько греховно то, что я продолжаю пялиться на него?
Я размыкаю руки и отхожу от окна. Он хочет меня смутить, напугать, показать власть, плевать.
Гилберт — гребанный психопат.
— Если член семьи Белфорд положил на Вас глаз, стоит срочно покинуть город, — внезапно говорит священник, собирая с пола остатки воска. – это правило работает без исключений, сохраняя жизни.
Я подхожу к нему. И пока я смотрю на него сверху вниз, мой голос звучит увереннее:
— Вы были близки, — я утверждаю. Он даже не поднимает головы, продолжая ковырять долбанный воск. — мама хотела меня защитить, поэтому просила вас со мной не связываться.
— За всякое праздное слово, которое скажут люди, дадут ответ на суде, — ворчит священник и поднимается своим ростом надо мной. — и боюсь мои слова вам не принесут радости, Сандра это знала. Я лишь слуга Божий, не более. Откуда у вас этот кулон?
Мои руки инстинктивно ищут голубой шарик на цепочке.
— Она подарила его мне, — я напряженно сжимаю украшение, будто он сейчас сорвет его с моей шеи. — он что-то значит?
Его губы открываются, чтобы что-то сказать. Но смыкаются. Мужчина отворачивается, расправляет плечи и бредет вглубь церкви.
— Уходите, если хотите исполнить последнее желание вашей матери.
Есть слова, которые не произносят, их бьют в тебя. Неожиданно. Безобразно.
Я ловлю знакомый вкус изгнания.
— Дженнифер, — кричит мне в спину священник. — Вы когда-нибудь видели Бога?
— Не знаю, — да пошел ты. — никто не знает, как он выглядит.
— Вы правы. Кто управляет игрой, будет всегда невидим. Вы никогда не узнаете, кто перед вами. И любой может оказаться ангелом вашим и спасителем, любой может сойти за дьявола.
Ясно.
Наставления от священнослужителя, этого мне еще не хватало.
Мои ноги овевает холодный ветер, дующий из леса. Мужчина поднимает последние куски воска и кивает мне на прощание, возвращается к своим делам. Значит, она доверяла вот этому человеку.
Слуга божий, просто смешно.