Треть солнца

Ворон

На самом деле, битвы не последовало. Вопреки моим ожиданиям, в реальности, в отличие от фильмов, люди сначала пытались... что-то сказать, договориться или как минимум призвать сдаться.

Поэтому мы стояли с Коулом, готовые к обороне, а окружающие нас, из ниоткуда взявшиеся враги выжидающе смотрели.

Во главе их стоял Витольд Сорокин, отец Августа. Он смотрел на нас спокойно и с тем же настороженно, будто бы пытался сохранять спокойствие и не спустить на нас тут же своих подчиненных словно свору собак.

— Как они нас нашли? — как будто спрашивая самого себя, тихо осведомился Коул, подпирая меня спиной.

— Меня больше интересует, почему ты их не почувствовал, — ответил я, вертя в руках свой небольшой обсидиановый кинжал.

— Я не... не знаю, — сдавленно выговорил он, косясь на меня и снова переводя взгляд на окружение.

Витольд выступил слегка вперёд и громко произнес:

— Сдавайтесь, — как я и думал. — И мы обсудим возможные гуманные вопросы касательно регулирования вашего поведения.

Я взмахнул кинжалом и фыркнул.

— Так мы и поверили после того, что вы сделали с Юлианом Мордерденом!

Он озадаченно поднял брови, затем, вспомнив, вздохнул.

— Это проблемы не моего подразделения. Опускайте оружие, и мы посмотрим на всё под другим углом.

Коул медленно повернул ко мне голову, легким, едва повиновавшимся ему взмахом руки остановил подошедших уже к выходу остальных ребят и продолжил ждать моего ответа, как и Сорокин-старший.

— Под другим углом, как же.... Углом ящика Пандоры, вот какой у вас другой угол. Извините, это не наша пространственная плоскость.

Витольд устало покачал головой и произнес чуть тише, но его слова дошли до меня и пронзили ледяным шоком.

— Я знаю, кем был твой отец. Настоящий, — медленно выговорил он и оглянулся на своих ребят. — И я вижу, как ты ведешь своих людей... как безумец, — настаивал он. Повернувшись к нам вновь, предводитель Сов продолжал:

— Ты ведешь всех этих ребят за собой в могилу. Как твой отец вёл тебя, — наконец закончил он, и моя челюсть непроизвольно щёлкнула от ярости.

— Заткнись! Ты ничего не знаешь о нём!

Ошеломленный эмоциями, я не сразу заметил, с каким подозрением и удивлением на меня смотрит как Коул, так и все остальные, толпящиеся в дверях, многие из которых держали пушки и аномальные наготове.

Точно. Пушка.

Я потянулся в карман, но меня остановили громким криком:

— Не двигайся, иначе пуля прилетит сразу в лоб!

Я остановился, и с вызовом глянул на Витольда.

— Ну так чего вы ждете?

И я достал пистолет.

Выстрел мой попал прямо в плечо Витольду, а от моей головы что-то с характерным звоном отскочило. Я посмотрел на Коула, который заслонил мою голову своей протезированной рукой и выдохнул. Не медля ни секунды, я махнул ребятам.

И сошлись Совы и Вороны в своей бесконечной битве, как Свет и Тьма, или, скорее, одна тёмная группировка против другой.

На меня налетел парень со светлыми волосами, отливающими в свете заката золотом, и ухмыляясь, надвинулся со своим аномальным оружием. Я едва успел спрятать пистолет. За его спиной был автомат, но в ближнем бою сейчас он был бесполезен, потому что мой кинжал добрался бы до его горла быстрее, чем он взял пушку в руки.

Остальные начали перестрелку, кто был поодаль, прячась за мусорными баками и углами домов. У части из Сов были щиты, прячущие их от выстрелов, что тоже было бесполезно против аномального оружия, пронзающего подобные защиты насквозь. Я держал кинжал против лезвия парня и отступал назад, но затем, крепко стоя ногами на земле, оттеснил его и отбросил меч в сторону. Он потянулся за автоматом, но было поздно — шея врага перерезана.

Следующий направлялся ко мне с моргенштерном. Господи, полный идиотизм.

Я отскочил вбок и спрятался за стенкой, подвинув одного из наших стреляющих и кивнул ему в сторону другого укрытия. Он перебежал туда, я разрядил аномальное и убрал, вынул пистолет, готовясь снести Сове голову, но он опередил меня и найдя за углом ударил шипастым оружием по ноге. Я зашипел от боли и выстрелил, снова попав в плечо, что тоже его не сильно замедлило, только заставило взять моргенштерн в другую руку. Он взмахнул им, отбивая очередной выстрел и сбил меня с ног. Пистолет выскочил из моей руки и я вновь достал кинжал, чувствуя легкое покалывание в пальцах и горящую боль в проткнутой ноге, я приставил клинок к голове, чтобы хоть как-то защититься от летящего на меня шипастого шара.

В этот момент Гоголь полоснул парня со спины своим огненным пламенем и шар рухнул возле меня в паре дюймов.

Бенджамин наступил ботинком на спину парню и пламенным мечом проткнул ему горло сзади насквозь. Я встал, хромая на одну ногу, поднял пистолет и взглянул на моего спасителя.

— Спасибо, — быстро выдавил я, уже второй раз вырученный кем-то ещё в этой битве, и он озорно мне улыбнулся, отворачиваясь и давая отпор напавшему на него Сове с двумя клинками, от которых шёл пар после блокировки оружием Гоголя.

Ждать мне не пришлось, потому что на меня понеслись сразу двое: девушка и парень в характерных серых мантиях Сов, без защиты типичных омоновцев. Я быстро ударил парня кинжалом в шею, проскользнув под его дробовиком, которым он дрался, как мечом, видимо, обезоруженный ранее, а девушка запустила в меня дымовую бомбу и скрылась. Я закашлялся, ничего не видя, но старался двигаться резче, чтобы она не напала со спины. Что-то шелохнулось позади меня: нападавшую выдали камни под ногами, которых она также как и я не могла видеть, и вместо удара по голове острием или наконечником огромного ножа, я получил едва заметный тычок в бок, и схватив ее за руку, вывихнул. Раздался сдавленный вскрик и я ударил ее по голове так же, как она хотела ударить меня, прикладом пистолета, а затем убрал его и достал кинжал, потому что когда дым рассеялся, на меня напал мелкий, но мускулистый парнишка с тесаком.

Твою же мать, вы только посмотрите на это.

Я отстранился, потому что замах парня был слишком сильным и его потянуло вниз тяжестью его же аномального оружия, в ушах звенели выстрелы и звон металла. Подняв кинжал, я выставил его вперед, чтобы блокировать парня, но он поступил хитрее и воспользовался моей хромотой. Лезвие прошлось по плечу и я, сжав зубы, схватил противника за рубашку и попытался всадить в него кинжал, но он чуть ли не отрезал мне руки, так что я быстро отстранился и блокировал очередной удар. Пошатываясь, он фыркнул и быстро произнес:

— Много о себе мнишь, да? Неплохо, — и он снова занес свой тесак, но было уже поздно. Я отпрыгнул в сторону, скача через трупы врагов, которые через пару часов оживут, и резко развернулся в последний момент. Парень споткнулся и лёг на собственное оружие грудью.

Развернувшись, я увидел Коула. Он перерубил всех "омоновцев" с щитами вместе с их защитой и уворачивался теперь, словно уж, от девушки с метательными ножами. Вероятно, не аномальными, поскольку я о таком не слышал, но что только не могли уже придумать Совы...

Меня резко потянуло в сторону и я подался на этот зов, после вонзая кинжал в чей-то живот, вытер лезвие от крови и бросился в дальнейшую гущу битвы.

Я не знал, как именно мне удавалось держаться на ногах так долго. С каждой атакой нога и плечо болели всё больше, но адреналин словно наплывами блокировал эту боль, позволяя продолжать сражаться. Столько крови, криков и возгласов, стрельбы пистолетов и автоматов, погибших и с нашей стороны, и с их. Не важно, ведь они снова встанут, но суть такова, что мы всё равно умирали и с каждым разом всё больше сходили от этого с ума.

Мы умирали и воскресали, теряя себя в этих перевоплощениях, словно никудышные боги, раздающие свой разум по крупицам каждому человеку, родившемуся вновь.

Вот и наши жизни были такими. Словно отданные кому-то ещё, но всё же отданные, пускай в итоге мы не были мертвы.

Волк

Краем глаза я смотрел за другими, за тем, как они сражались, даже затылком чувствовал то, как те двигаются. Из информации о них, кладези атомов и шорохе их подошев, я мог определить, кто и что делает.

Олеан сражался как зверь и с тем же сама Смерть. Он рубил и резал, словно косой, не останавливаясь ни на секунду для размышлений. Без промедления, без сожалений, просто так, как делала Смерть. Я видел, как он обезоруживал двоих одновременно и скрывался от пуль, словно призрак. Дикий призрак проклятой души.

Видел Гоголя, который сражался, словно бы танцуя, это была его охота — игривая и веселая, хобби, незатейливое, но забавное дело для развлечения.

Замечал Аляску и Веймина, что дрались бок о бок и защищали друг друга, дерясь сразу с несколькими противниками вдвоём и обмениваясь какими-то фразами и громким шёпотом.

Краем глаза видел и Дэмиана, который сражался словно лев — грациозно и с тем же кроваво и по-охотничьи. Не как Преображенский, не с этим охотничье-людским азартом, а с кровавой потребностью животного, который рвёт и мечет на своём пути.

Аарон по-большей части сражался холодно и сдержанно — удар за ударом, чётко и метко, без лишней крови, без лишних движений. Половина врагов падала перед ним просто от его аномальной: манипуляции кровью внутри вен людей. Он был диабетиком и я знал, что когда он режет себя, он пьет свою сладковатую кровь и так активирует аномальную. Генри был позади него и прикрывал спину, оттесняя врагов от своего более искусного брата, и с тем же отбегал от него и подсказывал мне обычные тактики Сов, которые я взмахами передавал Олеану.

Эстер сражалась отчужденно, и по-большей части скрытно. Она незаметно заводила врагов в путы сознания и убивала их мысленно, но так, чтобы они ещё долго были не в себе. На поле боя её не было видно, но я чувствовал, как она где-то таится и выжидает очередную добычу.

Маленький Эленд и Юлиан вели перестрелку, так как были одними из лучших наших стрелков, так что за них я переживал меньше всего, хоть Эленд и был достаточно мал. Юлиан хоть и полностью опустошен, всё же он всё понимает и защитит нашего маленького священника.

Джонни не был взят на операцию, так как ранее уже помогал Олеану и был чем-то сильно травмирован морально. Ла Бэйл не посчитал целесообразным брать на поле боя полного психа.

Остальные использовали свои аномальные в качестве пассивной помощи, например, такая способность, как у Адель: передача силы другим людям для повышения их собственной.

Тут я замечаю Сашу, что сражалась так же, как все остальные — храбро и самоотверженно. Я останавливаюсь в рассеивающемся от очередной шашки дыме, и смотрю на неё.

Она била и била уже мёртвое тело, била и била, и в глазах ее горела ярость, что заполняла даже мельчайшие проблески страха.

Олеан, впервые будто бы остановившийся, стоял в стороне и наблюдал за ней. Заметив мой взгляд, он, не поворачивая головы, лишь зыркнул на меня и одними губами произнес:

— Даже в самом простом человеке скрывается бунтарь.

Он прав. Это текло по нашим венам. Эта ярость сжигала наши души, подобно солнечному пламени.

Мы все анархисты внутри.

В какой-то момент всё затихло, но не сильно. Некоторые продолжали сражаться и добивали друг друга, но основные взгляды перенеслись к Витольду, обнажившему свой огромный аномальный топор, который смотрел... на меня.

— Пускай так. Но ты, Коэлло Хэллебор... ты ведь хочешь спасти мир? Починить солнце? Ведь этим ты занимался в лицее днями напролёт?

Я замираю и смотрю ему в лицо. Чистые голубые глаза, как ни у кого больше, совсем не такие, как алые глаза Августа, но похожей формы и уверенности наполнения. Мой клинок дрожит в уставшей руке, правая пока что относительно бесполезна, кроме как щит от пуль, и видя моё смущение мужчина продолжает:

— Мы починим твоё сердце. Вы ведь за этим сюда пришли, верно? Или чем-то подобным. Так вот мы можем гарантировать тебе, что вскоре после присоединения к нам и службы в целях всеобщего блага ты будешь прооперирован новым механизмом твоего отца.

Я молча смотрю на него. Так он знает, где отец, и как к нему подобраться незаметно, или правда с разрешения всеобщего собрания Сов собирается сделать меня одним из ведущих механиков и инженеров производства? Они верят в мои наивные мечты починить солнце, верят в то, что я смогу спасти нашу Землю и людей, верят мне?

Я истошно молчу и меня правда начинает укачивать. Смотрю в пол, затем вверх, на половинчатое солнце и думаю: стоит ли оно того.

Стоит ли всё того.

Что я делал. Что делаю. Ведь изначально я и так был против идей Олеана, я был против его напыщенной мысли о том, что кровью и болью мы выбьем себе спасение. Я могу пережить даже карцер, если потребуется, если это означает совершить поступок, о котором я мечтал.

Да... я мечтал. Это моя эгоистичная мечта, ничем не отличимая от мечты Олеана. Стать богом, повелителем мира, новым Ра, подарить миру свет и тепло, так недостающее всем сейчас, подарить спасение.

Олеан мечтал подарить всем освобождение.

Не одно ли это и то же?

Рука дрожит сильнее и я опираю меч в землю. Витольд принимает это за повод продолжить свою проповедь.

— Прими Сов в свой дом, и они отплатят тебе мудростью. Переходи на правильную сторону, Коэлло Хэллебор, и ты не только спасёшь мир, но и будешь среди победителей, рядом с семьей, и станешь героем.

Героем, значит...

Я разоктивирую меч и медленно делаю шаг вперёд.

Я стану героем.

Ещё один шаг.

Мои чертежи будут обработаны и обдуманы многими совершенными умами, улучшены и приведены в действие.

Шаг.

Я докажу Олеану, что он был не прав.

Шаг.

Я спасу его и всех остальных.

Шаг.

Я спасу мир.

Шаг.

Спасу мир. От солнца.

Витольд приветственно мне улыбается, и я краем глаза вижу выражение лица Олеана. Я отворачиваюсь, встаю на одно колено подобно тому, как делал, становясь Вороном. Мужчина кладёт мне руки на плечи.

— Ты сделал правильный выбор.

— Конечно, — тихо отвечаю я, и раздаётся грохот.

Я отлетаю на пару метров и падаю на землю. Ко мне сбегаются Вороны, а Совы в разобщены и царят в полном хаосе.

Взрывчатка. Так-то, Филин.

Переломаны рёбра, сломана левая рука. Где-то я это видел... В груди какая-то жгучая боль, и едва прикасаясь протезом к груди, я понимаю, что это кровь.

В ушах звенит, ничего не слышно, только всё мельтешит под глазами и наконец... меркнет.

Белиал*

*бывш. Ворон, яростный и лицемерный прекрасный падший ангел, демон, покровитель хаоса

— Неужели мы злодеи?.. — вопрошает кто-то из наших, и все замирают.

Совы расходятся и отступают. Видимо, таков их приказ — если командир гибнет, разворачиваемся.

Их было больше, но мы справились и отделали их не хуже, чем они нас.

Я осматриваюсь и смотрю на Коула. Подбегаю к нему и щупаю пульс. Умер.

Смотрю на остальных: мёртвая Саша, мёртвый Аляска, асфальт усеян другими телами, как нашими, так и нет, но Совы быстро подбирают своих раненых и уходят, то же делаем и мы. Продолжать бесполезно, мы просто поубиваем друг друга, а Хэллебор поставил точку в этом сражении.

Я подзываю к себе всех оставшихся в живых и говорю:

— Кажется, мы победили.

— Не проиграли уж точно! — смеется кто-то в толпе.

— Получается, это была битва за Коула?

— Так точно, сержант!

— Господи, я сейчас умру.

Их воодушевление быстро гаснет при взгляде на павших. Но мы все знаем, что любые их раны, вероятно, не смертельны, как у Августа.

Кстати о нём...

Дэмиан вырывается из толпы.

— Где Эндрю? — лепечет он, а затем смотрит мне в глаза и ловя моё полное непонимание происходящего, убегает обратно в здание. Веля остальным собирать трупы товарищей, я бегу за ним вслед.

Мы подбираемся на второй этаж, в комнату, где должен был лежать Сорокин, и видим разбитый кабинет, баночки с лекарствами и стеклянные бутыли с химией, которые попадали на пол, а вырубленный Лука сидит без чувств возле одного из ящиков, и на его коленях валяется пропитанная чем-то тряпка.

Я весь сжимаюсь и подбегаю к нему. Пульс есть, просто в отключке, медленно дышит. Я проверяю его зрачки и вижу, что он под воздействием какого-то вещества, но кажется будто просто спит.

Я выдыхаю и поворачиваюсь к Дэмиану, который держит в руках маленькую окровавленную записку. Он пустыми глазами смотрит на меня и передаёт её.

Я читаю надпись:

"Я ухожу. Они-то уж точно смогут помочь Августу.

— ваш Эндрю"

Перечитываю ещё раз. И ещё. Снова и снова вчитываюсь в буквы, вглядываюсь в записку, смотрю на обратной стороне, ища слово "шутка!", совершенно не характерное для Куина-старшего, но ничего не нахожу. Только эти слова.

Я ухожу.

Я медленно перевел взгляд на лицо Дэмиана. Оно было непроницаемым, но глубоко в его ледяных глазах айсбергами таяли слезы.

Эйктюрнир**

**бывш. Северный Олень, священный олень в кельтской мифологии, поедающий листья мирового дерева

Мы возвращались в убежище сломленные и уставшие. Половина умерла от потери крови по пути, и пришлось таскать ещё и их. Постепенно ходя туда-сюда самые крепкие из Воронов таскали тела павших, забирая их обратно сквозь тьму ла Бэйла. Человек по имени, кажется, Лука, поддерживал с ним непринужденный разговор и старался отвлечь от тяжелой задачи. Олеан еле стоял на ногах.

Я же судорожно бегал и искал Эндрю. Но его нигде не было. Ни трупа, ни живого. Он и правда ушёл.

Я смотрю по сторонам и не осознаю живости его ухода. Будто бы его тепло всё ещё где-то рядом. Будто бы вот-вот он сожмёт моё плечо и скажет: "Дэмиан, как ты?". Я не могу так. Я не могу... мы никогда не были разлучены, это...

— Предательство, — горько выплюнул ла Бэйл, изучая глазами пол и держа при этом открытым теневой портал. Я сжал кулак и хотел было замахнуться, но силы покинули меня.

Он прав. Дрю совершил предательство.

Всё ради какого-то грёбанного Сорокина.

Я не понимаю, как чувствовать эту потерю. Меня не трясёт и не бьёт холодный озноб, в груди не горит желание разорвать мир на куски, только опустошающее ничего. Ничего, не готовое появиться даже на свет, ничего, не готовое взглянуть в лицо правде. Ничего, являющееся мной.

Из тени выходит Джонни в характерном плаще, который ему выдали, приняв в В.О.Р.О.Н., и он обеспокоенно смотрит на меня.

— Дэмиан, как ты?

Теперь я замахиваюсь, но вовсе не в сторону Джонни, а в противоположную, и ударяю кулаком о стену. Бью ещё раз и ещё, ещё раз, снова, так, пока костяшки не стираются в кровь, и ничего... ничего не чувствую.

Ничего.

Пустота.

Мрак.

Ад.

Река Стикс.

Боковое зрение позволяет мне видеть лицо Джонни: испуганное и с тем же озабоченное. Хриплый шепоток уже прошёлся среди оставшихся, и он пришёл из убежища помогать тем, кто отключился. Так что он должен знать. И я вижу это в наклоне его головы.

— Дэмиан, он будет в порядке. Вы обязательно воссоединитесь, — он будто бы тянется ко мне, но робко убирает руку под плащ и качает головой. — Только не злись, я... Я просто хотел...

Он не договаривает и по его щекам катятся слёзы. Я ошалело смотрю на это, не понимая, как это может быть правдой, и смотрю по сторонам. Никто больше не обращает на это внимания.

Он вытирает слёзы по-детски, кулаками, и пытается не всхлипывать. Я беру его за плечо и легко встряхиваю.

— Очнись, Эрланд.

Смотрю в его лицо и меня озаряет удивительная мысль, как же так, он, этот чужой, почти незнакомый человек, плачет, словно бы за меня. Плачет по моей утрате, моему горю и моей ярости, плачет по моим разрушенным представлениям, плачет по мне. Как же так, чёрт побери, парень?

Наконец, я аккуратно убираю руку с его плеча и вздыхаю. Он поднимает на меня взгляд и начинает, заикаясь, извиняться, и я лишь качаю головой.

— Не плачь по тем, кто ещё не в могиле, Джонни, — это имя на губах кажется неестественным, почти чужеродным, слишком мягким для моего злого рта. — Ты прав. Мы ещё увидимся.

Он смотрит на меня внимательно, затем утирает остатки слёз и слабо улыбается.

— К-конечно... Я рад, если хоть чем-то помог, — он кивает мне и мы молча стоим, а после он отворачивается и идёт подбирать очередного Ворона.

Я стою так ещё несколько минут, пытаясь осознать, чувствую ли что-то теперь, но нет.

Я всё ещё не чувствовал ничего.

Только жгучую, раздирающую и голодную пустоту.

Цербер***

***бывш. Волк, огромный трёхглавый цепной пёс хозяина Ада

Я скольжу где-то в глубине.

Не могу выбраться, очнуться или закричать. Просто тону и тону всё глубже и глубже, не задыхаясь, но чувствуя, как внутри меня что-то распадается. Я тону и не могу сделать ни вдох, ни выдох, и не могу найти ни входа, ни выхода. Вода становится темнее и темнее, и меня затягивает глубоко в недра этого бескрайнего океана.

Я просыпаюсь в спешке и вскакиваю. Тело не болит, лишь ноет плечо в месте приставленного протеза. События последних дней влетают в моё сознание подобно падающему самолёту и обрушиваются со взрывом, окропляя огнём всю прежнюю дрёму.

Я встаю, шатаясь и задаюсь вопросом, целы ли все остальные.

Так, значит, я в убежище. Хорошо. Все остальные конечности на месте. Не плохо. Меня не тошнит и я не покрыт очередными кровавыми точками. Просто замечательно.

Я выхожу из комнаты аккуратно, словно вор, залезший в чужой дом, что по сути так оно и было, и изучаю пространство.

Щёлк.

Чувствую собрание людей в большом зале.

Оправившись и, заглянув обратно в комнату, я натягиваю свой, уже постиранный кем-то от крови плащ и выхожу окончательно.

Иду медленно и размеренно, стараясь не тратить много сил после восстановления. Я ведь умер? Несомненно.

Чувствую, как внезапно накатывает жар. Спотыкаюсь и останавливаюсь, переводя дух, но жар не утихает и охватывает всё моё тело. Меня одолевает мучительная слабость и ноги подкашиваются, что-то яростно бьётся и болит в груди.

Тик-так.

Твою мать. Сердце.

Кружится голова. Задыхаюсь. Не могу дышать, не могу, меня тошнит.

Тук-тук-тук-тук-тук-тук.

Стараюсь идти быстрее, но ноги меня не слушаются.

Тук. Тук. Тук.

Сердце то пускается в пляс, то останавливается, заставляя моё тело пошатываться. Темнеет в глазах, становится то жарко, то холодно, но всё чаще и чаще одолевает именно холод.

Тук. Тук. Тук.

Я скольжу по коридору, пытаясь доползти до зала, и в какой-то момент отвратительная усталость отступает и сердце вновь бьётся как обычно. Не слишком быстро. Не слишком медленно.

Я добираюсь до места назначения и захожу внутрь.

А там... царует пир.

Ну как, пир. Скорее обычный скромный ужин, но с веселыми возгласами и даже тихими песнями.

Дэмиан играл на гитаре в стороне что-то мучительно грустное, но все веселились. Олеан угрюмо сидел на своём "троне", о чем-то усердно думая. Джоннатан разговаривал с Элендом и Юлианом, а Саша и Гоголь о чём-то яростно спорили. Но когда я вошёл, настала тишина. В ней я отчетливо заметил, что кое-кого не хватает...

Струна будто бы оборвалась, но лишь просто замолчала гитара, и все уставились на меня.

А потом на меня обрушился вал поздравлений.

Я слабо, вымученно улыбнулся и сквозь подходящих ко мне людей, вежливо отказываясь присоединиться к ним, направился к Олеандру.

Он, лишь едва посмотрев на меня, еле-еле выдавил из себя:

— Эндрю и Август у Сов. Он добровольно к ним ушел, — скомканно и зло произнес он, а потом устало всё же повернулся ко мне. — Блять, скажи мне, Коул, что я сделал не так?

Я хотел бы ему ответить. "Всё", сказать ему, или "ничего", но промолчал. Он отвернулся, наклонился и пододвинул ко мне мой стандартный паёк.

— Ешь, нужны силы. Ты у нас теперь герой или что-то типа того, — проворчал он и опустил голову на свои руки. Я видел, как он дрожит и понял, что говорил он вовсе не зло или раздражённо.

Он был в отчаянии.

Я сел рядом с ним, возле его ног и заглянул в лицо. Под трясущимися ладонями воронки чёрных безумных глаз казались движущимися, и я отвёл взгляд.

— Ради Августа, значит, — задумчиво сказал я и ткнул вилкой в свой ужин. — То есть, это было его добровольное решение. И он не сдаст нас, — наконец выдавил я то, что могло также интересовал ла Бэйла.

Он вскинул голову и строго посмотрел на меня.

— Чушь, Хэллебор. Пусть веселятся и празднуют, пока за нами не пришли, уже и скрываться смысла нет. Они просто засунут его в ящик Пандоры и узнают всё. А если он не поддастся и на это, то вытянут из него информацию аномальной какого-нибудь информатора типа тебя. Вот и всё, игра закончилась, — он снова рухнул на свои руки и тяжело выдохнул сквозь зубы.

Я покачал головой, отправляя в рот кусочек картошки.

— Вовсе нет. Эндрю обладает сильной аномальной, которая может противостоять любому взломщику информации. Он и со мной так делал, — я взял пластиковый стаканчик с водой и отпил из него. — Его невозможно вскрыть.

Олеан, не отрывая руки от головы, повернулся ко мне.

— Тогда что ему мешает сдать нас по собственной воле?

— Дэмиан, — без раздумий, ответил я. — Его характер. Все остальные ребята. Он не предатель по своей сути, — осторожно начал я, но Олеан перебил меня.

— Предатель как есть.

— Может быть, — уклончиво ответил я и снова принялся за еду. — Но не в том обширном смысле, в котором мы привыкли понимать это слово. Он не сдаст своих, — тихо добавил я, стараясь придать своему голосу больше вкрадчивости. — Он не предаёт семью. И он сделал это только ради спасения Августа, — наконец завершил я и услышал едва заметный, облегченный, но недоверчивый вздох.

— Надеюсь, что ты прав, Хэллебор.

Я хмыкнул и кивнул.

— Обращайся.

Олеан слегка толкнул меня ногой и Дэмиан, сидящий в стороне, снова начал играть. Я посмотрел на него, в его опустошенные глаза, и что-то сжалось в моей груди, но на этот раз не из-за механического сердца.

Мы поймали взгляды друг друга и он, не переставая играть, лишь опустил голову, глядя на струны. Я не видел его лица за копной рыжих волос, но знал, что он тоскует и скорбит.

Пускай он не потерял брата, он потерял... семью. Её часть, её целостность. Теперь — полностью.

И я отлично его понимал.

После пиршественного ужина все расходятся по спальням, сменяются посты у назначенных охраной ребят и наступает ночь, а я лежу на своём матрасе, держа в руках старый чертеж и всматриваюсь в него.

"Прими Сов в свой дом, и они отплатят тебе мудростью. Переходи на правильную сторону, Коэлло Хэллебор, и ты не только спасёшь мир, но и будешь среди победителей, рядом с семьёй, и станешь героем".

Я неустанно думал, правильный ли выбор сделал. Кажется, что да, но что-то в голове не сходится. Зачем им было призывать меня на свою сторону, если они бы собирались только мучить меня? Неужели они считают меня каким-то важным игроком, чем-то большим, чем пешкой, и хотят забрать к себе в клетку, прицепить на поводок?

Хотя я уже на привязи. Только у другого узурпатора.

Я смотрю на лежащего на своем матрасе напротив меня Олеана и думаю о том, что так или иначе, сделанный выбор лучше, чем сомнения по его поводу. Я решил, и решил почти мгновенно, что сделаю так, а не иначе. Что я останусь на стороне Воронов, потому, что сам им стал и потому, что верен одному человеку.

Я знал, что со мной может случится что-то плохое, не прими я приглашения Сов, но не думал, что это произойдет так быстро.

Сердце снова бешено забилось и меня начало мутить. В глазах всё темнело и мельтешило, голова кружилась, а чертеж упал на грудь из-за опавших и ослабевших рук. Правая рука и без того была слабой, потому что я не научился её использовать, но даже мускулы плеча сильно слабели в эти моменты.

Моменты предчувствия скорой смерти.

Я схватился за грудь, словно бы пытаясь разорвать её и вынуть эту тупую железяку оттуда, но останавливала меня неведомая или ведомая сила, отсутствие во мне такой мощи, чтобы вырвать собственное сердце, простая человеческая логика. Не поможет, будет только хуже.

Я всё же скребу ногтями себя по свитеру и коже под ним, пытаюсь расчесать болящую, немеющую и с тем же разрывающуюся грудь, но ничего не помогает. Я перекатываюсь на бок и до боли хочу сжать кулаки, но сил на это просто нет и мои ладони распластываются перед моим лицом. Я вяло дышу, и стук сердца замедляется. Так сильно, будто бы вот-вот остановится. Из носа течёт кровь и я не пытаюсь её вытереть, лишь шмыгаю носом и делаю только хуже, кашляю от попавшей в глотку крови. Всё же нахожу рядом с матрасом в рюкзаке пачку бинтов и разрывая их на кусочки вставляю в нос, тяжело дышу ртом так, будто сейчас умру, и я умер бы, точно бы умер, если бы не злой рок.

Ведь так только хуже.

Я чувствую, словно из меня вырываются беззвучные и панические вдохи и выдохи и снова хватаюсь за грудь, но боль окутывает и разрывает изнутри.

Через какое-то время, она отступает. Я вяло встаю и медленно, держась за стенку иду в туалет. Умываюсь, промываю нос и пусто смотрю на себя в разбитое зеркало.

Ничтожество. Утопающий. Смертник.

Закрываю глаза так крепко, что перед ними пляшут звёзды, и слегка успокаиваюсь. Снова смотрю на себя, но быстро отвожу взгляд и последний раз умывшись ухожу обратно в комнату.

Скоро меня это точно убьёт.

Олеан давно заснул от усталости и переживаний, и я полностью его понимаю и почти впервые вижу, чтобы он спал ночью тогда, когда не сплю я, и на секунду останавливаюсь.

Словно бы мы снова в лицее. Когда всё ещё не так плохо, лишь очень тоскливо и горестно, но море в окне успокаивает и лечит душу своими солеными брызгами, а Куины вместе подходят к комнате и стучатся, чтобы вчетвером провести свободный вечер. В груди снова болит и я в панике хватаюсь за неё, но сердце тут же успокаивается. Я устало сажусь на матрас.

Чтоб меня.

Мы сидим в промозглом, сыром подвале, каких-то катакомбах, спим на грязных матрасах и боремся непонятно за что. Что именно мы делаем? Скорее всего, умираем.

Это мы умеем лучше всего. Умирать.

Следующий день наполнен тренировками и обсуждением стратегий на тот случай, если Совы объявятся в убежище. Планы в основном создавал я, Юниган, директор и несколько одаренных ребят по матчасти, а также Олеан, Гоголь и, неожиданно, маленький Макс.

— Наигрался в компьютер, малец? — спрашивает его директор, озорно улыбаясь своими морщинками под глазами.

Макс смотрит на сестру, что сопровождала его, она что-то быстро говорит на русском и он, улыбаясь во весь рот, отвечает:

— Я обожаю настольные игры!

Все смеются, но настороженность в воздухе остаётся.

Мы также продолжили наблюдать за окрестностями и пару раз выбирались на необходимые точки для пополнения запасов. Обходилось всё без драмы.

Но моё здоровье начинало беспокоить. Я не знал, выпутаюсь ли я и как сказать об этом Олеану. Соарэлле всё никак не мог найти связи с отцом для новостей о новом сердце, а моё начинало изживать себя и меня вместе с ним.

Я харкал кровью в туалете и израсходовал все бинты противостоянием кровотечению из носа. Вероятно, это были последствия израсходования аномальной, но я чувствовал вину за то, что не смог разглядеть Сов и они просто обвели нас вокруг пальца, оказавшись не поодаль, а прямо под нашим носом. Обманули аномальную — разве такое возможно? Видимо, да, в нашем мире возможно всё.

Последствия же кончины механического сердца были те же: тошнота, помутнение сознания и головокружение, боль в груди, ускорение и замедление сердцебиения, слабость.

Я чувствовал, как с каждым днем тону всё глубже в крови, что сам же пролил.

Чувствовал в буквальном смысле, задыхаясь по ночам и днями от чувства, будто из меня выбили весь дух и вырывают сердце заживо.

Во время обсуждения, как Совы обхитрили меня, я упал прямо у всех на глазах. Даже отчужденный и теперь как никогда молчаливый Дэмиан встрепенулся и подобрал меня. Я же едва выговорил: "сердце", и Олеан, мрачно глядя на меня, ответил:

— Значит, ищем твоего отца.

Моё удушье усилилось в миллионы раз, я чувствовал, как на меня сваливаются тонны и тонны железа, прямо на грудь, и весь мир исчезал. Я ощущал, как энергия уходит из меня, чувствовал, как ползу к жизни по отвесной стене и соскальзываю вниз, и наконец, я соскользнул.

— Он умирает, — продекламировал Дэмиан.

Я умер.

Белиал

Я стою в покоях врача и смотрю на его обездвиженное тело. Хэллебор не шевелится, не встаёт уже сутки и не подаёт никаких признаков жизни. Бледен, как смерть и выглядит так же — смерть.

Врач поворачивается ко мне после осмотра и говорит:

— Почти то же, что в случае с Сорокиным, помимо того, что другие органы, кроме сердца, не задеты. Нужен новый механизм, без него тут ловить нечего, — сухо говорит он мне и снимает перчатки. — Найдите этого Эрно Хэллебора и возьмите у него новый механизм для его сына. И мы повторим операцию...

— Но на Августе это не вышло.

— Сердце отказалось от него. Не подошло, механизм был подстроен под тело Коэлло, поэтому ничего не получилось.

Я киваю.

— Я вас понял, доктор.

Уходя, я закрываю за собой дверь и вижу перед глазами задыхающегося Хэллебора, как его янтарные глаза померкли и как он перестал дышать.

Я искал Луку повсюду. В исследовательском центре, где было сражение и неудачная операция. В лаборатории, где мы встретились впервые за долгое время. На кладбище у похороненного тела мамы Коула и Луки. Везде.

Наконец, я нашёл его.

Его могила была через одну с могилой его матери.

"Соарэллэ Хэллебор" — гласила надпись. "Любящий сын и талантливый врач.". И подпись: «Per Apollinem medicum et Aesculapium, Hygiamque et Panaceam juro, deos deasque".

"Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей и всеми богами и

богинями..." — начало клятвы Гиппократа.

Я узнал, что у него была киста.

Ещё тогда, когда он впервые выкинул меня из своего дома и позволил Совам забрать меня.

У него была киста мозга.

И он знал об этом. А мне не сказал.

Я не знал ничего.

И бесконечно обвинял его во всём.

"Ты бессмертен... Это отныне твоё бремя. Так неси его достойно".

Я упал на колени перед надгробным камнем.

"...беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и

моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство..."

Хватаю руками промерзлую землю и смотрю, как она сыпется сквозь мои пальцы.

"Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим

разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости".

Я вспоминаю, как Коул исчез во тьме. Шансов найти его не было, как не было шансов и спастись самому, но всё же мы как-то выбрались.

А тут не выберешься. Не из могилы.

"Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для

подобного замысла".

Чёрт возьми, Лука. Я хотел умереть. Хотел умереть, тогда, когда ты...

"Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена, преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому".

Я мерзну на земле и хватаюсь руками за землю, и кричу, беззвучно кричу на эту чёртову могилу и на весь проклятый мир вокруг. Кричу.

Я видел, как падал Коул. Я видел боль в глазах Луки тогда, когда он отвернулся от меня. Видел его робкую улыбку тогда, когда мы встретились в лаборатории. Видел его изможденный вид и ярое желание помочь в исследовательском центре, и радовался, так радовался, когда оказалось, что он просто в отключке.

Теперь он мёртв.

И не так, как всё остальные. Он мёртв по-настоящему. Не в коме, как Хэллебор или Сорокин, не мёртв, как наши павшие в битве товарищи, восставшие после, он мёртв как умирали изо дня в день люди на протяжении веков.

И я не был богом, чтобы воскресить его.

Я не был чёртовым богом.

Почему я им не был?

Что-то глушит меня и ударяет по голове, и я вижу, как Лука и Коул стоят одной ногой в могилах и смотрят на меня. Зеленое и янтарное, что-то дикое и с тем же домашнее, яростный шторм и морозная буря. Всё ушедшее, недостижимое.

Оба в могилах. Оба.

Я пытаюсь очнуться от наваждения, но не могу. Меня утягивает во тьму этих видений и их же ясность, я не вижу выхода и снова слышу этот голос:

"Это ты виноват", — ласкает мои уши он. "Всё плохое в твоей жизни из-за тебя".

Я кричу, на этот раз вслух, пытаясь заглушить его, и падаю на бок, сворачиваясь в маленький комочек.

Их больше нет.

Стой.

Остался один.

Я закрываю глаза, обхватываю плечи руками и лежу на морозе ещё долго, пока не коченеют ноги и не леденеют даже волосы. Смотрю, как маленькие сосульки свисают с боков и словно позванивают прямо внутри черепной коробки, и снова закрываю глаза.

Холод. Мрак. Зима.

Замерзнуть бы.