6: χάος от χαίνω - разверзаюсь
Конь
Я сидел на полу, пальцами пытаясь разорвать камень под собой. Мне пришлось, пришлось сделать это, чтобы не упустить Олеана — и это было отвратительно.
Я сидел на полу, чувствуя, какой страх должен испытывать человек, которого я мучаю своими иллюзиями, но я ошибся.
В этот момент я понял, что Олеана больше нет в пределе моих иллюзий — я мог физически ощущать, как кто-то в них вторгается, а точнее то, как я людей в своих лозах прячу. Я сидел на полу, чувствуя, как силы медленно растворяются, как то, что я создал и навлёк на самого же себя — кровь, льющаяся со стен, постепенно растворялась. Я чувствовал, что из горла рвётся крик, но молчал. Я сидел на полу и смотрел на свои руки, с которых кровь не пропадала.
Я видел её так же чётко, как сами пальцы. Чётко. Реально. Было ли это реальностью? Было ли это ложью?
Я ударил ладонями по полу один раз, второй, а затем сжал кулаки и коснулся лбом пола, сжимая зубы. К горлу подступало низкое, глухое рычание, а потом я всхлипнул и замолк.
Руки всё ещё были в крови. Я чувствовал, что мне тяжело подняться, ощущал на себе какой-то мерзкий слой непонятной мне липкой тяжести.
Я не хотел осматривать себя.
Я стоял на коленях, опираясь локтями в пол, и в моей голове продолжали умирать дорогие для меня люди. Они дрались друг с другом, они сражались за необъяснимое, никому ненужное нечто — они сражались за иллюзию жизни, за иллюзию свободы. Они сражались сами с собой, но проигрывали. В моей голове они постоянно делают это. Я вижу это во снах. Я вижу это в своих картинах.
И потом это действительно происходит.
Они истекают кровью в моей голове.
Они постоянно умирают. В моей голове. Постоянно, несчётное количество раз, и с каждой новой такой мыслью я всё чаще молю: оставайтесь мёртвыми.
И всё начинается сначала.
Этот кошмар никогда не кончается.
Они умирают. И не я ли тот, кто претворяет эти иллюзии в жизнь?
Я расслабил пальцы и коснулся пола ладонью вновь, после чего под ними образовалась маленькая лужа, отражающая в себе меня.
Я весь был покрыт кровью. И когда я коснулся своего лица, чтобы стереть её, жидкость не поддалась.
Она уже давно впиталась в мою кожу.
Ворон
Я стоял перед ликом своего очередного падения и не мог пошевелиться
Меня тошнило, в глазах всё расплывалось, а лоб пылал. Я чувствовал, что с каждой секундой, что я стою, я схожу с ума
Всё больше
Не конкретно в том смысле, в котором сходили с ума другие люди
Это было что-то другое
Боль от пулевого ранения получено теми полицейскими? Это были полицейские?
Она жгла изнутри в том месте, где пули уже давно не было
Я чувствовал, как мои кости ломаются под плотью, под её весом, под её грузом, но продолжал стоять на ногах.
Я что-то говорил Джонатану, не совсем осознавая, что именно. Губы сами двигались, и я смотрел перед собой, не видя ничего. Но вот, я замолк.
Значит, время пришло.
Меня затошнило от того, что сейчас я должен призвать тьму.
Но возможно в ней будет Коул.
Я прогнал тошноту.
Джонатан впечатался в стену в тот момент, когда первые языки тьмы поглотили комнату. Я вытянул руку, растопырив пальцы и пропуская тёмные нити сквозь себя. Я выдохнул, чувствуя, как боль сковывает изнутри с разных сторон, разные части моего тела, разные куски моей плоти.
Мальчишка — слабый и беспомощный, чьей слабости я будто бы не понимал, но внутри себя знал, что понимаю. Он стоял передо мной медленно сползая на пол — его глаза закатились, рот был чуть приоткрыт. Тело рухнуло на пол и я обвёл глазами комнату. Тени, выпущенные мною в парня, медленно отползали ко мне за спину, задевая ноги и плывя дальше. Чёрный тоннель за мной образовался в неровную, мельтешащую и будто бы живую лужу нефти, но куда более глубокую и расфокусировывающую взгляд. Это напоминаю скорее вантаблэк⁴, нежели нефть. Вантаблэк — пожалуй, хорошее название для моей аномальной магии.
И всё же тени ложились не так идеально на поверхность, они будто бы разрезали землю грубыми порезами.
Я отошёл в сторону, позволяя призраку Джонатана, его духу или скорее разуму — отделившемуся от оболочки, увидеть необходимую для его задачи дверь.
— Проход будет открыт. Ты же всё равно, несмотря ни на что, вернёшься в тело автоматически, — я смотрел в пустоту, не особо надеясь почувствовать присутствие «духа». — Аномальные способности основаны на реальных вещах, а потому твоя «душа» никуда не денется и не застрянет во тьме, ведь это вовсе не она. Тело без сознания не может. Оно к тебе вернётся в любом случае. Но всё же постарайся найти выход сам.
Я махнул рукой в океан тьмы, висящий между мной и стеной.
— Возвращайся как можно скорее. Провести Хэллебора за ручку ты всё равно не сможешь, так что просто запомни, по ощущениям, куда конкретно надо будет идти. Я верю в тебя. А после ты пойдешь туда уже в своём теле вместе со мной, — я опёрся о стену, надеясь, что Эрланд сразу же уйдёт.
Тьма мелькнула, пожирая нечто незримое — едва заметно, но я это чувствовал. Изменились атомы, частицы, или что-то в этом духе — как бы сказал Хэллебор, вероятно.
Я сполз по стене на пол и упёрся лбом в костяшки ледяных пальцев.
Разрушая себя на части
Я с каждой секундой всё яснее чувствовал
Что моя жизнь не является чьей-то шуткой или жалким её подобием
Моя жизнь — она огромная, тотальная иллюзия
Я достал сигареты и закурил, давясь кашлем, а потом меня вырвало.
Обычная желчь.
Жаль, что не чёрная.
Сорока
Я продирался сквозь темноту коридоров как сквозь спутанные тернии. Тьма звала меня тихим гулом на подкорке сознания, но я знал, что это ложь. Тьма не окутывала меня и уж точно не могла поглотить. Не сейчас. Не снова.
Олеан должен заниматься Эндрю сейчас. Это придавало сил не рухнуть на подкашиващихся ногах — лишь в относительном тепле убежища я понял, насколько успел продрогнуть на улице.
Он может причинить боль Эндрю. Нет. Эта скотина вышвырнула меня, как дворовую псину. Нет. Олеан может навредить самому себе.
Я запутался в том, за кого должен волноваться больше. Ноющие пальцы, яркой болью отогреваясь после внезапного приключения, заставляли, манили посмотреть на них. На мои руки. На мои чернеющие вены. На жизнь, которую я так хотел оставить в прошлом.
Вероятно, прошлое продолжало настигать меня с каждой секундой. Всё ближе. И ближе.
Я уже близко.
Я делаю усилие и ускоряю шаг, но тут из комнаты выходит он. Его руки дрожат так, что я вижу издалека, и меня пробирает ответная дрожь. Я останавливаюсь. Эндрю поднимает взгляд.
Улыбается. Измученно.
Я заставляю себя очнуться. И делаю шаг вперед.
— Эндрю, где он? Ты... — я запинаюсь, злясь на бесполезные слова, застревающие в глотке. — Ты ранен?
Уголки его губ вздрагивают и он шатается, я бросаюсь вперед, но стена подхватывает его вместо меня. Его плечо с тихим стуком опирается на холодный камень и Куин, касаясь макушкой опоры, прикрывает глаза. Он бледен. Быть бледным было моей работой. Олеана, в крайнем случае.
Он кивает мне, как будто отвечает на какой-то совсем другой вопрос, и я слышу тихий выдох. Он дрожит — так слаб, что не может даже ровно выдохнуть. Тьма вокруг него кажется не темнее обычной, она мелькает у меня перед глазами, и я сжимаю кулаки, а потом разжимаю их и, делая последний шаг, касаюсь ладонью его щеки.
— Где? — я смотрю на его лицо, аккуратно поворачивая его за подбородок, и осматриваю тело. — Я не... Перелом?
Я вижу, что мои руки тоже дрожат, но не смотрю на их синеву и отечность. Красноту от холода. Я смотрю только в лицо Эндрю, и наконец наши взгляды встречаются.
Мне кажется это лишним. Я поспешно убираю руку, но не могу отвести взгляда от его помутневших глаз.
— Я не ранен. Прости, — он вдыхает через нос, тяжело выдыхает с хрипом и опускает взгляд на мою руку, которую я только что опустил. Он морщится от боли. Почему, если не ранен? — Прости, я не смог его остановить.
Он закрывает глаза и его ноги окончательно подкашиваются. Я подхватываю его, но Эндрю отталкивает меня. Так сильно, что я ударяюсь лопаткой о противоположную стенку коридора и морщусь, но больше всего не могу понять, что происходит с ним.
— Что я... Боже, прости, Август. Я не... Прости, Август... — он держится рукой за стену и будто бы хочет подойти ко мне, но делает шаг назад. — Я просто... я всё ещё вижу её. Я не могу перестать... ты не видишь?
Я понял. Безумие передается воздушно-капельным.
Брови непроизвольно сдвигаются вниз и я внимательно смотрю на Эндрю. Он отводит взгляд, потом осматривает себя.
— Я про кровь. Кровь, Август... она на мне.
Он смотрит в пол, а затем, кажется, что-то ломается. Он не падает, а лишь вздрагивает, когда по его щеке катится слеза.
Я растерянно оглядываюсь, но понимаю, что никакой крови в помине нет, и это факт. И факт — то, что Эндрю стоит передо мной, явно измученный стычкой с Олеаном, который куда-то испарился, и плачет.
Я медленно снимаю с пояса промокшую мантию и протягиваю её юноше. Совсем мальчику, а сейчас — и вовсе испуганному ребёнку.
— Так вытри её.
Он переводит взгляд на мокрую тряпку и его губы вновь дрожат. В легкой улыбке. Он шмыгает носом и бледной рукой тянется к мантии, и я делаю шаг вперед и подношу её к его лицу.
Аккуратно касаюсь его, и он перехватывает мою ладонь с мантией, прижимая её к своей щеке. А затем отпускает, и я передаю ему накидку. Он подхватывает её второй рукой и вытирает лицо, пока его плечи мелко дрожат. Я прикрываю ладонью лоб и стараюсь унять мурашки, пробежавшие по всему телу от этого зрелища. Я выбрасываю это из головы. Это не нужно.
Нужно найти ла Бэйла.
Что вряд ли представляется возможным. Точно не в одиночку.
Я смотрю на Куина и жду, пока он вытрет уже свои руки и взглянет на меня.
— Сходи к Дэмиану и скажи ему о том, что произошло. Я буду у Юнигана — постараюсь узнать, как мы можем найти Олеана. Ты сам справишься?
Он молчит, смотрит на меня рассеянно и лишь аккуратно сложив мокрую мантию, кивает.
Я осматриваю его и отворачиваюсь, быстро удаляясь в сторону комнат учителей.
Только не оглядывайся.
Выброси это из головы.
Ворон
Я. Достал сигарету. Курю.
Меня тошнит, но я продолжаю. Вероятно, я зависим.
И не только от этого, Олли
Не смей называть меня так. Замолчи. Угасни.
Я вдыхаю дым, потому что не могу дышать.
Как бесполезно
Ты бесполезен
Я перестаю отвечать. Я сижу в промерзшем доме и смотрю на темноту перед собой.
В голове нет мыслей. Внезапно, они прервались. Я не слышу ничего. Я ни о чём не думаю. Бесконечный поток
Сменился
Обжигающей
Холодом
П
У
С
Т
О
Т
О
Й
Я задыхаюсь и улыбаюсь, я усмехаюсь и продолжаю вдыхать дым и кашляю.
Рана в плече ноет. Я хочу расчесать её, но руки не движутся. Только сигарета ко рту. На это хватает сил.
Я запрокидываю голову и смотрю в потолок. Громкий окрик ворона зовёт меня, но мне нечем ответить. Он кричит и кричит, пролетая мимо окна, кричит так бесконечно долго, что начинает раскалывается голова.
Тишина. Настигает сознание внезапной вспышкой. Как с мыслями — раз, и всё.
Ничего.
И вновь крик. Птице отвечает сородич и они кричат вместе. Я жмурюсь и хочу заткнуть уши, но лишь подношу к дрожащим губам сигарету.
Время идёт. Я ощущаю резкий прилив сознания, потоком вторгшегося в разум, и боль поглощает меня всего снаружи и внутри.
Чёртова боль. Моя давняя подруга.
Я едва не поджигаю краешек куртки и отдергиваю руку.
Мне стоит себя сжечь. Мне стоит очистить эту пустую оболочку и возродиться, точно фениксу, в мире, заполненном вязкой нефтью, мне...
Стоит заткнуться.
Я отгоняю мысли, но знаю, что вскоре они окончательно поглотят меня. Эти мысли — почти осязаемые и оттого ещё более внушительные, давят на плоть и скрежещут зубами о мои кости.
Выход. Есть. Но зачем. Выходить.
Я роняю окурок и закрываю ладонями лицо. Я падаю на бок и трясусь, сжимая челюсти, а потом кусаю руку, запихивая её в рот, кусаю до боли и до удовлетворения моей пасти — в ней что-то есть, что-то живое, живая плоть.
Я.
Живая плоть?
Я кусаю себя, кусаю и глотаю солёные слюни, кусаю ощущая привкус никотиновой горечи и соли на губах и сжимаюсь в комок, продолжая тяжело дышать и грызть пальцы.
Грызть грзххххтттт гррррррхххххххх
Опускаю руки на пол, слыша, как лежащее напротив тело начинает двигаться. Устало приподнимаюсь и сажусь на полу, наблюдая за ним.
Эрланд тоже медленно двигается, шурша одеждой по полу. Вдыхает тяжело, кашляет от пыли и устало выдаёт:
— Я видел его... — внимательно слежу. — Видел, Аляску... он совсем рядом. Но Коул, — Джонатан смотрит в окно, даже не пытаясь скрыть свою задумчивость. — Он дальше. Намного. Я видел, он забрел во тьму, чем бы она ни была, настолько глубоко, что едва ли различим в ней. Я сам не знал, как вернуться, запаниковал, а потому сразу выпал оттуда в своё тело... и Коэлло, он... как будто бы помог мне с этим?
Я поднимаюсь, опираясь на пальцы и на стену, и чувствую её шероховатость и силу. Силу держаться и держать. Я хочу быть похожим.
— Ты запомнил, как примерно попал туда? Быстро вернулся.
Он в первый раз после путешествия смотрит на меня, и я вижу в этих глазах... Вопрос? Удивление? Сочувствие? Я не понимаю его выражения. Невыносимо.
— Конечно, я... на самом деле, Аляска был просто первым, на кого я наткнулся. Видимо, он там совсем недавно. А второй... не знаю. От него будто бы исходил тихий гул... Нужно лишь было слушать этот голос, или шёпот, или...
Губы дрожат без моего ведома.
— Биение сердец.
Глаза Джонни расширяются и он удивлённо смотрит куда-то сквозь меня.
— Ты прав, когда я теперь думаю об этом... Это отдалённо напоминает биение сердца, но будто бы отражающееся от металла.
Я отворачиваюсь и опираюсь обеими руками на стену, полагаясь на неё. Держи. Держи меня.
Я полагаюсь.
Биение сердца.
Я его слышал. Но не мог понять, откуда исходит звук.
Почему я не мог понять?
Только сейчас осознал, что гудение тьмы похоже на биение сердца. Только сейчас я вижу в этом архаичном гуле смысл... вернее, я слышу их все.
Джонни слышал только биение сердца механического. Ненастоящего. Он слышал...
Его.
А я нет.
Я не мог отличить... почему?
Потому что ты бесполезен
Ты глуп
Ты бессердечен
Бессердечная тварь...
Гул. Он слышен так явно и незримо одновременно, что не может принадлежать лишь паре человек. И он был там всегда — до падения Коула.
Сколько же жизней зарыты в тенях, что открыты лишь мне.
И я слышу их все. Я не смог разобраться один. Не смог. Сломался.
Я выдыхаю и слежу за тем, как еле видимая струя пара изо рта обжигает нос, и смотрю на Джонатана. Он смотрит в ответ.
— Ты сможешь провести меня к этому звуку?
Он сжимает ладонью правой руки противоположное плечо и смотрит в пол.
— Я... Да. Но там очень... опасно, хотя да, ты знаешь, это ведь ты...
Он замолк, едва дрожа — от холода или страха. Я отодвигаюсь от стены и подхожу к парню-призраку, хлопаю его по плечу.
— Значит, двигаемся.
Джонни шмыгает носом и кивает.
— Теперь, туда... В живом обличье, то есть, в своём теле?
Я смотрю на него, оценивая, как быстро он осознает, что за чушь сейчас сморозил. Достаточно быстро. До Коула доходит дольше.
Он морщит нос и качает головой.
— Ага. Я понял...
Я хватаю его за запястье и расширяю тьму, в которую намереваюсь войти.
Там будет Коул
Он должен там быть
Значит, я справлюсь.
Джонни не упирается, но вздрагивает, когда мы пересекаем черту. Я близко притягиваю его к себе с боку за руку, он едва слышно ноет, что ему больно. Порой расслышать что-либо, что сказал Джонни, невозможно, но я кое-как приноровился.
Я выталкиваю его перед собой, не отпуская руки. Сжимаю его запястье, пальцы впиваются в рукав куртки. Мы во тьме.
— Не отходи от меня далеко. Не рыпайся. Не смотри по сторонам. Не оборачивайся. Просто иди вперед и позволяй мне идти за тобой.
Он снова дёргается, но я встряхиваю его руку и он останавливается, не оборачиваясь. И идёт вперед.
Я слышу гул. Гул тьмы — такой неразличимый, что можно принять его за тишину. Тотальная тишина в мире, где постоянно воют машины или люди для нас слышна порой громче взрыва. И тишина тьмы похожа на неё.
Но, кажется, за неимением иных звуков, тут слышно кое-что другое.
Гул давит на уши сейчас сильнее, чем обычно. Он обрушивается на меня так, что я чувствую боль в глазах и голове, словно от перепада давления. Я шатаюсь, но крепко держу запястье Джонатана. Слышу шёпот возле уха, а затем протяжный звон. Мотаю головой, прогоняя собственные иллюзии.
Джонатан вновь вздрагивает и встаёт столбом, но затем что-то меняется. Я чувствую, как его дрожь уходит совсем, и он начинает двигаться.
Я не вижу его лица, но иду за ним, петляя в круговоротах тьмы. Вокруг не видна чернеющая даль или чёрная пустыня — во тьме ты будто идёшь по узким коридорам, и лишь подняв голову вверх осознаешь необъятность этого пространства.
Джонни не поднимал голову. Иногда он замирал, прислушиваясь, и ускорял шаг, но ни разу не сменил направления. Он будто бы не петлял по лабиринту, а шёл по искаженной прямой — но мне могло лишь казаться, ведь впервые проводником был не я. Лишь фактически.
Джонни шёл вперед, и время, подобно тьме, сваливалось на нас подобием кошмара. Это было похоже на сонный паралич, но в котором ты можешь двигаться, более того — тебе приходится.
Ещё никогда тьма не ощущалась мне такой болезненной. Я почувствовал, как на губы стекает капля крови.
Джонатан останавливается и ждёт. Я заглядываю вперед и вижу сидящего во тьме мальчика с серебряными волосами, обхватывающего руками колени и что-то тихо себе нашептывающего.
Я вдыхаю, невольно захлебываясь кровью. Нельзя так делать, нельзя.
Тяну за собой Джонатана и подхожу к Винфеллу. Он не смотрит на меня. Я наклоняюсь, хватаю его за предплечье и заставляю встать. Он послушно делает это, смотрит на нас с Джонни затуманенным, пустым взглядом и молчит.
Я поворачиваюсь к Джонни и киваю.
— Веди дальше.
Он осматривает меня и качает головой.
— У тебя кровь. Ты не выдержишь нас троих. Надо...
— Веди. Дальше.
Я не выдержу второго захода, мне не хватит сил потом вернуть нас обратно в убежище, я не смогу ещё раз сделать это усилие. Не смогу.
Джонатан молчит, но я не смотрю на него. Наконец, он выходит вперёд и продолжает идти, только теперь я стараюсь ровно вести рядом с собой Аляску, который спокойно шагает рядом — одной проблемой меньше.
Мы идём куда-то, в ушах стоит гул, я сплевываю кровь и пытаюсь очнуться. Не теряться. Не бояться. Не отключаться. Не слышать...
Джонни сипит более громким и грубым голосом, чем обычно:
— В теле всё кажется намного дальше. Но я уверен, что шум становится громче. Ты не слышишь?
Я стараюсь напрячься, но от этого голова раскалывается на сотни частей. Я закрываю глаза, вновь сжимая запястье полупризрака и предплечье Винфелла, и лишь через несколько секунд ослабляю хватку.
— Я не слышу, но чувствую, как лопаются перепонки в моих ушах.
Джонни усмехается.
Я сомневаюсь, Джонни ли это до сих пор, но у другого парнишки причин помогать мне не было. Уже тогда, в самом начале пути, он казался другим — но не тем, кем был Райан.
Но оставалось совсем немного, это всё, что я мог понять из его
РеЧи
РЕчиРЕЧИРечиРечиРЕЧИРЕЧИРЕЧИречиречиречи ОСТАНОВИСЬ
Я замираю на месте. Аляска встаёт рядом. Из носа хлещет кровь, капая мне на ботинки, я смотрю вниз и чувствую, как подгибаются ноги. Они дрожат. Я больше не держу Джонни, я хватаюсь за него, пытаясь удержаться, и хватаюсь за Аляску — чтобы не потерять сейчас и его.
Проводник оборачивается и смотрит на меня, я смотрю в его лицо и вижу его глаза: не карие, не золотые, скорее смесь, переливающиеся золотом капли крови...
Он подхватывает меня за локоть другой рукой и удерживает на месте, слегка трясясь уже от напряжения, переводит взгляд от меня к Аляске.
— Белиал? — он назвал мою фамилию, или мне послышалось? — Что с... ты на месте не стоишь, ты...
Я не слышу его, мысли скачут и скачут непонятным мне бесконечным потоком, тьма перед глазами расплывается и переворачивается, я не узнаю это место.
Где я?
Чёрт побери, я не знаю направления, я не знаю, куда мне идти.
Кто я? Это моё тело? Почему же всё...
Обрывается.
Я хватаю Джонни за ворот куртки и притягиваю к себе вместе с Аляской.
А затем всё исчезает.
Призрак
Ты вернулся назад
Когда я шагнул во тьму с помощью своей аномальной, мир пошатнулся.
Не так, как обычно бывает, когда я прохожу сквозь стены или возвращаюсь в своё тело — мир пошатнулся так ощутимо, что я почувствовал ногами рябь, словно от землетрясения.
Я раздвинул руки в стороны, скользя вперед, будто бы это могло помочь восстановить мне равновесие, но после я вспомнил.
Я призрак. Никаких ног. Никаких рук. Лишь что-то незримое на пустом месте, что я привык считать собой.
Я скольжу вперёд, словно меня туда что-то тянет. Пытаюсь остановиться, но не получается.
Я плыву вперёд, куда-то, откуда будто бы веет теплом. Я не могу ощущать холод или жар в таком состоянии, но чувствую покалывание у носа, как будто бы мог почуять это: почуять что-то осязаемое.
Что-то, что не принадлежит этому месту.
И я нахожу его. Достаточно быстро, словно это совсем недалеко. Он сидит здесь, совсем один, я слышу стук его зубов — или он что-то говорит?
Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но понимаю, что меня не услышат. Да и как скоро человек после блуждания во тьме может прийти в себя вообще?
Я не знал его лично, но как-то раз этот мальчик подержал для меня дверь в столовой. Он улыбнулся мне... мне мало кто улыбался.
Я бы почувствовал укол в груди, но не мог чувствовать ничего. Потому я отвёл взгляд от скитальца.
Нужно было понять, где может быть другой мальчик.
И почему-то мне казалось, что я знаю...
Этот стук. Ритмичный, но такой слабый... Будто бы кто-то задыхается, и с тем же будто этот кто-то уже давно банально не живой. Будто бы механизм. Робот. Умирает. Будто бы что-то пытается умереть, но не может. Стук, как биение часов, но куда более механический, порой скрипящий. Возможно, это именно то, что мне нужно.
Тут не так, как с Аляской — я стремлюсь к чему-то, что слишком далеко, чтобы почувствовать его жизнь. Но я слышу этот звук. Не знаю, почему, не знаю, что это, но это явно не может быть простым совпадением.
И я скольжу дальше. Прикрываю глаза, чтобы рассчитывать только на слух, который, как и лёгкое обоняние, в виде призрака у меня сохранялся.
Я не знаю, как долго я искал источник звука. Время замедлилось и ускорилось, оно танцевало какой-то артхаусный танец вокруг меня и в моей же голове, но я старался опираться на ориентиры — на то, что у меня есть. Я ощущал свою реальность, слыша этот звук, куда больше, чем чувствовал себя живым в своём же теле, вне этой тьмы.
Я не хотел смотреть по сторонам — тьма затягивала и игралась со мной. Не смотри. Просто слушай.
Я слышал, как звук становится громче, я буквально слышал что-то, похожее на эхо, которого здесь физически быть не могло.
И почти скоро после этой ненастоящей вечности, я нашёл его.
Я услышал, откуда исходит звук.
Его тело плохо различалось во тьме. Сквозь него будто просвечивало... я приблизился и смог разглядеть. Его тело покрывала тьма, половина его глаза терялась в ней, как и целая рука, часть бедра, шея.
Я хотел бы выдохнуть, но лишь замер. Юноша посмотрел на меня.
Он смотрел. Прямо. На меня.
Тьма поглотила его глаз вместе с кожей лица, но внутри обеих глазниц было что-то другое. Что-то едва заметно светящееся, словно... звёзды.
В его глазах была... вселенная? Я не знаю, как это описать. Я не мог понять, как это возможно и что это значит. Прозвучала эта мысль красиво, но на самом деле я созерцал сущий, отвратительный, шокирующий кошмар.
Его губы дрогнули в улыбке. Он потянулся ко мне чернеющей рукой, его ладонь закрыла мои глаза...
Почему он смог это сделать?
Я открыл их, одной призрачной ногой выходя из темноты. Я обернулся назад, тьма сузилась за моей спиной.
Я должен был просто очнуться в своём теле, почему меня перебросило сюда в виде призрака, я так долго шёл до туда...
Я сделал ещё шаг навстречу своему телу, но тихий звук — не совсем всхлип, что-то среднее с рычанием, остановил меня. Я посмотрел вниз, туда, где лежал Олеандр — он кусал свои руки и дрожал всем телом, его трясло совсем не от холода — куда сильнее, он захлебывался и я видел, как слюни капают на пол рядом.
Теперь я очнулся в своём теле.
Я посмотрел на Олеана.
Он вытирал рукой рот.
ХХХ Ворон ХХХ
Ты вернулся в настоящее
Я не открываю глаза.
Лишь медленно понимаю, что снова здесь.
Здесь ли? В этом пространстве ли?
Я ему не принадлежу.
Я делаю вдох и медленный выдох, но почти не осознаю этого. Я не хочу осознавать ничего.
Чувствовать я давно не умею.
Ложь
И снова.
Всё это начинается снова.
Я жив, я дышу, я существую. И мыслю.
Я, чёрт подери, ещё существую.
Всё вновь и вновь.
Я слышу шорох, меня трогают за плечо и я мечтаю снова провалиться.
Я проваливаюсь
На этот раз мутные видения становятся куда отчетливее. Я вижу, как я — это я, но я на себя не похож, но всё ещё я, прохожу в портал, ухмыляюсь человеку за спиной.
Я уже сделал шаг, обратного пути нет, я будто бы знаю что-то, этот я, которого вижу со стороны — он говорит:
— Я уже сделал шаг.
И переходит в другой мир.
И я понимаю то, что он знал:
Его обманули, и он знал это всегда. Но почему-то...
Не знал я.
И я слышу:
— Там меня всё равно бы убили. Началась новая эра.
Тёплый летний пейзаж и дряхлые хрущёвки сменяются адом. Разруха. Апокалипсис. У меня винтовка.
Я просыпаюсь.
Вижу перед глазами мутное пятно серой стены. Всё обшарпанное, темно-серое, в куда более худшем виде, чем там, где мы были до этого...
Я вспомнил.
Я пытаюсь повернуть голову, но меня аккуратно останавливают, слышу мягкий голос:
— Не двигайся. Ты очень слаб.
Гнев колется в венах как яд, и я чувствую, как в моей крови копошатся мелкие демоны.
Мелкие.
Как я сам?
Я сжимаю кулак — пытаюсь сжать, но сил не хватает даже на это. Я мелко дрожу, резко поворачиваюсь на бок — меня мягко удерживают, и блюю на пол. Но это не блевота. И даже не желчь
Просто кровь.
Я отплёвываюсь, не в силах отодрать лицо от мокрой ледяной поверхности. Содрогаюсь, снова чувствую позыв, но кашляю от пустоты внутри желудка. Кашляю, и мне позволяют продолжить, пока в голосе не остаётся ничего кроме жалкого хрипа.
— Попей, — рука протягивает мне бутылку с мутной водой. Я глотаю, пока меня так же аккуратно поворачивают на спину, глотаю, чувствуя как кровь мешается с влагой, и пью до самого дна, а затем опускаю голову и смотрю вверх.
Закрываю глаза.
Лежу так какое-то время. Время, что это такое сейчас? Лишь отблеск угасающего сознания.
Мне снова протягивают бутылку — уже большую, я делаю глоток и смотрю.
Мне страшно
Я хочу оттолкнуть его, но он лишь держит меня едва напрягаясь, чтобы я не упал. Я сдаюсь, понимая
Это не он
Его волосы серебрятся.
— Ты как?
Как как как как
Бесполезно
Как я
— Замеч...
Вздрагиаваю и снова пытаюсь сблевать, но ничего кроме слюней на лице.
Кем я стал?
— Не смотри.
Он закрывает глаза, но проверяет мой пульс.
— Кажется, уже лучше. Отдохни ещё.
Я послушно падаю не потому, что послушен, а потому что более ничего не могу.
Я закрываю глаза и отдаленно слышу, всем телом ощущая спасительный холод, как он протирает тряпкой кровь, вытирает моё лицо и тихо говорит что-то в сторону.
Я хочу провалился
Провалиться, прошу
Но никто не услышит.
Я лежу вечность, и вечность превращается в миг, когда я чувствую прилив сил и пытаюсь привстать.
Меня подхватывают за плечи и опирают на стену.
— Всё нормально. Мы в безопасности.
Он касается моего лба и я, едва двинув рукой, отмахиваюсь от его теплой плоти.
— С чего бы...
Я вспоминаю, что было последним. Заброшка. Тьма. Джонатан Эрланд. Аляска Винфелл.
Смотрю на него и хрипло прошу:
— Воды.
Он подносит бутылку к моим губам и я вновь жадно пью, обливаясь остатками, пью и ощущаю, что могу двигаться.
— Мы не...
Не закончили. Не справились. Не нашли. Не спасли.
Я не спас.
О какой безопасности идёт речь?
— Мы в убежище?
Аляска забирает у меня бутылку и льёт её на тряпку, сворачивает и кладёт на лоб. Я ощущаю, что лёд помогает.
Голова остужается, но головная боль начинает нарастать.
Нет. Боль не в голове. Боль повсюду.
— Нет. Но я держу нас в петле времени, потому никто здесь не сможет до нас добраться.
Он машет парню за ним, и я вижу, как Джонни тихо подходит ближе, отдаёт Аляске таблетки.
Он выжимает одну из пачки и протягивает мне.
— Обезболивающее. Из твоей сумки, — не находит, что сказать дальше. Я молча беру дар и глотаю, он вновь подносит бутылку к губам.
Кашляю и отвожу его руку.
— Спасибо, — слетает едва слышимым мерзим сипением. Я падаю, и меня подхватывают его руки: он снова кладет меня на пол, подминая под голову рюкзак, и я молча лежу.
Аляска спрашивает в сторону:
— Никого нет?
Отвечает ему дрожащий голос Джонни.
— Нет... ты можешь расслабиться. Ты трясёшься, так надолго не хватит...
— Ты прав. Но следи за окном, пока петля не активирована.
Я слышу, как шуршат сумки. И снова отключаюсь.
Не уверен, как вообще мог бы быть до сих пор жив, не будь бессмертным.
И всё же, мы должны умереть. Это обычный процесс, портящий жизни всем поколениям нашего мира, нашей истории. Без жизни не должно быть рождения
Мы все умрем. Когда уйдёт солнце, мы тоже должны уйти
Я это знал, чёрт побери, знал как свои пять пальцев, как то, что вороны кричат обращаясь ко мне, знал как то, что знают все, знал как то, что чувствует сама планета
Я это знал
И пытался остановить
Остановить. Остановить. Остановить? Чёрт
Я не мог остановить это, я хотел этого, жаждал смерти как спасительной влаги
Я так хотел пить
Пить, воды, воды, воды...
Я должен справиться
Я выдержу
Но тело раскалывается по кусочкам
Но внутренности вылезают наружу через глотку
Но мышцы содрогаются в очередном приступе
Так хочется тошнить
Тошнить, тошнить
Но нечем
Боже мой.
Физическая боль так страшна
Всё же она страшна
Я сжал бутылку до характерного пластмассового хруста и прохрипел:
— Ещё.
Аляска, держа мою голову приподнятой, потянулся за очередной бутылкой и поднёс к моим губам. Когда я понял, что больше не могу пить, что больше не влезет, я дотронулся ледяными пальцами до края бутылки и он послушно её убрал.
— Приходишь в себя?
Он отпустил мою голову и я, почувствовав затылком жар ледяной стены, повалился на бок, стараясь глубоко дышать. Я вдохнул ртом, выдохнул и набрал столько сил, сколько было в каждой частичке моего тела, чтобы ответить.
— У меня больше... вопросов... как пришёл в себя ты.
Я мутным взглядом слежу за ним. Он слегка наклоняет голову, устроившись поудобнее на своём месте, и, опустив голову, отчаянно улыбается. Джонатан куда-то ушёл, что как факт напрягало, но это я оставил на потом.
— Джонни объяснил, в чём дело. Ну как объяснил, — он посмотрел в пространство перед собой. — Он сам не много что понял, как мне показалось. Но после того, как мы очнулись в каком-то подвале, пришлось быстро соображать, адреналин сыграл своё. Мы нашли это место совсем рядом, похоже, здесь редко бывают гости, но мы в городе. Как я понял по вылазке в ближайший магазин, это Великобритания. Вероятно, ты выкинул нас в какое-то некогда знакомое тебе место?... Впрочем я не уверен.
Он поёрзал, приложив ладони ко рту и подышал на них. Я видел пар из его рта. Он тяжело выдохнул, и только теперь я понял, почему так тяжело дышал — если мы правда в городе, с воздухом здесь всё плохо.
Я вытер слюни и прикрыл глаза.
— И как ты вышел на улицу без респиратора...
Я не слышал, чтобы Аляска что-то промычал, но услышал тихий шорох его одежды.
— Пришлось натянуть куртку до носа и терпеть. Да и сами сотрудники магазина едва ли прикрывались платками — не самый благополучный район. Там даже нет необходимой вентиляции.
Я открыл глаза.
Неблагополучный.
Меня начало мутить.
— Олеан?
Я вскочил и закрыл лицо руками. Смутные очертания прошлого прорвались в сознание раскаленной лавой, обжигающей клетки мозга, хотелось кричать, но я больно кусал губы, пытаясь прийти в себя.
Прекрати, прекрати. Всё нормально. Всё прошло, сейчас нет, сейчас нет...
Я убрал руки от лица, когда раздался шорох шагов. Джонатан тихо приоткрыл дверь где-то вдали этой тесной каморки, моё зрение не могло сфокусироваться: дверь то плыла на меня, то отдалялась. Я прикрыл рукой рот, завороженный этой галлюцинацией.
Он неловко и быстро прошёл к нам с пакетом в руках. На его нос была натянута моя толстовка, выглядывающая из под куртки. Он дрожащими пальцами убрал с лица ткань и кивнул на пакет.
— Вода и еда на будущее... Хватит, чтобы Олеандру стало лучше, по крайней мере, чтобы поскорее убраться отсюда... — прошептал он, осторожно подходя к Винфеллу. Я отвёл взгляд от двери и наблюдал за его неловкими, нервными движениями, а затем сказал:
— Я уже в себе.
В себе? Определённо нет.
Джонатан вздрогнул и посмотрел на меня.
— Извини... кха-х, тяжело дышится... Я взял... деньги... у тебя... извини.
Он закашлялся и опёрся рукой о стену. Я убрал руку ото рта.
— Значит, пора убираться отсюда, пока нас не обнаружили.
Аляска кивнул, перебирая в руках купленные продукты.
— Да, боюсь, моих сил держать временную петлю надолго не хватит, а оставаться здесь просто так опасно, и мы сильно рискуем, выходя за покупками. Но, Олеан...
Он посмотрел на меня. Его глаза, кажется, потемнели, но всё может быть в подобной обстановке.
— Что это за место?
Я осмотрел обшарпанные потолки и стены, наткнулся взглядом на лужу в дальнем углу комнаты, выглянул в окно, выходящее на безлюдный серый пустырь заброшенного здания и асфальт. Отсюда можно было выбрался на улицу просто выйдя в окно, и даже не пришлось бы прыгать, не будь окна зарешечены.
Я смотрел на пол, почти чёрный, вымокший, и видел, как лава прошлого начинает течь по ним, всё приближаясь ко мне. Настойчиво. Горячо.
Я сжал в кулаке бутылку, наткнувшись на неё пальцами возле себя.
И выдохнул.
— Воняющий гроб прошлого.
Белый Листонос
— С детства мы оба были достаточно замкнутыми, — мистер Бэйл двигает губами, смотря куда-то вне этого пространства. Я вижу его плавные движения и замечаю среди них, как движение хвоста кита в шторме, лёгкий вздрог: дрогнуло его запястье. Он молчал, уже так же плавно и спокойно размял руку и продолжил: — Однако это не мешало быть нам кардинально разными. Он зачитывался книгами и они настолько сильно поражали его, что он вечно выдумывал истории, в которые мы могли играть. Но у меня воображение всегда было скудным. Меня больше привлекал холодный расчёт и что-то просто более полезное, а не вера в иные миры и прочие сказки.
Он снова помолчал, на этот раз для того, чтобы отпить чаю.
Витольд нетерпеливо стучал ногой о пол, настолько сильно, что я видел это движение краем глаза, постоянно замечая меняющуюся интенсивность. Он закусил губу и махнул рукой на Джермейна.
— Ну?
Губы мистера Бэйла дрогнули в усмешке. Он поставил чашку на стол. Мужчина явно не торопился и говорил медленно: я понял, что он делает это для меня.
— В общем-то, никого не напрягали фантазии Равена и то, что он предпочитал проводить время с ними, а не сверстниками, — он задумался, его взгляд помрачнел. — Он больше любил затаскивать других в свои миры, и те становились в каком-то смысле его заложниками. Он пугал других детей, но были и те, кого притягивало неопознанное и странное, и они становились друзьями моего брата. Конечно, нашло своё более полное отражение это уже в подростковом возрасте.
Мистер Бэйл откинулся на диване, впервые его поза стала более вальяжной и с тем же — более напряжённой.
— Мы немного общались с тех пор, как перестали быть совсем детьми. Наши интересы заканчивались на том, чтобы делиться друг с другом интересной информацией. Ему нравились мои знания, потому что он мог вплетать их в свои фантазии.
Он прикрыл глаза, отчего тон его голоса мне было труднее распознать.
— В детстве никто не обращал на это внимание, но когда Равену исполнилось тринадцать, видения, которые все принимали за фантазию, начали пугать его самого. У нас были сложные отношения с родителями, так что по сути мы предоставлялись сами себе, но я тоже был молод и тоже не уделял брату достаточного внимания. Хотя стоило бы, — он осёкся, нахмурившись. — Это не важно. Короче говоря, Равен начал видеть галлюцинации, которые заставляли его сбегать из дома, ругаться с родителями и наносить себе увечья. Он мог бродить всю ночь по нашей комнате, нервно дергая на себе волосы и шарахаясь от углов. После того, как мать отвела его в больницу после очередного приступа, поднимать бунт не стали: мне ничего не говорили, но Равен начал пить какие-то таблетки. Спустя год я возвращался со школы и увидел, как тот яростно выбрасывает их в окно.
Мистер Бэйл снова замолчал, прочистил горло и продолжил:
— Он запутался в том, кто он такой и что с ним, родителям было плевать или вроде того. Поэтому его поступки перестали быть для меня хоть как-то объяснимы. Мы ругались и дрались, но Равен продолжал совершать нелогичные, импульсивные, порой смешные действия: но всё это слегка ужасало в его полной уверенности в том, что он пытается защитить себя. От монстров, от власти, от шёпота в голове, от злости. Он нерегулярно пил таблетки и больше не ходил к врачу, а потом и вовсе их бросил. И только когда мой брат закончил школу и поступил в университет, я всё понял.
Джермейн взял чашку со стола и выпил остаток. Он взглянул на меня и грустно улыбнулся. Я опустил взгляд, но сразу же поднял его, помня о том, что мне надо следить... на самом деле, мне и самому было интересно читать этот рассказ по его губам, это было куда проще, чем порой просто пытаться понять, что мне говорят другие люди.
Он поставил чашку и выдохнул.
— В этот момент у него окончательно слетела крыша. Нам нужно было зарабатывать на жизнь, и я работал, Равен же не мог удержаться долго на одном месте, он презирал работу и жизнь в принципе. Родители пытались помогать нам, но, в общем-то, спустя время у меня уже всё было в порядке с бизнесом, — он щёлкнул пальцами и задержал взгляд на ногтях. — И я помогал брату, особенно после того, как его отвезли в больницу из-за попытки повеситься и поставили диагноз «шизофрения». К тому, параноидальная она или шубообразная, или ещё какой формы, так и не пришли, по крайней мере мне не говорили.
Сорокин ударил себя ладонью по колену и что-то сказал, но я не хотел знать, что. Наверняка что-то вроде «так и знал».
Бэйл ухмыльнулся.
— Его подержали несколько недель в больнице и я смог убедить их отпустить брата пораньше. Он хорошо себя вёл и выглядел лучше прежнего. Правда в том, что мой брат просто был хорошим актером. Он научился этому благодаря своим вечным играм в фантазию, которые в итоге сожрали его самого.
Мистер Бэйл постучал пальцами по ручке дивана и наклонил голову на бок.
— Я пытался помочь ему, давал денег, навещал в квартире, которую ему купил. Он едва ли ходил в университет и его грозились выкинуть оттуда, на что он никак не реагировал. У меня уже был свой стабильный доход и я часто был в разъездах, а Равен же бродил по городу, шарахаясь от теней, а может быть — под колеса машин, история умалчивает. На какое-то время после моего приезда домой, он пропал, — Бэйл сделал паузу и вздохнул. — Потом снова появился. Со временем я привык, что он ведёт подобный образ жизни. Он рисовал какие-то рисунки, порой писал стихи, но редко. Он пытался бороться со своим «я», но, вероятно, у него просто не было смысла это делать. И вот, уже почти смирившись со странной судьбой своего брата, он звонит мне и смеется: «Прикинь, я теперь отец», вот что он сказал тогда. Не знаю, больше злился я на него или радовался, ведь, быть может, ребёнок всё поменяет в жизни брата.
Он снова сделал паузу и вновь грустно хмыкнул.
— Без понятия, кто была та девушка, мать ребенка. Он не мог встретить её в университете, ведь бросил его, да и прошло с тех пор достаточно времени: ему было двадцать пять лет. Однако я навестил их вскоре после известия, квартира была убрана, а красивая девушка с тёмными волосами мило меня поприветствовала, но я почти не запомнил её лица. Ведь вскоре она исчезла, — мистер Бэйл снова сел ровно и сложил руки в лодочку перед собой. — У брата начался рецидив болезни и она его бросила. Не виню её, в общем-то, вряд ли бы брат нанес ей какие-либо физические повреждения, но оскорбить мог до глубины сердца. Таков был его дар — но он, возможно с благими намерениями, почти не общался с людьми так часто, чтобы его развить.
Сорокин нахмурился, отрицательно качая головой, будто раздосадованный чем-то. Его руки слегка дрожали. Вероятно, история напрягала его всё больше и больше.
Но и Бэйл что-то утаивал. Что это за бизнес, который он открыл в таком юном возрасте? Да ещё и такой успешный, что он обеспечивал брата и его лечение вместо родителей? Впрочем, это не моё дело.
Моё дело — быть читателем историй.
Мистер Бэйл продолжал.
— Я ненадолго забрал мальчика к себе и отвез Равена в больницу. Он вернулся ко мне спустя месяц, малыш как будто узнал его, и я удивился тому, как сильно моего брата это тронуло. Он убедил меня в том, что сам будет ухаживать за ребёнком, и сказал, что они с девушкой не успели дать ему имя, прежде чем она ушла. Он сказал, что долго думал об этом в больнице и решил дать малышу имя Олеандр.
Он расслабил руки и уже более спокойно, как будто отстранённо и приторно-холодно рассказывал дальше.
— Я поверил брату. Я хотел верить, хотел, чтобы у него всё наладилось. Ведь болезнь должна постепенно отходить, но к сожалению случай моего брата, как оказалось, был не самым лучшим. Поначалу казалось, всё в порядке, я приходил порой в гости, когда не был занят. Но работа требовала времени и сил, я был в разъездах, когда мы и познакомились с Флориэно. Но однажды... я обнаружил пустую квартиру. Никто не отвечал и я воспользовался своим запасным ключом: пусто. Спустя время я нашёл брата в каком-то подвале. Он сидел с маленьким Олеаном на руках и дрожал, пока тот неслышно хныкал. Я вытащил его оттуда, забрал ребенка и принялся орать на него, но после успокоился и отвёл их домой, вызвал на дом врача, чтобы он проверил Равена и малыша. Ничего страшного не случилось, Равену просто показалось, что к нему в двери кто-то ломится и ждёт, пока тот уснет, чтобы забрать сына и убить его самого. Равен дрожал, хотя не было холодно, и мне было его жаль. Он умолял меня не забирать Олеандра, что он не сможет без него, что это его единственная надежда и защита. Я поверил. Снова. Ведь ничего ужасного не случилось, верно? Я сказал ему, чтобы он звонил мне в следующий раз, если ему покажется, что кто-то на него охотится. Мы договорились.
И несколько лет всё шло хорошо. Олеан рос здоровым, он был в нас с Равеном — светловолосым и слегка кучерявым, и казался радостным. Как и все дети, должно быть.
И после трех лет, а затем пяти, я поверил, что всё в порядке. Что мой брат справился.
Он замолчал и его кисть снова задрожала. Он перехватил её ладонью другой руки и начал тереть.
— Когда Олеану было около пяти, я уже давно их не навещал по причине отъезда в другую страну. Поэтому я приехал сразу из аэропорта в их квартиру. Вы знаете сценарий. Никто не отвечал. Я открыл дверь.
Обои были содраны. На полу валялись осколки посуды, разбитые кувшины и кровь — немного, со следами, вероятно, самого Равена. Шторы были наглухо затянуты, воняло затхлостью и пылью, полный бардак.
Он сглотнул, пока Сорокин терпеливо ждал, напряженно следя за движениями Бэйла.
— Я нашёл их спустя несколько дней. Для этого потребовалось немало времени, но мне помогали мои люди из полиции, согласившиеся не давать делу огласку. Но брата я нашёл всё же первым.
По слухам и историям, что рассказывали бомжи с улиц и постояльцы ближайших магазинов, совсем мелких и мрачных, как и сам район — странный светловолосый мужчина постоянно носился по улице туда-сюда, выглядел неопрятно, из-за чего никто его не потревожил, решив, что это простой бездомный.
Я нашёл здание, где он был. Равен бегал по подвалу заброшенного здания с перочинным ножом в руке, весь грязный, окровавленный, босой на одну ногу, он разговаривал сам с собой и, увидя меня, направил нож и запишел: «Проваливай, нечисть». В углу лежал Олеан, он дрожал и закрывал грязную голову руками, зажмурившись. Я не знал, ранен ли он тогда, поэтому просто выбил нож из руки брата, что, к вашему сведению, не самая лёгкая задача, а после отшвырнул его в сторону. Он сжался в комок и продолжал шептать себе под нос, что они его найдут, достанут, просил кого-то «отвалить», «исчезнуть», «прекратить», Никогда ещё его болезнь не выглядела по-настоящему опасной и страшной, и пускай все эти мифы про безумцев-шизофреников — полная брехня, мой брат был исключением. Он правда был сумасшедшим. Это его пугало и он не мог сдерживать свой страх, свои иллюзии, не пил лекарства и из-за этого всё усугублялось.
Бэйл глубоко выдохнул, так, что сделал выдох и я тоже. И Сорокин вместе с нами.
Хозяин дома обвёл глазами комнату, задержался на мне, затем на Сорокине и улыбнулся.
— Не могу представить, что Олеану пришлось пережить там за это время. Брата я отправил в психиатрическую лечебницу более строгого режима, но спустя год он оттуда сбежал и я до сих пор не знаю и не хочу знать, где он. Мы с мужем усыновили моего племянника и вырастили его, стараясь дать ему всё то, что не смог дать Равен, и мы всегда старались обращать внимание на то, как он себя чувствует. Поэтому у Олеана нет шизофрении, — он помолчал, протянул руку и медленно начал стучать пальцем по краю пустой чашки. — По крайней мере в той форме, что она была у моего брата.
Не знаю, как-то облегчало вес истории это добавление или утяжеляло её. Я бросил взгляд в коридор, откуда виднелась одна из фотографий маленького Олеандра. Он выглядел простым ребёнком...
Все мы были просто детьми. Просто людьми. С какими-то жизнями.
Сорокин положил тяжелую ладонь на стол. Я повернул голову, чтобы не упустить его слов из виду.
— Что значит «не в той же форме»? Ты хочешь сказать, что у твоего племянника всё же есть это заболевание? Да и судя по твоему рассказу, юноша весь в отца: людей недолюбливает, толкать вдохновляющие речи, как и обдуривать людей умеет, всё что надо для юного источника проблем.
Бэйл мрачно взглянул на Витольда, так мрачно, что тот, пускай и хмурясь в ответ, откинулся чуть назад.
— Шизофрения — это сложная болезнь. Ставят такой диагноз только в крайнем случае — когда человек находится в совершенно уже потустороннем мире, представляет опасность для себя. Насколько я знаю, Олеан отличает иллюзии от реальности, но я не буду отрицать, что эти самые иллюзии ему всё же докучают. Всё слишком сложно, Витольд Сорокин. Всё, что в голове, в нашем разуме, — он дотронулся пальцем до виска и улыбнулся. — Слишком сложно.
Витольд нахмурился и кивнул.
— Как скажешь. Парень и правда не выглядит помешанным. Разве что только на своей идее. Что ж, сколько в мире нет психов, но при этом никакой шизофренией они не больны...
Улыбка Бэйла стала чуть мягче.
— Вот видите, Витольд. Вы тоже можете пользоваться умом по назначению.
Сорокин огрызнулся, но я больше не смотрел на него, а начал подниматься. Я аккуратно взбил подушку и протянул её тоже поднявшемуся мистеру Бэйлу. Он внимательно осмотрел меня, взял подушку из моих рук, затем краем глаза проследил за Витольдом, медленно складывающим свои бумаги обратно в портфель, и, прикрыв от Сорокина рот ладошкой, произнес для меня одними губами: люди делают это немного более медленно, нежели когда говорят вслух.
— Приходи. Ещё.
Он кивнул мне и кинул подушку на диван.
— Что же, рад был помочь уважаемому Сове и его маленькому помощнику в поисках моего непутевого сына. Надеюсь, путь ваш обратно пройдёт не менее плодовито.
Я следил за ним, идя к двери, а потому даже не заметил, как будто бы мягко врезался в кого-то. Этот кто-то ласково погладил меня по голове, вместо того, чтобы оттолкнуть или одернуть, и я поднял взгляд.
Мне улыбался милый мужчина с длинными, ниже плеч, волосами с кучей вплетенных в шевелюру косичек. Я узнал его: тот, кто был на фотографиях с Олеандром и мистером Бэйлом. Я смущенно опустил взгляд и коротко поклонился.
Он снова погладил меня по голове, как будто бы говоря о том, что это не стоит того. Я посмотрел на Сорокина, застывшего позади меня.
— Он глухой, просит прощения за неудобства, — пробурчал Витольд, после протискиваясь мимо меня и идя к выходу. Флориэно — так, я понял, звали мужчину, помахал мне рукой, и я слабо улыбнулся, помахав в ответ. Мистер Бэйл улыбнулся мне, выходя из коридора, и, положив руку мне на плечо, поцеловал мужа. Я отвел взгляд, а затем, когда кто-то из них потрепал меня по волосам, снова кивнул и заторопился к выходу.
Я начал надевать обувь, и когда справился с ней, а Витольд уже вышел, задержал взгляд на провожающих нас Джермэйне и Флориэно. К моему удивлению, тот показал мне знаками жестов: «священник», «грех», затем показал на меня и два больших пальца под кулаками, рисующие сердечко «сердце». Он засмеялся и помахал рукой снова, я помахал в ответ и, кивнув мистеру Бэйлу, который слабо кивнул в ответ, вышел из дома, в котором узнал мрачную историю детства Олеандра, бросившись догонять завербовавшую меня Сову.
Примечания:
4: Вантаблэк (англ. Vantablack) — одно из самых чёрных известных науке субстанций. Поглощает 99,965 % падающего на неё видимого света, а также радио- и микро- волны. Вантаблэк настолько чёрное вещество, что человеческий глаз воспринимает его как натуральную пустоту