Шипы

Холодный воздух неприятно покалывает кожу. Будет некстати еще и простудиться.

Осторожно, стараясь издавать как можно меньше звуков, Кира спускается по темной лестнице на первый этаж. Со стен на нее смотрит множество портретов — там есть и незнакомые люди (а люди ли вовсе?), но чаще встречаются полотна с той самой статной дамой из кабинета. Девушка предполагает, что, скорее всего, это и есть ее дом, и она то ли отлучилась, то ли просто передала его во владение своему клыкастому подопечному. Ее изобразили в разных эпохах, всегда невозмутимой, лишь с легкой усмешкой превосходства на губах. Олицетворение аристократического снобизма, закованное в изощренные корсеты и упивающееся своим бессмертием.

Разумеется, парадная дверь заперта на ключ; Кира несколько раз дергает ручку, но безуспешно. И даже вскрыть нечем — без кинжала она действительно чувствует себя неполноценной; пусть и кощунственно было бы пытаться вскрыть замок святым лезвием, главное ведь, чтобы это оружие спасало. Вот и попыталось бы спасти охотницу от этого плена, дело ведь благородное...

Стараясь не терять решимости, Кира залезает на подоконник; рама предательски скрипит, но все же открывается. Не веря своему счастью, девушка осматривается, чтобы убедиться, что ни Мейра, ни ее злодейский братец не стоят в конце коридора, и аккуратно свешивается на улицу, болтая босыми ногами в паре десятков сантиметров от земли. Низковата она для таких трюков, но куда деваться; все-таки чуть содрав кожу на руках о шершавые стены, она спрыгивает на остывшую землю.

Это было удивительно просто.

— Далеко собралась, маленькая разбойница?

Слишком просто.

Проклиная все на свете, морщась от неприязни и боли в сочащихся сукровицей ладонях, Кира медленно разворачивается на голос. Так вот куда пропал веселый громила-здоровяк на время ритуала — отправился сторожить пути отступления. Не могут же они ее просто отпустить.

— У меня имя есть, если что, — огрызается она. — Которое ваша великолепная компания даже не удосужилась у меня ни разу спросить.

Как только не окрестили — чудовищем, олененком, маленькой охотницей и разбойницей, неопознанной дрянью, ошибкой. А Кирой Зилар — ни разу.

— Ну вот и познакомимся, — вампир нарочито-размашистым жестом протягивает ей руку. — Александр Хуан Винсент Дионисий Артур Третий, Сияющий. Сын Джудаса.

Опешив, девушка осторожно сжимает его ладонь; грубоватые, уверенные руки и общий расслабленный облик когда-то рабочего контрастировали с миллионом имен в аристократической традиции. Вероятно, все читалось у нее на лице; парень не выдержал и громко рассмеялся, бесконечно довольный собственной шуткой.

— Вот это у тебя глаза, ты бы знала!

— Придурок, — буркнула, убирая ладонь за спину. — Кира.

— Кассий, но от этого имени уж слишком как-то пахнет нафталином, так что можешь сокращать до Каса.

Диссонанс все еще остается, полное имя действительно совсем не сочетается с носителем, но вот к кличке, наверное, получится привыкнуть. Кас выше Мэтта, так что охотница по сравнению с ним чувствует себя соответственно унизительным прозвищам — маленькой жертвой охоты, потерянным олененком. Он одет аккуратно, но более расслабленно, чем чопорный друг — достаточно свободно, чтобы в драке не мешалось. Крепкий, мускулистый, со смешливой хрипотцой в голосе — от такого типажа всегда в восторге была Диана, а вот Кире нравились более угловатые, похожие... да что греха таить, не просто похожие на Мэтта — тогда в клубе он показался ей идеальным попаданием во все ее маленькие пунктики, вплоть до перстней на пальцах, как у пианиста.

Ужасное, невыносимое недоразумение. Может и хорошо, что его вместе со всеми обезличило. Смотреть в ничто вместо хитрых темных глаз пока было немного легче.

А вот у Каса огоньки рубиново-красные, и пока совершенно неясно, что это значит; Кире безумно некомфортно от невозможности видеть выражения лиц, от необходимости только вслушиваться в оттенки тональностей голоса. Может, у него сногсшибательная улыбка и ямочки на щеках, а может, он носит какие-нибудь смешные закрученные усы, которые тоже выбивались бы из общей картины, как высокопарное «Кассий». А так она видит только короткие черные волосы и поблескивающее колечко серьги в хряще одного уха. Она не знала, что вампиры могут носить пирсинг; интересно, а татуировки на них держатся?..

Он поднимает ладонь, которую только что пожала девушка, ко рту и облизывает, почти мурлыкая от удовольствия; охотнице становится тошно. Вот как незатейливо у него получилось тоже ее попробовать — совсем немного крови после содранной руки осталось на его коже.

— Долго собираешься на морозе босиком оставаться? — наверное, он осматривает ее — нелепую в мятой пижаме, с растрепанными рыжими волосами.

Угрожающе у нее совсем не получается в этом выглядеть.

— Какая тебе-то выгода меня здесь держать? — от бессилия и злости Кира почти шипит. — Или ты тоже его брат?

— Боевой товарищ, — пожимает плечами. — Нельзя тебе просто так теперь разгуливать по городу, опасно. Люди хрупкие, а если Мэтт действительно умрет с тобой...

— Уши не горят подслушивать?

— Вечность — штука скучная, — он смеется. — Что-то настолько странное происходит редко. Я тебе больше скажу: я не только подслушивал, я еще и подглядывал. Двери нужно плотнее закрывать, когда тайную магию используете.

Интересно. То есть, когда другу стало плохо, он в комнату не ворвался; хотя, наверное, это для Киры все длилось мучительную вечность, а на самом деле Мейра прервала заклятье мгновенно.

— И что ты думаешь насчет этой... связи? — она кончиками пальцев прикоснулась к шраму-ошейнику и чуть склонила голову, прочертив короткую дорожку прикосновений к следам укусов.

Это было уже форменное издевательство над вампиром и она это знала, и упивалась тем, как он сглотнул и сложил руки на груди, явно сдерживаясь; маленькая месть за спектакль с рукопожатием. Укусить ее он не посмеет, не пока она может подвергнуть Мэтта опасности.

— Я думаю, что тебе нужно привыкать к кислой роже Хельгона, потому что быстро с этим не разберетесь, — ага, так вот какая у него фамилия. — Похоже на магию гораздо древнее, чем мы все здесь, и даже вундерведьмочке понадобится время на такое заклятие.

— Я не вижу ни его, ни твоей кислой рожи, — раздраженно напоминает Кира. — Только туман и серость. И глаза — у него черные, почему-то, хотя твои красные логичнее для кровопийцы...

— Ну так он у нас золотой мальчик, Высший вампир, конечно. А ваш покорный слуга, — он театрально кланяется, — из плебеев. А вот кто ты такая... вопрос года, получается.

Получается.

— Так ты не видишь лиц, значит. Меня сейчас небось красавчиком представляешь?

— Уродом, каких мир не знал.

Он довольно усмехается.

— Меня раскрыли!..

— Я вам не мешаю?

Вспомнишь солнце, вот и лучик; из окна третьего этажа высунулся Мэтт и неясно сколько уже наблюдает их разговор.

— Мешаешь, — невозмутимо отвечает Кас, не поднимая головы, продолжая смотреть на Киру.

— На это и надеялся. Заводи ее уже в дом, обморожение получит, а мне вместе с ней от этого мучиться.

Так вот как он их нашел; Кира совсем забыла, что он почувствовал, когда она съехала по камню голой кожей и поранилась. Наверняка из-за этого начал рыскать, а после — просто на запах крови пошел...

— И то верно, нам теперь надо тебя беречь, — хмыкает Кас и, легко, как будто она совсем ничего не весит, берет девушку на руки.

Она не успевает начать возмущаться или сопротивляться; не отпуская ее, он запрыгивает на подоконник и оттуда — в коридор. Он очень сильный, наверняка таким был еще при жизни, а теперь и вовсе; Кира лишь острее чувствует себя в ловушке.

— Давай больше без попыток побега, маленькая разбойница. Не злоупотребляй тем, что к тебе с уважением отнеслись, — он одним движением преодолевает лестницу и ставит Киру перед дверью в комнату, где ей не спалось. Если блондинчика она невольно сравнивала с кошкой или птицей, то это — пума, настоящий горный лев. — А то ведь я тебя и связать могу.

— Верните мой кинжал, тогда вам поверю, — отстраняясь, отвечает она. — Мэтту я и так ничего не сделаю, а ты...

Непохоже, что боец ее уровня.

— А я для тебя великоват, — голос у него довольный, будто он услышал лучший в мире комплимент. — Посмотрим на твое поведение. На самом деле не волнуйся, что у тебя не получилось победить Мэтта, просто с острой железкой на Высшего идти — изначально глупость. Шансов у тебя не было.

Опять он его так называет; что-то, кроме снобизма, этот титул дает, интересно?

— Я думаю, если будешь хорошо себя вести, можем даже вместе потренироваться. Научу тебя парочке трюков, которых явно в твоей армии не преподавали, — она может поклясться, что Кас сейчас подмигнул. — Время грядет беспокойное. Когда Альянс узнает, что Мэтт сорвался и кого-то попытался обратить, на него начнется настоящая охота. Тебе не помешает быть наготове.

— Альянс, Высшие... если бы я хоть что-то понимала, что ты говоришь.

— Всему свое время, разбойница, тебе некуда торопиться.

И, не попрощавшись и не пожелав доброй ночи, он забрался на перила в начале лестницы второго этажа и просто с них спрыгнул вниз, оставляя Киру одну.

Выскочка.

***

Спать не получается. Комнату ей дали большую, с высокими потолками и гигантскими окнами, в которые было видно город; она долго стояла, пытаясь высмотреть, какая из крыш напоминала охотничьи казармы. Где-то там сейчас лежит Диана, уставшая после очередной тренировки, которая не обязательно поможет при настоящей встрече с врагом; или ей тоже не спится из-за беспокойства за подругу? Действительно ли ищут ее, или сразу смирились с пропажей? Она ведь видела похитителя, она знает виновного, поможет ли это?

Ей хочется помолиться, воззвать к Модир, снова попросить заступничества; что-то ей как будто не дает, останавливает. Она не знает, как воспримет отказ или — хуже того — молчание. Если Покровительница просто не откликнется.

От одиночества хочется выть.

Кира садится на пол под окном и дает волю слезам; она рыдает до боли в груди, не вытирая лица и не сдерживая голос. В темноте ночи новая серость ее мира выглядит более естественно, но ведь она знает, она помнит, в каких красках все видела раньше!.. Даже за воспоминания из клуба она сейчас цепляется, как за последнюю соломинку, жадно прокручивая в голове каждую сцену, каждый отблеск светомузыки на волосах Дианы, как контрастно они смотрелись — смуглая брюнетка и алебастрово-бледная рыжая.

Второй раз в ее жизни вампиры забирают у нее все, что есть, и второй раз она позволяет им это сделать.

Попытка сложить губы даже в подобии молитвы лишь вызывает отвращение к себе. Кира вспоминает, как только сегодня они с Мэттом и Мейрой в очередной раз засели под одним из деревьев в саду, прижавшись спинами к стволу, взявшись за руки, как в детском саду, когда воспитательница боится, что дети нарушат строй и делит их по парам или тройкам. Шипы на шее оживают каждый раз, когда удавку пытаешься разорвать — впиваются глубже, врастают в кожу, до крови раздирая неблагодарную плоть. Скоро смешная ведьмочка просто перестанет пытаться. Скоро закончатся формулировки для воззваний к Матери-природе, скоро им придется взглянуть странной и страшной правде в отсутствие глаз на фоне радиопомехов.

Слишком много времени ей дают на размышления. Кира долго сидит так, уткнувшись лбом в острые колени, открыв глаза, не чувствуя ничего, кроме дыры в груди и холода под ступнями. Выхода нет, выхода нет, выхода...

Средь тишины — три коротких стука в дверь.

Кира поднимается не сразу, чуть пошатываясь, потому что тело затекло от неудобной позы, идет к выходу; сначала ей кажется, что там никого и ничего, но потом она опускает глаза.

Поодаль, так, чтобы случайно не перевернуть дверью, стоит большая керамическая кружка. Сильно и сладко пахнет какао.

Кира знает, что если посмотрит наверх, то увидит, как по лестнице обратно к себе в комнату поднимается парень с длинными белыми волосами, убранными в низкий хвост.

Именно поэтому она этого не делает.

***

Утро не наступает целую вечность; Кира сама не замечает, как все-таки проваливается в беспокойный, неглубокий сон сидя на полу. Даже привычный кошмар с кровавой водой не успевает пробиться в ее сознание, она постоянно дергается, просыпаясь и засыпая обратно.

И без того слабый зимний рассвет сквозь серое зрение выглядит и вовсе удручающе. Кира долго стоит под душем, настолько горячим, что пар наполняет всю ванную комнату, и старается не смотреть в зеркало, когда чистит зубы, чтобы реже встречаться взглядом с безликой и белоглазой версией себя. Спускаться не хочется, но голод берет свое — в последний раз Кира ела только перед баром с Дианой, чтобы наутро было легче после шотов. Мейра вчера предложила ей поужинать вместе, но следующая после фраза привела Киру в такую ярость, что она просто убежала.

Она понимает, что от этого никуда не деться, и пытается нагнать бравады, убедить саму себя, что вообще-то она — хозяйка положения. Это не то, что она идет торговаться за еду, это она решила благословить несчастного, который без нее теперь буквально жить не сможет.

Такой обман даже в голове звучит глупо и нелепо.

Тем не менее она распахивает дверь в кухню, где еще сонная Мейра сидит с ногами на стуле, у нее на голове — настоящий хаос, а на тарелке — три куска пиццы. Такой себе здоровый завтрак для молодого растущего организма, особенно для ведуньи, которая, по распространенному стереотипу, настолько близка с природой, что питается исключительно земляникой и росой.

Напротив за небольшим столом сидит виновник всего этого кошмара и о чем-то медленно и методично рассказывает своей сестре. Кира успевает только услышать что-то про зимнее солнцестояние, и снова всплывает имя Виктория.

Викторию они оба, похоже, боятся.

Когда Кира входит, разговор тут же прекращается; молча она ставит перед Мэттом кружку с нетронутым холодным какао, подернувшимся за ночь уже противной молочной пленкой.

— Вот как, — хмыкает он. — Между прочим, был жест доброй воли.

— Я никогда в жизни больше ничего пить из твоих рук не буду, — сквозь зубы цедит Кира, наклонившись близко к его уху.

Он мягко кладет ладонь на ее ключицы и чуть отталкивает; уже знакомое электричество пронзает тела обоих.

Вот же зараза. А она надеялась, что это прошло; нет же, дурацкая алая нитка только усиливает эту пьянящую реакцию. Мэтт отдергивает руку и встряхивает кистью, будто пытаясь что-то сбросить. Сейчас бы как раз не помешало бы ему в лицо посмотреть...

— Что ж, справедливо, — он вздергивает подбородок. — А голодовку ты надолго объявила?

— Если в завтрак не входит жертвоприношение...

— Получается, не дождемся мы Виктории, а просто оба помрем от голода, — Мэтт разводит руками. — Надежный план, олененок, великолепный.

— Если я олененок, ты кто? Койот? Шакал? Гиена?

— Мне больше нравится хитрый лис.

— Разве что после таксидермии.

— Заткнитесь оба, пожалуйста, — не выдерживает Мейра. — Тебе нужно его покормить. От этого зависит состояние обоих. Тем более, у меня для тебя есть одна интересная находка по поводу твоего зрения...

С этого и нужно было начинать.

Это похоже на подачку, которую бросают бешеной собаке, чтобы убедиться, что еще один день она никого не съест; боги, боги, какая гадость, какая грязь...

Кире противно от одной мысли, но она себя пересиливает; хочется снова расплакаться, но она берет с кухонного стола чашку и какой-то нож, и проводит лезвием по едва зажившей коже ладони. Серая темная кровь капает на белые фарфоровые стенки.

Мэтт качает головой и перехватывает ее руку; прежде, чем она успевает провести параллель с вчерашней встречей в саду, вампир припадает губами к ее ране.

Кира судорожно вздыхает.

Теперь колдовское удовольствие от его прикосновений запятнано отвращением к его сущности; девушка закусывает губу и старается отогнать наваждение, повторяет про себя, что это всего лишь чары хищника, которому нужно не упустить жертву.

Много из такого пореза не выпьешь, да и сдерживаться теперь нужно; прежде, чем отстраниться окончательно, Мэтт переворачивает ее руку и целует, как джентльмен, приглашающий на танец.

Не сдержав омерзения, Кира отшатывается, пока не натыкается спиной на кухонную тумбу и стоит, вытирая слезы с лица, оставляя красные акварельные разводы.

— Вот и прекрасно, — парень промокнул губы сложенной салфеткой; в его голосе снова слышны те низкие нотки, как в подворотне.

— Я тебя уничтожу, — Кира запрокидывает голову, чтобы перестать плакать.

— Тебе понравилось, мне-то можешь не врать.

В этом-то и проблема.

Мейра встает со стула и подходит к Кире вплотную; не зная, чего еще ожидать, та невольно напрягается всем телом, готовая отбиваться.

Девочка ниже ее; ее лицо утыкается охотнице в плечо, тонкие руки обвивают в неловком объятии.

— Спасибо, — с совершенно обезоруживающей искренностью в голосе шепчет Мейра.

Кира давит в себе язвительное «как будто у меня есть выбор» и они стоят так еще несколько секунд.

Кровь капает с пальцев на пол.

***

В легком неверии она прикасается к хитросплетениям искусной вышивки на небольшом кусочке темной ткани.

Это похоже на шутку.

— Повязка на глаз, — уточняет она, будто ожидает, что оттуда вылетит птичка.

— Так точно, — кивает Мейра. — У тебя есть идеи получше?

Да никаких нет.

Хмыкнув, Кира закрывает глаза и надевает повязку так, чтобы она прикрывала левый из них; ворошит руками волосы, чтобы спрятать ленту, и пару секунд пытается привыкнуть к ощущению бархата на веке.

По привычке пытается открыть оба глаза.

Облегченный вздох срывается с сухих губ.

Серость отступает, и наконец Кира снова может видеть цвета, а главное — лица. От непривычки становится даже немного больно от яркости, и она быстро-быстро моргает, будто стараясь сбросить свет с ресниц.

— Сработало, — радостно делится она, и тут же вздрагивает, глядя Мейре в проявившееся лицо.

Симпатичная, с еще по-девичьи пухлыми щечками, вздернутым носиком и родинкой в уголке губ. Через пару лет такая вырастет в настоящую красавицу, которой не обязательно будет прибегать к магии, чтобы кому-то вскружить голову. Совершенно не похожая на брата ничем, кроме постоянной скрытой усмешки на дне темных зрачков.

Вертикальных. Вертикальных зрачков в янтарно-желтых глазах.

Кира до этого ни разу вживую не встречалась с ведуньями, только слышала множество историй о тех, кто отделился от города и отшельницами ушли в леса, там впоследствии образуя свои собственные общины. Ведьминский ковен — такая же притча во языцех, как вампирские кланы или оборотничьи стаи. Все об этом что-то слышали, в основном — страшилки перед сном, но сами видели нелюдей только поодиночке.

И ни одной этой сказке для непослушных детей не говорилось, что у ведуний такие глаза. Да и на портрете в кабинете Кира как-то не успела разглядеть отличия, впрочем, не в девочку она там вглядывалась...

Мейра улыбнулась, заметив ее реакцию, но ничего не стала объяснять. Между передних зубов у нее забавная щербинка. Зрачки добавляли ее облику какое-то неземное очарование, и одновременно напоминали, что это может быть знаком дикого зверя.

— Вот и здорово, — бесконечно довольная собственной находкой, она даже немного похлопала самой себе. — Нам всем будет легче, если ты из-за своих видений не сойдешь с ума в ближайшее время.

Взгляд невольно скользнул дальше по комнате, к острым чертам лица сидящего поодаль Мэтта. Воображение дорисовало его утреннюю выходку с поцелуем недостающими деталями.

Не дожидаясь, когда она с ним заговорит, съязвит что-то новое, Мэтт просто молча выходит из комнаты. Как будто он удостоверился, что на одну причину для головной боли несчастной его ошибки стало меньше, и пока для него этого достаточно. А может быть, услышал что-то, что привлекло его внимание, внизу — Кира разделила с ним только эмоции и ощущения, но, к сожалению, не способности...

— И какой же у нас план дальше? — встряхнув головой, чтобы прогнать неугодные мысли, она снова оборачивается к Мейре и тут же прикусывает язык — это что такое, какое «у нас»?!

— У нас чуть меньше двух месяцев до Бала, — ну да, вот и про солнцестояние. — Для Высших вампиров это очень важная дата.

Самая длинная ночь года. Именно в такую ночь однажды Покровители, разгневавшись на людей, погрязших в своих грехах и не желающих подчиниться, ниспослали на землю своих детей. Они были прекрасны, могущественны и опасны; они жаждали крови и власти, и люди не могли им сопротивляться. От их жестокости содрогнулись небеса, и самые недра земли разверзлись, чтобы напиться реками пролитой жизни. Когда, одумавшись, человечество снова вознесло свои молитвы, в надежде на защиту, боги наложили на своих детей некоторые запреты, которые помешали бы им полностью уничтожить людей. Так вампиров ныне можно убить святым серебром, огнем и осиной; оборотни стали слабеть в новолуние, и молитвенными травами их могут одурманить, подчинить или уничтожить. Ведуньи обязаны своей магией помогать, не вредить естественному природному порядку, иначе каждое заклятье, использованное, как оружие, обращается против них. Жрецы Покровителей помогали восстановить прежнюю связь с богами, но теперь Их явление стало вредить людям, так как они стали слишком слабы. Смолкли легенды о полубогах, будто человечество перестало быть способно на достойную Покровителей любовь; теперь оно училось жить в опустившейся тьме.

Разумеется, вампиры празднуют зимнее солнцестояние — для людей же это ночь скорби.

— И он не может там быть связанным со мной, потому что?..

— Причин много, — уклончиво ответила Мейра. — Главное, что там будет Виктория. Он уверяет, что если она даже не узнает о тебе, будет лучше...

— Та женщина с портретов?

— Именно. Она его обратила пару веков назад, так что заменила ему мать.

Кире хочется здесь ввернуть вопрос о их родстве с Мэттом, но Мейра продолжает говорить, и это оказывается гораздо важнее вопроса, как у бесконечно мертвой матери появилась смертная дочь-подросток.

— Виктория — прямая дочь Верлорена. Одна из первых вампиров, к тому же полноправная глава Альянса. И Мэтт — единственный сейчас выживший из обращенных ей.

Сердце Киры пропускает несколько ударов. От ужаса холодеют ладони, и она на слабых ногах отходит к столу, пытаясь трясущимися руками хотя бы налить себе стакан воды, чтобы успокоиться.

Верлорен — Покровитель тьмы, самый мрачный из богов, главный враг Модир: их противостояние и породило разделение суток на день и ночь. Он — божественный Отец большинства нечисти, все храмы его разрушены и заброшены, последователей его считают отступниками. Он один из немногих Покровителей, кто никогда не являлся пророкам, его имя — сродни проклятию.

Страшное осознание складывается в одну простую фразу.

Я душой и жизнью связана с потомком бога Смерти.