Глава 17
Если ад существует, то сейчас я в самом его эпицентре. Стою над могилой брата и бросаю рыхлую холодную землю первым на его закрытый гроб.
Льет проливной дождь, я промок до нитки, но мне уже насрать на это. Ничего не чувствую кроме боли. Дикой, непрерывной, жестокой. Вокруг меня какие-то люди. Друзья, партнеры, товарищи. Съехалось не меньше сотни голов, но все они безликие для меня. Кто-то хлопает по плечу, кто-то выражает мнимое сочувствие, но я прекрасно знаю, что все это лесть.
Лицемерное лживое притворство ради мнимого ощущения близости к моей касте..
Мы не устраиваем никаких поминок. Устал я уже от этого за последний месяц.
Могилу Намджуна заваливают разноцветными венками. Кто-то заводит жалобную песнь, но я больше не могу участвовать в этом параде. Прошу прощения лишь у брата за то, что не уберег. Откупориваю бутылку водки, делаю несколько глубоких глотков и ухожу с кладбища.
Тихий увозит меня в обратно в клуб. Нужно работать, но все как в тумане, не могу собрать себя в кучу. Мне настолько хреново, что я даже пить больше не могу, мозги и так нихрена не работают.
Кое-как доползаю в нашу с ней комнату. Становиться смешно. Нет «нас с ней». Был лишь зверь и продажная тварь, которая так и не призналась, на кого работает.
Беру коньяк и пью горькую ароматную жидкость прямо из горла. Вроде бы легчает, но потом накрывает с новой силой да так, что на стену лезть хочется.
Воспоминания не дают уснуть. Снова эти невинные, мать их синие глаза, которые разрезают меня без ножа. Боже. Как она тогда смотрела на меня, как овечка на тигра. Со страхом, неприязнью, а после с дикой ненавистью.
Я мог бы пристрелить ее прямо тогда, у стены еще, но не смог просто. Рука, сука, слушаться перестала, и я впервые в жизни струсил. Не надавил на курок пистолета, хоть он и был заряжен специально для нее. Я шел ее убивать, другого варианта за смерть брата просто не было. Не верил я, что даже будучи под прицелом можно продолжать врать, но она до последнего пела мне одно и тоже.
Мои руки сами схватили ее за горло, перекрывая воздух, но я даже придушить ее не смог, хотя отчаянно желал, чтобы она больше не жила на этом чертовом свете.
Я выбрал самый легкий путь – убрать ее с глаз долой и просто отправить к Чеху, а дальше…Дальше можно забыть о ней. Просто выкинуть из головы и своих чертовых мыслей.
Как она сидела тогда у стены и дрожала, закрывая уши своими маленькими ладонями, а я просто стоял и смотрел. Чувствовал лишь только, что в этот миг убиваю не только ее, но и себя закапываю заживо.
Эта молодая продажная сука сумела прорастить во мне что-то давно забытое. Я с ужасом понимаю, что как бы сильно ни ненавидел, не смог бы сам ее прикончить. Скорее бы сам выстрелил себе в башку.
Не знаю, сколько часов проходит, но просыпаюсь я на полу все в той же комнате. Я выжрал весь коньяк, и даже себе удивляюсь, как еще не подох тут от передоза.
Голова раскалывается, но я заставляю себя подняться. Из коридора доноситься стук в дверь. Ферзь пришел отчитаться, но я не хочу ничего слышать от него. По его довольной роже понимаю – довез он мою игрушку до Чеха. У него она уже, а значит – нет пути обратно.
Сажусь на кровать. Я брал ее тут. Грязно, жестко и так сладко одновременно. Провожу рукой по лицу, стараясь отогнать эти дьявольские мысли. Не понимаю, что со мной такое. Мне не было так хреново еще никогда и это, мать ее, не проходит.
Даже когда резали или палили в меня не чувствовал себя так паршиво как сейчас. Ломает всего, корежит, аж воздуха не хватает. Волком взвыть хочется, да только не могу я. Даже этого не могу сделать от боли в груди.
В углу вижу все тот же проклятый пакет с баблом, а рядом брошенные часы Нама. Беру их в руки, прокручивая снова и снова. Стрелка быстро тикает, опережая мое сердце.
Из окна доноситься блик света, который падает прямо на циферблат. Словно в замедленной съемке вспоминаю, как дарил эти часы брату. Кажется, на день рождения. Мне говорили все, что нельзя часы дарить, но я класть хотел на все это и все равно купил их ему.
Даже гравировку сделал. Тут вот. Поворачиваю часы на обратную сторону. Серебристый металл красиво переливается на свету, но поверхность абсолютно гладкая. Не верю своим глазам. Проверяю снова и снова, но ничего не меняется. Спирает дыхание. Как такое возможно? Где гравировка, мать ее?
Мне кажется, что я схожу с ума. Как придурок сижу и кручу эти гребаные часы в руках вот уже минуту, но никакой надписи на них нет. Не может быть. Такого просто не может быть! Осознание приходит постепенно, наваливаясь на меня. Это не часы Намджуна.
Это блядь, другие часы, а значит…их подбросили в квартиру Лисе. Не знала она ни о них, ни о деньгах. Правду мне говорила? Нет, не может быть или…может? Я же чуть не убил ее тогда, почему не сказала? Или не увидел я правды в ее глазах, не разглядел из-за пелены мести… Черт, не могу собрать мысли в кучу.
Кровь пульсирует в венах, и я пытаюсь сделать вдох. Это все подстава. И деньги, и часы подкинуты были. Кто-то работает еще, не девочка это, не она. Боялась она видимо еще чего-то, вот только не знаю, чего именно или же кого. И страх этот ее был сильнее страха собственной кончины.
Мысли дикими лошадьми скачут в моей воспаленной башке. Не лгала она тогда. Может и знала Арсена, но эти вещи точно впервые видела. А я…Что я наделал? Что я, блядь, наделал?! Я отдал ее в чужие руки, на смерть считай, отвез.
Сам это сделал, сам решил.
Не поверил ей тогда. Не видел ничего. Не мог думать от боли, хотел и ей такую же боль причинить, вот только отзеркалилось это все на мне, острыми осколками впиваясь куда-то в область, где раньше было сердце.
Лихорадочно беру телефон, и уже через пять минут ставлю на ноги своих ребят. Я успею, должен успеть! Всю дорогу набираю Чеха, но он не отвечает, сбрасывает специально, и это выводит меня из себя.
Мы гоним на бешенной скорости, но мне кажется и это слишком медленно. Чудом застаем Чеха у ворот, который собирается уже свалить куда-то. Он явно не ожидает меня тут увидеть, даже еще и вооруженным до зубов.
– Чон? Какая гм…неожиданность.
–Чех, отменяем все. Я забираю девочку. Убытки возмещу, за это не думай.
– Брат, дорогой, ты же знаешь, у меня много девочек, богатый выбор. За какой именно ты приехал?
Он словно нарочито медлит, но у меня уже начинает пульсировать в висках. Из последних сил сдерживаю себя, чтобы не наброситься на него и не открутить ему башку.
– Чех, не беси меня. Я за моей девочкой.
– Ты это про зверушку эту белокурую? Так поздно уже, на прицепе она. Забирают сегодня. Готовая уже. Строптивая была, но ты меня знаешь, и не таких ломали. Да и сам ты ее выкинул, чего ж то передумал?
Сглатываю. Рука тянется в кобуре, но я не рискую прикончить его, пока Лисичка тут. Пути назад уже нет. Или с ней вернусь или мне тоже уже можно заказывать венки.
– Ты меня знаешь. В долгу не останусь, но девочку я забираю. Не надо мне перечить.
Чех оттягивает время, но все же холодно пожимает мне руку. Он прекрасно понимает, что я все равно заберу ее, пройдя мимо него или ступая по его трупу.
Нам открывают ворота, после чего я вхожу внутрь этого притона. Один из людей Чеха проводит меня в дальнее помещение. Это оказывается сырой и холодный подвал. По телу сразу проходится дрожь, хоть я и не боюсь холода.
Мы идем все дальше и дальше по узкому коридору. У меня дыхание спирает впервые от страха. За нее. Прошло два дня уже, и я даже не представляю, что с ней здесь творили. Зная Чеха, и того как он обычно девчонок обрабатывает, к горлу подступает тошнота, а в сердце зарождается дикий, просто необъяснимый холод.
Дверь со скрипом отворяется и загорается яркий бело-синий свет, заставляя меня на миг зажмуриться. Отрываю глаза, и первый кинжал вонзается в сердце, когда вижу ее.
Лиса сидит на каком-то сыром матрасе, поджав под себя голые ноги. Она прикованная наручниками за обе руки к старой облезлой батарее. На ней тонкая футболка и юбка, все та же одежда, в которой я видел ее в последний раз…тогда. В нашей комнате.
Подхожу ближе к девочке, опускаюсь на корточки. Живая. Она живая... и это уже хорошо. Внимательно смотрю на нее, и сердце пропускает болезненный удар. Ее губы почти синие от холода, лицо зареванное, а глаза – пустые. Волосы белые взъерошенные разметались на груди.
Взгляд падает на ее руки. На обоих запястьях кровавые следы, будто она сама вырывалась от наручников, явно делая это через боль. Ее кожа на тонких запястьях разодрана до мяса. Раны довольно серьезные, и нужно обработать их как можно быстрее пока не началось заражение.
Мой голос охрип, но я все же зову ее, осторожно касаясь руки.
– Лиса…
Она никак не реагирует. Так и сидит молча, почти не моргает. Как же сильно я жду, что увидев меня, она начнет кричать и кидать мне проклены как обычно, но девочка вообще не реагирует на мое появление. Ее глаза словно в хрусталь превратились. Она смотрит сквозь меня.
– Лиса, ты слышишь меня? – перевожу взгляд на охранника. – Ее что…тронули?
Он крутит ключи на пальце и уже ждет, когда мы уйдем отсюда. Страх липким клубнем окутывает меня. Что с ней сделали…
– Нет, ее никто не насиловал. Чех бы голову открутил каждому. Для клиента важного берег ее.
Провожу рукой по нежной коже лица, вглядываясь в ее потухший взгляд, но малышка так и сидит неподвижно, смотря сквозь меня. На ее скуле отчетливо виднеется синяк, а на шее следы от захвата пальцев. Моих. Сжимаю желваки.
– Что с ней? Что вы с ней сделали, мать вашу?!
– Наркотиками накормили, чтоб не брыкалась, а то вон глядите, что с собой сделала. Руки все оборвала из-за наручников. Какому клиенту такое понравиться. И так вон уже порезанная вся. Шрам такой жуткий. Это нормальное ее состояние. Так она не будет бояться. Мы всем такие препараты даем. Спокойные тогда становятся, безразличные и главное, готовые на все.
Громко сглатываю и перевожу взгляд снова на нее. Я это сделал с тобой, малыш.
– Дай ключи от наручников, бегом!
Трясущимися руками отстегиваю ее от оков. Подхватываю Лису на руки и быстро выношу из подвала. Девочка даже не шевелится, точно кукла застывшая, а еще – она ледяная.
Я прохожу с ней на руках мимо опешившего Чеха, который уже диктует сумму откупа Ферзю, но мне на все плевать. Сажусь с ней в машину к Умару на заднее сиденье.
– Гони, брат, быстрее!
Машина срывается с места. Я крепко удерживаю Лису на руках. Она все еще молчит. За все время после того как я нашел ее, не проронила ни звука. В сердце закладывается страх. Не могут наркотики так действовать, хоть бы что-то уже, но сказала.
Быстро набираю Карин. Док будет ждать нас уже по приезде.
Смотрю на застывшее кукольное лицо девочки. Никаких эмоций нет там. Ни страха, ни боли, ни отчаяния даже. По спине проходится мороз. Холодная, бледная, но все такая же красивая. Как могу не грубо, стараюсь достучаться до нее. Осторожно провожу рукой по светлым мягким волосам, убирая их с лица юного.
– Лиса. Ты слышишь меня? Это я, Чон. Ну же, скажи хоть что-то. Эй, девочка, посмотри на меня.
Пытаюсь уловить ее взгляд, но все оказывается безрезультатно. Малышка продолжает смотреть сквозь меня, никак не реагируя.
Она не шевелиться, но я замечаю крупную дрожь, пробирающую ее хрупкое тело. Она никак не может согреться, и я знаю только один вариант вернуть в норму температуру ее тела.
– Умар, на дорогу смотри, понял?
– Понял. Чего ж тут не понять.
Осторожно перехватываю девочку, и снимаю с нее футболку и юбку. Расстегиваю бюстгальтер, оставляя только белые простые трусики. Вещи просто ледяные, напитаны сыростью подвала. В них бы она вовек не согрелась.
Действую быстро. Нет времени на промедление. Снимаю свою куртку, расстегиваю рубашку и прикладываю ее к груди, крепко прижимая к себе. Жар моего тела должен согреть, я прекрасно помню, как девочка тянулась во сне ко мне как котенок, ища тепла.
Лиса сразу же прижимается к моему торсу, невольно обхватив руками. Она не в себе сейчас и я это прекрасно понимаю, но не могу не словить кайфа от ее добровольного прикосновения к себе.
Я чувствую кожей ее мягкую упругую грудь, и со всех сил сдерживаюсь, чтобы не коснуться ее тела там, где не должен касаться сейчас. Член колом стоит в штанах, но я не позволяю себе думать об этом.
Кладу руки на ее лопатки, провожу лишь по острым позвонкам. Кажется, словно за эти дни она стала еще более хрупкой и невесомой. Щекой вон упирается прямо мне в грудь, и я готов стонать от такой желанной близости. Я хочу ее до одури. Ее тихое дыхание щекочет меня, порождая что-то трепетное и неизвестное ранее мне. Впервые понимаю, что соскучился по ней.
До сумасшествия просто.
Доезжаем довольно быстро. Умар выжимает максимум из машины. Чеён выскакивает из клуба и дает одеяло, в которое я заворачиваю Лису. Несу ее в нашу комнату. Карин уже там. Как всегда пунктуальная до скрипа и за это я ей сейчас особо благодарен.
– Кладите ее сюда – командует сразу.
Укладываю Лису на кровать, сразу же укрываю ее несколькими одеялами, в кокон заворачиваю.
– Карин, осмотри ее.
– Где ее держали?
– В подвале.
– Сколько суток прошло?
– Двое – провожу рукой по лицу. Почему-то дышать трудно. – Глянь раны на ее руках. И еще. Она не реагирует ни на что. Как застыла вся. Ни слова не произнесла за все это время как забрал ее.
Карин принимается осматривать ее. Мы всех выгоняем из комнаты и остаемся только с ней и девочкой. Докторша достает небольшой фонарик из кармана и светит им в зрачки Лисы, после чего недовольно качает головой.
– Ну?
– Наркотиками накачали.
Транквилизаторами или чем-то похлеще.
– Что делать?
– Капать придется долго. Вывести эту отраву из организма надо. Не волнуйтесь, я все взяла. Предвидела.
– Карин…
Док не дает мне договорить, и настраивает капельницу Лисе. Втыкает иглу в ее худую бледную руку, прокалывает прозрачную кожу. Отворачиваюсь. Не понимаю, что со мной твориться. С катушек, наверное, совсем съехал. Парни лишь за дверью перешептываются, не узнают меня, не понимают.
Проходит еще пару минут и дрожь в теле девочки постепенно проходит.
– Она будет спать до вечера, пока наркотик не выведем.
– А с голосом что, сорвала его?
– Не могу пока сказать. Надо, чтоб она в себя пришла. Скорее всего, это от шока речь отобрало. Лечить ее надо, господин Чон. Неделю, как минимум полный покой, чтобы отошла от всего этого.
– Я понял, пиши, что нужно взять. Полный список: лекарства, витамины, еду там какую. Все пиши. И гонорар свой тоже. Завтра утром придешь, проверить ее надо.
– Конечно, я приду. А пока пусть кто-то проследит за тем, чтобы капельница прокапалась. И не будите ее, она должна сама проснуться.
Молча киваю. Карин выписывает целую простыню назначений, которые я сразу передаю Тихому. Когда все уходят, остаюсь наедине с девчонкой, которую своими руками отправил на смерть.
Подхожу ближе. Она лежит неподвижно. Капельница в ее руке продолжает капать. Лицо умиротворенное, такое спокойное, а еще… до страшного бледное.
Губы эти пухлые, обычно розовые, сейчас белые. Закрученные ресницы дрожат лишь на веках, волосы разметались по подушке.
Как же я хочу прикоснуться к ней сейчас, но одергиваю сам себя, видя бинты на запястьях малышки. Она так сильно вырывалась, что повредила обе руки. Карин долго провозилась с ними, обрабатывая, и накладывая повязки. У нее точно останутся грубые шрамы. Новые шрамы от меня.
Беру стул и сажусь рядом с девочкой. Дико хочется залиться спиртным, чтобы забыть все это, но не даю себе и шанса на такое легкое отступление. Я должен быть рядом, когда она откроет глаза.
Осторожно провожу рукой по ее волосам. Одними пальцами только, чтобы вновь ощутить их шелк. Я знаю, что ее нельзя будить, поэтом произношу одним только шепотом.
– Ну же, девочка, скажи, как ты ненавидишь меня.