Сопротивление

Стол заставлен стряпней отца: пухлая курочка с глянцевой кожицей, салат из свежей зелени, фаршированные перцы. Я тяжело вздыхаю из-за количества еды, от которой меня тошнит уже не первый месяц. Опускаю глаза под стол на свое безразмерное голубое платье, я уже отказалась от облегающих вещей, перестала надевать ремень на школьные юбки, но никто ничего не заметил.
Мама квохчет на кухне, принося очередные столовые приборы. Она не просит меня о помощи, хотя ее руки трясутся. Вилка звонко падает на пол.
Болезнь прогрессирует.
Я поднимаю вилку и тащусь к раковине. Намывать до блеска посуду, менять подгузники, радоваться приходу мужа – унизительно. Мне такая жизнь противна. Я не для того ездила на олимпиаду по литературе в Лондон, не для того заняла третье место из сотен, я тратила тысячи часов на учебу. Этот маленький, сварливый город, где будущее есть только у преемников Белфорда, порождает во мне ненависть.
Я ненавижу этот дом. Ненавижу, как мама с благодарностью смотрит на отца. Ненавижу себя в этом дерьмовом положении.
– Сандра, милая, садись уже! – весело зовет отец.
Я поворачиваюсь к своей семье. Все тот же взгляд матери, отец, его полицейская форма на стуле. Сабрина свесила ножки под столом и счастливо показывает на стул рядом с собой. Она всегда хочет, чтобы я сидела рядом с ней.
Только моя задница соприкасается со стулом, как отец наливает мне бокал шампанского. Я в панике поднимаю на него глаза:
– Мне шестнадцать, сэр, –  пытаюсь перевести все в шутку, но любыми способами отказаться.
Или от одного бокала ничего не будет? Я начинаю нервно теребить подол платья. Твою же мать, я нихрена не знаю. Что мне можно, а от чего развиваются патологии? Хотя я и не должна переживать об этом, ведь эту проблему надо решить, как можно скорее, пока не стало слишком поздно.
Я чувствую маленькую ручку, которая дотрагивается до моего колена. На меня с надеждой смотрят голубые глаза, которые я могу разглядывать бесконечно. В них я нахожу темно-синие, сапфировые оттенки, капли индиго. Моя ласковая светлая сестренка прилипает к руке. Разве можно быть такой преданной, сколько бы я ни шикала на нее, ни кричала, чтобы она не трогала мои вещи?
– Нашему маленькому первомайскому солнышку сегодня исполняется пять лет! – вещает папа с улыбкой в тридцать два зуба.
Они, действительно, счастливы. Сабрина вызывает у родителей совершенно другие эмоции, нежели я. От нее не требуют того, что требовали от меня, с ней невозможно быть строгими. Глядя на ребенка ангельской внешности, все расплываются в блаженных улыбках, совершенно им не свойственных.
Я тихо цокаю и отставляю бокал.
Майское солнце светит мне прямо в лицо, я встаю, чтобы зашторить окно. На секунду мой взгляд останавливается на парне, который рвет с соседнего участка цветы. Меня привлекает в нем все, включая его шрам на брови, татуированные руки и темные волосы, но больше всего меня привлекает его страсть. Наша страсть.
Он по-настоящему мне нравится. И поэтому...
Поэтому он никогда не узнает о плоде нашей страсти. Я не испорчу жизнь и ему. Мы встречаемся мимолетным взглядом, он подмигивает.
– Сегодня прекрасный день, даже Сандра подарила нам свою улыбку, – смеется папа, замечая мое счастливое лицо.
Вам, ага.
– Сейчас придут друзья Сабрины, – он накладывает маме в тарелку самую мягкую часть курицы. Я закатываю глаза. – сколько тарелок нам понадобится?
– Я позвала Эмили, Руби и Хиз!
Господи.
Она сейчас лопнет от радости. Хиз, это которая Белфорд? Я незаметно беру свой бокал и иду к лестнице, чтобы оказаться в своей комнате. Еще немного, и меня стошнит.
– Пусть тусовка детсадовцев сильно не шумит! У меня болит голова.
Меня сопровождают всеобщим молчанием.
И пусть. 
То, что обо мне думают, не имеет ни малейшего значения.
Оказавшись в своей обители, я бросаюсь к зеркалу. Оно ярко отображает мои темные опустевшие глаза, искусанные от нервов губы и исхудавшие впалые щеки. Главное, что оно еще не отображает живота. Я натягиваю лоснящуюся ткань платья, проверяя.  И несмотря на то, что я нахожусь в своей худшей форме, королевой школьного бала все равно буду именно я. Боже, эта мысль, явно, меня успокаивает.
Дверь в мою комнату приоткрывается, я вздрагиваю и убираю руки с живота.
— Дверь для тебя просто шутка? Их ставят специально, чтобы ты не входил, когда тебе вздумается!
Я злюсь, потому что меня застали врасплох. Это моё место! И вход сюда воспрещен кому бы то ни было.
Отец игнорирует меня, присаживаясь на мою кровать. Трогает моё синее покрывало, берет с прикроватной тумбочки мои духи. Это мои вещи.
— Поставь! — вскрикиваю я с горящими щеками, когда он подносит флакон к носу.
— Он тебе нравится?
Его спокойный тон и самодовольная улыбка против моей вспыльчивости. И гадать не придется, кто выиграет эту битву. Отсутствие самообладания — это моя худшая черта. Я ему уже проиграла.
— Что ты несешь? — я вырываю из его рук духи и чересчур громко ставлю их на место.
— У тебя кто-то появился, — нагло констатирует коп. — давно?
— Не подавись гениальностью, Шерлок!
Улыбка отца смягчается, он потирает шею ладонями. Твоя школа, да.
— Так, давно? Или мне лучше спросить, какой месяц?
По моей спине пробегает холодок. Хоть он и продолжает смотреть с добротой, будто боится спугнуть меня.
— Какой месяц, Сандра?
Я стою, как вкопанная.
Не может быть. И давно он знает? Была ни была.
— Так, мне шестнадцать, это ужасно. Давай, пропустим это дерьмо?
Отец сдвигает брови. Плохой знак.
— С беременностью пропадает слух? Я могу спросить громче, чтобы весь дом услышал.
— Семь недель, — я быстро отвечаю.
Его лицо озадачено. Но я нигде не прокололась, можешь высчитывать сколько угодно. Ты не видел его рядом со мной. Ни разу.
— Надеюсь, он не один из тех, кого я упек за решетку.
Из тех. И ни раз. Он получал суточные сроки за хулиганство.
— Я не скажу тебе имя.
Отец пожимает плечи с надменным видом.
— Я знаю больше, чем просто имя, — он огорошивает меня. — он совершеннолетний, и ты его любишь.
— Как?
Он медленно расхаживает по комнате, очерчивая круги на ковре.
— Ты сама мне все рассказала, боишься, что я посажу его за связь с несовершеннолетней, поэтому не сообщаешь его имя. И ты не избавилась от ребенка.
Что?
Меня начинает трясти. Я чувствую, как незаметно подкрадывается истерика.
— Кто тебе сказал, что я этого ребенка хочу оставить? Всего семь недель! Это тебе не платье на выпускной выбрать. Я...я не решила!
— Не кричи, Кассандра, все сбегутся, — его голос становится мягче. — я знаю тебя, ты сразу все решила, но не признаешься. Ты всегда сразу принимаешь решение, и не отступаешь. Не могу только одного понять.
Отец снова садится на кровать, чтобы его лицо было напротив моего, и берет меня за руки.
— Что тебя беспокоит? Реакция окружающих? Боишься, что жизнь сложится не так, как ты хотела?
Все. Меня беспокоит буквально все.
Хочешь, чтобы я сказала прямо. Тебе не понравится. Мои глаза наливаются слезами. Хотя больше всего...
— Я боюсь, — мой голос начинает дрожать. — боюсь, что ребёнок будет похож на меня.
Его брови взлетают на лоб. Он ожидал, что угодно, но к такому готов не был.
— А если это будет девочка? — мою грудь сдавливает от боли. — И она будет похожа на меня? Я буду её ненавидеть. Как ненавижу себя.
Последние слова переходят в рыдания. Я ненавижу себя всей душой. Ненавижу за то, что я гребаная проблема для своей семьи. Почему я не такая, как все? Почему не могу быть, как Сабрина? Мне всегда нужно до последней капли во всем. Я хочу быть лучшей, любимой, заметной. Ненавижу.
Отец притягивает меня к себе, и я не сдерживаюсь. Сам виноват, его рубашка будет вся мокрая.
— Твои дети не будут, как ты, Сандра, — папа усмехается, гладя меня по спине. — это я тебе гарантирую.
...

Я встретилась с реакцией окружающих лицом к лицу. Мало приятного, но ожидаемо. Ведь даже те, кто поздравлял шестнадцатилетнего ребенка с тем, что он скоро станет мамой, неправдоподобно изображал радость.
Моих подруг и след простыл.
Перешла на домашнюю форму обучения, последние школьные годы я себе не так представляла. Но я ожидала трагедии. Моя семья должна была не принять это, выспрашивать его имя и адрес, кричать, что воспитали самое дурное создание. Разве я не позор семьи? А они просто продолжили делать то же, что и всегда — принимать меня.
И от этого я умирала.
Я поднимаюсь с кресла, упираясь руками в подлокотники. Господи. Моя спина сейчас треснет. Этой чертовке пора вылезать из меня. На следующей неделе уже ложусь в больницу.
— Ну чего? — я закрываю глаза, видя силуэт Сабрины в прихожей.
Она подбегает и кладет маленькие ручки на живот. Ее блондинистые косички разлетаются по спине.
— Хватит, я устала, — пытаюсь отодвинуть от себя сестру, но она еще крепче прижимается к моему животу. Я настороженно вглядываюсь в её макушку.
— Давай, назовем её Дженни, — шепчет она, поднимая на меня пронзительные голубые глазки с белыми ресничками.
Я фыркаю от возмущения и уже за руку оттягиваю от себя Сабрину.
— Ну уж нет. Что за имя дурацкое? Так собаку у Роджеров звали!
— Ничего не дурацкое! Тебе вообще плевать, как её будут звать!
Она надувает губки и отворачивается. К моему лицу подступает жар, если бы я могла сейчас с легкостью наклонится, ты бы получила.
— У тебя красивое имя — Сабрина. У меня тоже красивое — Кассандра. Ей надо дать изящное имя, а не собачье.
Сабрина продолжает стоять ко мне спиной, сложив руки на груди. Изображает обиду. Меня даже смешит эта мысль, что я до сих пор не выбрала имя, и мне предлагает это сделать пятилетка.
Что будет, если я соглашусь?
— Ладно, назовем её Дженнифер, слышишь?
Сабрина оборачивается с хитрецой, а затем прыгает от радости.
— Дженнифер! Отлично! Но я буду звать её Дженни, можно? Можно?
Я закатываю глаза. Всё, с меня хватит.