Сопротивление

Я подала документы, чтобы получить место в Белфордском Университете. Этого не может быть. Моя жизнь должна быть не в Олдеберге, так было решено всеми членами моей семьи.
Но я здесь и уже слишком долго разглядываю Тайлера. На нем какая-то мятая футболка и черные брюки, похожие на спортивные. Есть нечто, из-за чего я не могу оторвать взгляд. Среди высоких, безупречных парней, которые лишь снаружи были львами, а внутри оставались мальчишками, наподобие Майка, он кажется другим. Слишком обычный для них, среднего роста, без укладки и дорогого парфюма, точно не из богатой семьи. Он стоит, широко расставив ноги, покуривая на ступеньках университета.
Разве здесь можно курить?
Его миндалевидные глаза поворачиваются в мою сторону. И я резко вдыхаю, отвернувшись. Но тут же цепляюсь взглядом за еще двоих. Черный лексус принимает в свои роскошные объятия Эрнесто, который корчит лицо, пока забирается в машину. Дверь ему придерживает Гилберт, наигранно кланяясь. Затем обходит авто и садится за руль. И все, что я вижу: абсолютно черные глаза, выступающие вены, когда он сжимает руль. Тревога молниеносно одерживает контроль надо мной. Гилберт Белфорд. Один из тех, кто с молоком впитывает власть своей семьи. Для него нет запретов. Его высокая переносица, тонкие длинные пальцы и горделивая осанка одинаково бесят меня и вызывают дикую панику. Поверить не могу, что он был лучшим другом Сабрины.
...
Я брожу по городу мимо ветхих домиков и более новых, симпатичных. Останавливаюсь на улице, где ржавый фонарный столб мерцает рассеянным светом, я знаю, что найду здесь пекарню миссис Робинсон.
Но я стою на перекрестке, не осмеливаясь сделать всего несколько шагов к полосатому карнизу. Миссис Робинсон была лучшей, а возможно, и единственной настоящей подругой мамы. И я не могу найти храбрости в себе, чтобы пойти и поздороваться. Собравшись с силами, я все же делаю шаг к пекарне, но дверь с надписью «Веселая сдоба» тут же открывается, и я застываю.
Из магазина выходит девушка с белоснежными короткими волосами, держа в руках три пакета и рюкзак, из которого торчат рулоны холстов. Я цепенею, это Николь. Я бы узнала её из тысяч лиц прохожих, даже если она остригла свои милые кудри. Все тот же ее нос пуговкой и пухлые губы. Николь сменила платья на рваные джинсы и куртку косуху. Хотя откуда мне знать ее сегодняшний стиль? Мы буквально ни разу не общались с похорон моей мамы.
Мне приходится свернуть. Я не хочу, но теперь иду по улице, которая освещается, как ни одна другая в этом городе. Здесь всегда проходят основные мероприятия и фестивали в Олдберге. Хоть сейчас никаких празднеств нет, эта улица все равно ухоженнее и благороднее остальных. Правда, заканчивается она жутким мраморным фонтаном. И в этот раз я хочу просто обойти это место. Напротив фонтана восходит башня Белфордов. Вообще-то, это далеко не одна башня, а целый замок с четырьмя башнями из темного кирпича. Просто жители Олдберга привыкли к такому сокращению. А для меня это лишь громадная усадьба, забравшая жизнь мамы.
Я представляю, что в этом замке живут чудовища, попивают чай с лимонными пирожными, обсуждая кровавые дела насущные, периодически бросая снисходительный взгляд на свои владения.
Но там живут люди.
Семейство Ричарда Белфорда и его брата Вильяма. Там живут такие, как Гилберт и Эрнесто. Просто в Олдберге царит Белфордократия.
В груди разгорается трепет ужаса, все здесь принадлежит им, я уже узник Белфордов, хоть и упрямо этому противлюсь. Часть меня навсегда осталась здесь, шагнула в бездну и разбилась прямо на этот вычещенный асфальт. До того дня я не видела столько крови. Она растекалась вокруг её тела, вокруг черного бархатного платья и шелковых волос. Я снова стою ровно на том месте под самой высокой из четырёх башен. И снова чувствую опустошение. Уже второй раз за последнюю неделю прихожу сюда, пора заканчивать эту традицию.
Раздается треск подъезжающих колес.
Я оборачиваюсь, почему-то ожидая увидеть Тайлера, как в прошлый раз.
Но из машины, на которую я несколько часов назад таращилась на парковке, выходит Гилберт. Твою же мать.
Моё сердце падает вниз. Почему я так сильно боюсь Белфордов?
Нет. Почему я так сильно боюсь его?
Потому что, когда пропала Сабрина, на вопрос дедушки он ответил, что вообще не видел её. А это не так. Его мотоцикл стоял у нашего дома в ту ночь. Я видела.
— Каждый день сюда будешь ходить? — он подходит ближе. — в прошлый раз я чуть не сбил тебя.
Я машу руками перед собственным краснеющим лицом.
— Мой дом — там, — указываю себе за спину. — я просто мимо, — он не дает мне закончить, прислоняя палец к моим губам.
— Увижу тебя еще раз у башни, пеняй на себя, Гибсон.
Шепот Гилберта молниеносно прорывается в мою голову. Будто на меня только что наорали.
Но пока Эрни выбирается из машины, а я понемногу прихожу в себя, до меня доходит. Это общественное место. Да какое право он имеет говорить мне, где ходить.
Мне действительно по пути. И я буду ходить здесь. Или что? Я — напоминание вам о неудобной смерти Кассандры Гибсон.
— Сабрину ты тоже по фамилии звал? — моя дерзость срывается с языка, будто у меня хватит смелости, если Гилберт продолжит идти в мою сторону. Он удивляется. — Олдберг такой же твой город, как и мой.
Я почти тыкаю пальцем в его грудь. Но жест, призванный быть наступающим упреком, становится моей ошибкой. Гилберт моментально дергает меня за выставленную руку. Кроме его улыбки я не вижу больше ничерта. Она как лезвие.
Парень приближается к моему лицу, чтобы сказать еще тише:
— Пошла вон.
Он не сделал почти ничего, а моё тело парализовало от ужаса. Кровь гудит в голове. Поэтому, когда он бросает мою руку, я еле удерживаю равновесие.
Гилберт и Эрнесто уходят во двор башни.
...
Я клялась отцу, клялась дедушке, что буду за километры обходить эту башню и всех, кто в ней живет и работает.
Не создавать проблем, все что от тебя требуется.
Ключи падают из моих трясущихся рук, звонко ударившись о порог дома. Я раздраженно вздыхаю так глубоко, что в груди становится больно. Гребанный Гилберт, гребанный Тайлер. Я злюсь сразу на всех, кто вежливо или неочень попросил меня обходить башню.
Я поднимаю ключи, вставляю их в скважину, что-то не так. Толкаю дверь и она беззвучно открывается. Я не закрыла дверь?
Сейчас мои планы ограничивались горячущийм кофе, но я сглатываю ужас, когда вижу свою дорожную сумку, которую я так и не разложила. Розовая молния оторвана, сумка вывернута наизнанку. Я медленно поднимаю глаза. Ящики в коридоре выдвинуты, дверь в кладовку распахнута, моя одежда, мамины тетради разбросаны по всему дому. Меня постепенно охватывает паника, сердце стучит в висках. Кто-то здесь побывал. Дом перевернут.
Он нашёл, что искал?
Выйти из дома было бы правильным решением, единственным правильным решением, позвонить в полицию. Создать проблемы. Папа схватится за сердце, будет кричать, что не пустит меня больше в этот мерзкий город. В лучшем случае придется жить у дедушки.
Я силой воли разжимаю пальцы, впившиеся в ручку двери. На втором этаже раздается стук. Ещё один, затем шорох.Я поджимаю губы, словно это поможет мне дышать тише. Может, это будет моё худшее решение в жизни, но я всегда была тихой. Я принимала правильные решения. Я была скромностью, шёпотом, тишиной. И сегодня меня уже в который раз заставили вспомнить свое место.
Нет, это её дом. И я не позволю.
Я остаюсь. Я решила.
Беззвучно приближаюсь к лестнице и выглядываю наверх. На втором этаже темно. Я не иду, почти ползу, прижимаясь к перилу, пытаясь расслышать ещё хоть что-то. Но в доме стоит тишина. Я не слышу ничего, кроме громыхания своего сердца. Рука сдавливает ключи, но я знаю, что это мне не поможет, потому что вижу грязный след обуви на ступеньке. И он очень крупный.
Грабитель — мужчина, и он может просто раздавить меня.
Наверху шуршат. Затаив дыхание, я наступаю на следующую ступень, и она предательски скрипит. Мои глаза расширяются. Шорох стихает.
Теперь мы оба знаем, что дома — не одни.