Треть солнца

Сорока

— У нас больше нет дома. Вполне вероятно, что мы сами себя его лишили.
У нас больше нет семьи. У нас больше нет простой, объяснимой цели. У нас больше нет нашего друга. У нас не остаётся зачатков здоровой психики. У нас почти нет лекарств.
У нас нет душ. У нас нет ничего, кроме нас самих.
Абсолютно бесполезных, беспомощных, туп...
Эндрю остановил меня.
— Мы не бесполезны, — он окинул взглядом помещение, едва задержав на мне взгляд. — У нас больше нет дома. У нас нет ничего, кроме нас, — он показал на себя, на меня и обвел пальцем комнату. — Нас самих. Нас.
Я взъерошил волосы и зарычал.
— Нас? Нет, я имел в виду скорее разрозненное сборище мелких неудачников, нежели «нас» как что-то стоящее, что-то... Черт. Мы не должны ссориться, это такие мелочи. У нас нет проклятого дома! Мы чёртовы преступники! Мы... мы одиноки.
Сжимаю зубы до боли в висках. Эндрю качает головой и смотрит в дальний угол комнаты. Под его глазами залегли тени. Его губы дрожат. Я смотрю туда же.
Из темноты раздается тихий смех — и я тут же хватаю с пола крупную свечу и ставлю ближе к нему.
Олеан смотрит на меня исподлобья и улыбается, не глядя на свечу, рассеивающую его мрак хотя бы немного.
— Одиноки... Нас самих, нас, — он повторил это снова, снова повторил слова за нами — окончания фраз. Я смотрю на него, оценивая, действует ли ещё моя аномальная. Олеан не перестаёт улыбаться.
— Извините, ваши голоса... оседают. В голове. Трудно говорить, не... не слушая эхо. Эхо ваших грёбанных пастей. Пастей, чёрт возьми! Мы одиноки!
Он откидывается на стуле, пытаясь размять связанные за спиной руки. Я смотрю на Эндрю, но тот напряжённо молчит в ответ.
Тогда я хватаю Олеана за плечо и яростно сжимаю.
— Что, чёрт подери, с тобой не так?! — срываюсь, чувствую как меня грубо отталкивают назад, но держу равновесие. Тьма уже почти коснулась меня: она растворяется в миллиметре, а Эндрю стоит передо мной и смотрит на Олеана в упор. Он шепчет мне:
— Не прикасайся к нему. Это опасно.
— Опасно... опасно... Не... к нему. Опасно! — Олеан взмахивает ногой, будто бы пиная невидимый мяч. Его голова запрокинута. — Верите или нет, а у меня был план. И есть до сих пор! Опасно, опасно! Но план есть. Я сделал это... Для мотивации, — он переводит взгляд от Эндрю ко мне, насмешливо наклоняя голову и изгибая губы, шепчет:
— Без меня вы всё равно их ниоткуда не вытащите.
И он снова начинает рассеянно смеяться. Эндрю смотрит на него, я же встряхиваю головой и подхожу к ла Бэйлу, чувствуя, как во мне разгорается холодное пламя, жаждущее высосать из него силы, чтобы он вновь хоть на мгновение заткнулся. Я останавливаясь, чувствуя, как огонь внутри меня гаснет, и вокруг будто бы становится холоднее.

Олеан резко наклоняется вперёд и шепчет:
— Бу.
Свет гаснет. Неугасаемая свеча, работающая на аномальной магии, гаснет, как гаснет и свет в комнате. Я оглядываюсь: слишком темно, хочу повернуться, но чувствую руку Эндрю, останавливающую меня.
— Он отвлекал нас... пока его тьма подбиралась к выключателю и свече. Не двигайся. Он исчез.
— Исчез! — я чувствую, как меня хватают за плечи, я задыхаюсь, пытаясь ухватиться пальцами за что-нибудь, но они лишь беспомощно раздирают тьму. Я слышу окрик Эндрю далеко, будто бы из другой вселенной и ощущаю холод: падаю в снег. Я сипло кашляю, кашляю, чувствуя как замерзают конечности, глядя на контрастность синих пальцев и белого снега, и оглядываюсь. Позади только лес с едва качающимися заснеженными деревьями и низко завывающий ветер. Но я узнаю местность.

Я возле убежища. Помню, как пару раз выходил караулить здесь. Сегодня должен был стоять Аляска на посту... чёрт.
Медленно встаю со снега и смотрю по сторонам, цепляясь взглядом за ближайшие объекты впереди. Да, дворец выглядит заброшенно и ни капли не величественно. Серые камни, где-то даже чёрные. Не разрушенное здание, но очевидно не популярное у туристов, не убранные от снега дорожки из глубоких сугробов вокруг. Унылое здание чем-то напоминало лицей, но было куда более блеклой и уродливой его копией, а также выглядело куда более старым.
Лесистая местность вокруг — скорее лесопарк, чем настоящий лес. Но это уездный поселок, так что отсюда до города ехать часа два в лучшем случае. Вокруг одни дубы да ели, что действительно ограждало нас от возможных любопытных глаз.
Я откашливаюсь ещё пару раз и пытаюсь сориентироваться, чувствуя нарастающую внутри дрожь. Меня трясет, холод сковывает изнутри, невозможно унять тряску. Тру ладони друг о друга без особой надобности — моё тело слишком ледяное из-за анемии. Я вдыхаю холодный зимний воздух: около минус девятнадцати, но ощущается намного больше из-за влажности, к тому за городом всегда холоднее. Я пытался припомнить, был ли я тут когда-нибудь со школьной экскурсией: как-то раз нас привозили в некий особняк и показывали скрытые проходы и туннели, схожие с нашим убежищем.

Но моменты эти все словно стирались из памяти, точнее мутнели и блекли на фоне реальности, которая тоже красками не отличалась.

Я выдохнул, по-детски радуясь клубу пара изо рта: только сейчас это значило, что хотя бы моё дыхание ещё теплое, и направился ко входу в большое серое здание, немного скрытое за деревьями. Я двинулся вперёд, мрачно наблюдая за оставляемыми мной следами: обычно мы брали с собой мягкую метлу для заметания улик. Что делать с ними сейчас я не имел ни малейшего понятия.

Но я всё же остановился, глядя на деревья. Отломить ветку? Нет, это безнадежно, они абсолютно голые сейчас. Тогда я опустил взгляд на себя: на мне поверх кофты была надета мантия. Я снял вороновую накидку и принялся заметать за собой следы ею. Губы невольно дрогнули в ухмылке.

Я ясно понимал, что необходимо торопиться. И я торопился. Я хотел бежать к входу в убежище и стучать в двери, надрывая голос, но не мог оставить такую явную улику после себя, такую опасную ошибку.

Чёртов ла-ла-ла Бэйл. Он хочет чтобы нас поймали? Что это, чёрт побери, было?

Мозг, казалось, взорвётся несмотря на холодность всего остального тела.

Что этот псих сейчас сделает с Эндрю?

Я не мог больше тратить на это время. Я замёл следы ведущие к зданию, относительно быстро продвигаясь к нему -- не главному входу, когда-то использовавшемуся как парадный, а далеко в сторону. Оставшиеся следы отправлю убирать кого-нибудь другого, как только доберусь до входа в тайные переходы. Главное добраться как можно скорее, а гости нас и без того до сих пор ещё ни разу не посещали.

Старый замок имел четыре невысокие башни, одна из которых была разрушена и руинами накренилась над основной крышей. Это каждый раз напоминало мне что-то до боли знакомое. Вероятно, люди напрочь забыли даже о существовании этой конструкции -- замок не то, что был заброшен, он всё ещё считался чем-то вроде достопримечательности, но был призраком среди этих деревьев. Наверное, как и мы все.

Я повязал промокшую мантию на поясе и, всё сильнее дрожа, помчался вдоль каменного здания в дальний край, соседствующий с покоцанным забором, отделяющим недодворец от лесной части. Перебежками я обходил дворец, лишь мимолетно замечая некоторые признаки былого величия: на некоторых стенах виднелись разрушенные серые изображения довольно уродливых ангелов, но двигаться приходилось оперативно и без времени на любование, вплоть до тех пор, пока я не приблизился к забору. Наконец, в поле моего зрения показался колодец: неприметный и грустно стоящий под небольшим деревом, покрытым шапкой снега. Я подбежал к нему, снова сняв мантию, быстро замел ближайшие следы, завязал её на поясе и, уперевшись ладонью в холодный камень, перепрыгнул внутрь колодца. Оставленный мною дворец провожал меня своей молчаливой скорбью.

Снаружи могло показаться, что я лечу прямиком в бездну, но на самом деле тут была совсем небольшая высота: дальше, своеобразным обманом зрения, шла крепкая каменная лестница, обеспечивающая безопасный подъём и спуск. Я выдохнул и немедленно направился на погружение, пальцами проводя по стенке тоннеля, поскольку свет, в целях надёжности прикрытия, был здесь недоступен.

Я слышал, как эхо моих шагов разносится повсюду, словно колокола: и шагал всё быстрее, бежал, мчался. Наконец, когда показались небольшие ворота, я остановился и упёрся ладонями в колени, тяжело дыша. Помотав головой, я поднял кулак и отбил общепринятый стук: быстрый удар, быстрый удар, медленный удар, быстрый удар, медленный удар, медленный удар.

Никто не отозвался. Тогда я повторил процедуру и закашлялся. Голосовые связки словно лопались то ли от холода, то ли бега, то ли нервов. Я повторил удары снова, и снова, и снова, но затем я сбился: я сбился, почувствовав боль в костяшках. На стене осталось небольшое алое пятно. Я выдохнул, сжимая и разжимая кулак, и пальцем другой руки стёр кровь.

И откинул руку, чувствуя, как дверь открывается.

— Чёрт побери, что за... Сорокин?

Веймин сонно смотрел на меня, хмуря брови. Под его глазами были круги, потому сомневаюсь, что спать ему пришлось долго.

— Сделаю вид, что не видел твоего сонного лица. Мне срочно надо внутрь, — я прошёл мимо Веймина, однако он не был настолько сонным, чтобы забыть о том, о чём на мгновение забыл я.

Потому он схватил меня за локоть и удержал на месте. Я запрокинул голову, с прищуром глядя на него.

Он прочистил горло и нахмурился.

— Аляска. Его не было ночью в комнате. А час назад он должен был выйти на утреннее патрулирование... — я потянул руку, вырываясь из его хватки и покачал головой.

— Мэй, сейчас не...

— Постой. И сейчас ты выходишь оттуда весь в снегу, хотя я не видел, чтобы ты уходил через эту дверь, — он сложил руки на груди. — И если думать об этом сейчас, Коэлло Хэллебор... пропал точно так же. Не выходя через эти двери.

Он выдохнул:

— Я знаю это, Сорокин. Я сторожу эти ворота.

— Ага, когда не патрулируешь остальные точки. Молодец, Мэй, что интересуешься, но мне правда сейчас не до абсурдных теорий заговоров.

Я направился дальше по тёмному коридору, уже, тем не менее, видя куда иду благодаря свету свеч.

— И да, необходимо убрать следы вдоль здания, которые я оставил. Постарался самое очевидное скрыть, но тем не менее, пошли кого-нибудь туда.

Я шёл дальше, не слыша ни единого шороха за своей спиной. Я подумал было, что мне удалось отсрочить этот неприятный разговор с обеспокоенным членом нашей команды. Как будто у нас четверых на все проблемы беспокойства не хватало...

Однако голос, вновь зазвеневший позади показался, впервые, менее невозмутимо-отстранённым. Но эмоцию разгадать я не смог. Беспокойство? Гнев?

— Я приду к вам сразу как только разберусь с этим. Потому как... что бы Белиал сейчас не творил с нашими людьми, нашей силой — это вернётся ему бумерангом. Я это знаю.

Ноги на секунду стали тяжелее. Я остановился, вслушиваясь в тембр его голоса. В бессмысленность его слов.

— Что бы «Белиал» не делал с нашей силой, это всё ещё именно он тот, кто собрал эту самую силу. И бумеранг сейчас прилетит ему от меня, но не более того, — я направился вперёд, расправляя плечи. — Этот псих просто нуждается в небольшой дозе адреналина. Он её получит.

Я завернул в коридор, ведущий вглубь к залу церкви и из неё выходящему коридору к спальням и прочим мелким помещениям.

В ушах больше не звучало эхо. Только нарастающий крик шипящей пустоты.

Ворон

Я схватил Эндрю и хотел прижать его к стене, но он, пускай и неловко, но крепко сжал моё запястье и потянул на себя. Я едва не споткнулся, но удержался, отпуская Куина-старшего и, не долго думая, заглянул в его глаза.

Он смотрел на меня в ответ, медленно дыша.

— Куда ты отправил Августа?

Августа. Августа. Августа. Августа. Авг...

Невыносимо.

— Он скоро вернётся, не беспокойся. Мне просто не очень нравится, когда из меня выкачивают всю энергию, знаешь, — я едва мог расслышать собственные мысли за стеной эха слов сказанных другим человеком. Едва различал их среди бесконечного леса непроходимых повторений, всё нарастающих и нарастающих, а затем резко испаряющихся с новой порцией жгучего звука:

— Он делал это, потому что не мог иначе! Думаешь, Августу удовольствие доставляет мучить других? Ты просто слетел с катушек.

Мучить. Удовольствие. Слетел. С катушек. Катушек. Катушек. Катушеккатушекатушеккатушеккатушеккатушек...

— Мой полёт ещё только впереди, Эн-дрю! — я улыбнулся так, что почувствовал, как трескается моё лицо. Выражение лица Куина не изменилось, потому я решил, что это мне только кажется. Рушится что-то не снаружи, а внутри. Меня тошнило от самого себя, но я не знал, как это контролировать.

Кажется, тем не менее в Эндрю кое-что менялось и внешне. Он терял самообладание.

— Ты и Августа забрал во тьму, верно? Олеан, верни их. Верни их всех сейчас же! — его голос дрогнул и понизился. Я слышал в нём хрипотцу. И угрозу.

СЕЙЧАС ЖЕ!

Я чувствовал, как хохот рвётся откуда-то изнутри, истеричный и мерзотный, словно рвота, он должен просто выйти и освободить моё тело от себя, но, лихорадочно следя за плывущими перед глазами точками из одного угла в другой, я не заметил, как Куин-старший набросился на меня.

Я упал, чувствуя, как он прижимает к полу мои запястья, а потом заносит руку для удара, и я снова начинаю смеяться, и смеюсь слишком долго, слишком долго для пары секунд, за которые он должен был мне врезать.

Я стараюсь сфокусировать взгляд на Эндрю, и едва различаю его рыже-синие очертания: на нём тёмно-синий, почти чёрный колючий свитер с заплатками, и я хватаю его за локоть, вырывая одну из заплаток и тяну на себя, цепляясь пальцами за его оголенный локоть, и когда он морщится, перекатываюсь через Эндрю и вскакиваю с пола.

— Скоро мы все снова встретимся! Вместе, — не оглядываюсь на него и выбегаю в коридор, толкая дверь плечом и примерно прикидывая, что после отключки они перетащили меня из комнаты Дэмиана в наш общий с организаторами «кабинет», и теперь я рассчитывал, куда примерно я должен идти, пока не вернулся Сорокин со своим вампиризмом. Я бежал по коридору, потому что мне хотелось бежать, а теневые тоннели казались неестественно отталкивающими как раз потому, что они были именно мои, но я бежал улыбаясь самому себе и чувствуя, как ритм сердца отбивает такие удары, что начинает сдавливать грудь. Я чувствую, как оно бешено колотится, и смотрю по сторонам, очнувшись от своего помрачнения, наконец замечаю, что происходит что-то неправильное: стены медленно темнеют, и я вижу, как капли крови струятся по полу, под моими ногами кровь, и я шлепаю по ней, утопая в лужах. И я смотрю вперед, пытаясь унять сменивший адреналин ужас, и передо мной оказывается тупик. Стена чернеет и словно бы гудит, отталкивая меня, она шепчет: «вернись обратно, поверни назад».

Я смотрю перед собой в черноту ещё несколько мгновений, как в итоге осознаю: мой разум никогда не сказал бы мне поворачивать. Он бы унижал меня, как мог, он бы истёр мои чувства и надежды в порошок, но он никогда не заставлял бы меня останавливаться на пути к разрушению — или саморазрушению.

Я улыбнулся, позволив крови с потолка капать на моё лицо, и стер её, глядя после на размазанную по ладони жидкость.

— Какой талант.

Я, по привычке, без надобности вытер иллюзорную кровь о штаны и двинулся прямиком в чёрную стену, одновременно погружаясь в свою собственную тьму. Тени приняли меня даже не обижаясь на мою неприязнь и перенесли туда, куда мне надо, — на другую сторону иллюзии, созданной Эндрю, и я двинулся вперёд, видя боковым зрением уже только серые каменные стены и тихо слыша звук всё также протекающей где-то воды: и всё ещё не мог прогнать видение того, как кровь капает со стен мне под ноги.

Призрак

Я скрёб пальцем по стене темницы.

Освободили всех, кроме меня. Когда нарушителями закона являются всё. Вот что значит настоящий победитель звания короля неудачников.

Волосы лезли в глаза, что очень сильно раздражало. Как бы я ни старался убирать прядь волос за ухо, по привычке, это уже не помогало. Глаза привыкли к темноте, и темнота просочилась внутрь меня.

Маленький контейнер с едой стоял у ног. Я смог съесть только половину и чувствовал себя сытым, хотя не сказать, что порция была большой. Я чувствовал пустоту внутри и потому даже маленькая порция хоть чего-то насыщала меня сверх меры. Так, что начинало даже тошнить.

Я, то есть мы — перестали отличать одного от другого. Я есть Райан, Райан есть я, всё в голове перемешалось, а раздражение нарастало с каждой проведенной здесь секундой всё больше. А потом — наваливалось отчаяние, я падал на пол и плакал, а потом бил себя по лицу, пока не чувствовал на губах привкус крови. Я не знал, есть ли Райан вообще, или же я и Райан это один человек, или же я и Райан это больше, чем человек и больше, чем два человека. Я не знал, есть ли я Райан и есть ли Райан во мне, я не знал, я не знал, я не знал, как меня зовут, кто я, кто я? Кто-нибудь? Пожалуйста?

Ноготь хрустнул. Я закусил губу, снова ощущая голость мяса моей плоти, и обессиленно положил руку, закатывая глаза, будто бы эта бессловесная мольба могла помочь мне избавиться от резкой боли. К горлу подступил комок и я почувствовал, что хочу убрать то, что скопилось внутри меня, хоть куда-то, и я хотел заплакать, я так сильно хотел, и я лёг на холодный пол, и я чувствовал, как к горлу подступали слёзы... сухие слёзы, несуществующие слёзы, иссохший источник. Их больше не было.

У меня не осталось даже слёз.

Никто не приходил ко мне, никто не говорил, как дела у Мехькюр, никто не разговаривал со мной — самое лучшее, это сочувственный взгляд и яблоко в бонус к набору с пайком. Я не понимал, зачем нужно было быть добрее ко мне, чтобы потом снова разбить. Это злило. Пустые, сухие слёзы, призраки слёз пропали, и я чувствовал нарастающую злость. Я ударил кулаком по полу, ощущая как боль отдаётся пламенем в пораненный палец. Я ударил ещё раз и ещё, тихо рыча, слюни стекали на пол вслед за моими ударами и я чувствовал, как гнев просачивается под мою кожу, как щёки становятся горячее и как сильно хочется впиться кому-нибудь зубами в кожу.

Господи, это ведь не я. Это не я. Это не...

Я услышал приближающиеся шаги. Ну вот, отлично, время настолько искажается теперь, в безделии и бессилии, что едва прошедший завтрак заменяет ужин. Я попытался стереть слюни с лица, но только сильнее размазал их, чувствуя себя мокрым и грязным. Я хотел бы встать, но боялся, что наброшусь на того, кто войдет, если хотя бы подниму голову. Сдерживать это становилось всё труднее, а после очередного провала в памяти моё пребывание в своём собственном... если оно вообще могло быть моим... сознании становилось всё короче.

Но щелчка не было слишком долго. Я слышал, что кто-то остановился у моей двери, но почему он не открывает? Неужели мне всё померещилось?

Я едва повернулся в сторону двери, пытаясь привыкнуть к темноте той части помещения, куда давно не смотрел. Казалось, что ничего не меняется, и я слегка привстал, упираясь ладонями в холодный пол. И тут, наконец, разглядел фигуру, которая сливалась со тьмой слишком хорошо, но недостаточно, чтобы быть незамеченной после стольких попыток. Тем более что та шоркнула ботинком.

Я оглядел его с ног до головы, не совсем понимая, что он забыл здесь. Вряд ли у того, кто ведёт такую сложную игру, было время для отребья вроде меня.

Но Олеандр оставался стоять поодаль, будто бы раздумывая, подпущу ли я его к себе. Это заставило меня улыбнуться: великий и ужасный боится меня?

Нет, вероятно, не меня. Нас.

Не совсем страх, скорее... осторожность.

Я снова лёг на пол, пусто уставившись в чёрную стену перед собой.

Наконец, ла Бэйл разрушил тьму своим, наверное, синевато-серым голосом. Как дым и пепел.

— Ты ведь хочешь выбраться отсюда, верно, Джонни? Ты хочешь получить заслуженную и так нечестно отнятую мной у тебя свободу? Ты её получишь.

Я смотрю на фигуру, пытаясь предугадать его действия, но он не двигается. Снова уловки? Как это раздражает. Он меня раздражает.

— Я не хочу тебя держать в этой дыре и планировал выпустить после того, как найду лекарства, но обстоятельства… изменились. Знаю точно только то, что не могу заслужить твоё доверие. Но, так уж вышло, мне нужна твоя помощь, а тебе нужна моя. Я держу своё слово, пускай и обманываю в других ситуациях, сечёшь?

Я просто хочу, чтобы он ушёл.

В голове на некоторые мгновения пропадают все мысли, кроме одной: отвали. Уходи. Прочь. Оставь меня.

Пусто.

Но мысли всегда возвращаются. И иногда их становится слишком много.

— Ты не сдержишь своё слово для такого, как я. Ты считаешь меня неудачником. Нытиком. Ничтожеством.

Я запнулся и, сглатывая хрипоту и алость в своём голосе, прошептал:

— Я для тебя не более, чем животное. Может быть, ты прав. Но обещание с таким как я ты не сдержишь. Так что просто... просто уходи. Я прошу тебя, да, я жалко умоляю, но я могу только это: просто исчезни! Проваливай! — я сел на полу, согнувшись пополам от боли где-то в желудке, или в области груди, или спине, или голове — я не понимал, но чувство пустоты будто бы сжирало заживо, и это было настолько реально, что невозможно было не попытаться избавиться от этого хоть как-то. Я закрыл всё ещё влажными руками лицо, боясь скорее не быть сожранным заживо сейчас, а быть не сожранным — и продолжать гнить.

Я начал качаться, пытаясь успокоить себя, вперёд-назад, будто бы это хоть как-то помогло бы пустоте перестать крутить из моего желудка смузи. Я чувствовал, что перед глазами всё трясётся, и ощущал, как моё тело меня не слушается, как я его не чувствую и будто бы покидаю, как при моей аномальной: но это была не она.

Я не почувствовал даже того, что он положил руку мне на плечо.

Только когда он сжал его я посмотрел в лицо Олеандра сквозь растопыренные пальцы. Он не улыбался, не ухмылялся и выглядел будто бы... серьезным. Его чёрные глаза, кажущиеся сейчас как будто более светлыми, смотрели прямо на меня, а не мимо — и я смотрел на него, борясь с желанием оттолкнуть ла Бэйла прочь.

— Ты прав. Я ненавижу тебя за постоянное нытье, слабость. За тебя, Джонни, — он достал из кармана своей мантии кусок туалетной бумаги и протянул мне. — Только потому, что я ненавижу за это же себя.

Его голос дрогнул и он отпустил моё плечо. Я, как в трансе, пусто смотрел в пол и сжимал в руках салфетку. Тьма давила на перепонки и я, неосознанно поднеся бумагу к лицу, вытер его.

— За тебя, Джонни. Но в тебе ведь ещё есть Райан.

Он подошёл к стене, почти пропав из моего поля зрения, и медленно провёл пальцем по ней, после смотря под ноготь, под который забилась засохшая кровь.

Я не мог поверить своим ушам: эта своеобразная форма признания душила меня непониманием. Я не знал, верить ли ему, но очень хотел. Раздражение всё ещё грызло меня, но забилось куда-то в угол, и только мой собственный голос звал: «Даже если он лжёт, у тебя появится шанс сбежать».

Он молча стоял у стены, не глядя на меня. Я вытер остатки слюней и посмотрел на Олеандра в упор. Почувствовав это, он посмотрел на меня в ответ. Теперь я видел, хоть и в полумраке, что его лицо изменилось: скулы видны чётче даже во тьме, глаза красные, как будто он плакал несколько ночей подряд. Вероятно, это последствия болезни, но всё равно вид был не из лучших. Мантия потрёпанная и пыльная, будто бы он только что дрался. Он совсем не выглядел также угрожающе, как я помнил до сих пор. Не мог разглядеть больше в темноте, но полученной информации мне хватило для принятия решения.

В конце концов, я хотя бы попытаюсь.

Проходить сквозь тьму оказалось совсем не так страшно, как мне показалось в прошлый раз, когда он перемещал всех с острова в убежище. Я не знал, почему мы просто не могли выйти в коридор, но предположил, что Олеан больше вовсе не главный, если и был им вообще когда-нибудь. Я осмотрелся вокруг, жмуря глаза от слишком яркого после заточения в темнице света. Вокруг всё было белым, и я сразу узнал родной снег под ногами. Конечно, вряд ли мы были в Исландии, но холодно тут было ничуть не меньше. Я обхватил себя руками, уже пожалев о том, что пошёл с Олеандром.

Куда мы вообще направляемся?

Однако он, скинув с плеча чёрный, как и вся остальная его одежда, большой рюкзак, с резким нажимом достал оттуда толстовку и длинную тёплую куртку, бросив их мне по очереди. Едва поймав толстовку, а затем чуть не уронив куртку, я зажал её коленями и надел кофту. Чёрная с потёртым принтом ядерного знака, вероятно, она принадлежала самому Олеану. Он носил мешковатые вещи, потому та пришлась мне впору, даже с запасом. Почувствовав как приятно тёплая вещь касается кожи, я слабо улыбнулся и надел куртку тёмной камуфляжной расцветки. Сам Олеан тоже оделся, накинув на себя короткую чёрную куртку с белой вышивкой на спине в виде кота с ножом. Затем он накинул капюшон, а мне вручил шапку.

— И что же мы тут делаем? Разве...

— Разве, разве, разве. Аргх. Да. Да, мы тут, чтобы некоторые идиоты не мешали мне делать дело. А теперь пойдём, пока какой-нибудь непутевый лесник нас не заметил.

Он был прав: мы были в лесу, но очевидно не в самой чаще, потому что деревья тут росли редко. Он накинул на спину рюкзак и двинулся куда-то через сугробы, что, очевидно, будет плохим испытанием для моей осенней обуви. Впрочем, она пережила уже и не такое.

— Может, расскажешь свой план?

Его тёмная низкая фигура впереди меня, кажется, что-то недовольно пробурчала. Я разобрал только скомканное «план, план, план, план». Надеюсь, он у него был.

Он продолжал идти вперед, абсолютно игнорируя моё существование. Я во второй раз пожалел, что пошёл за ним — но в целом начал привыкать.

В какой-то момент мне стало просто приятно находиться здесь. Похоже на мой родной дом, запах зимнего леса, светло, хруст снега под ногами, даже следы заячьих лап. Особенно приятным было то, что мы, очевидно, были за городом или в небольшом городке, потому как дышать можно было действительно свободно. Кажется, что все минусы сложившейся ситуации исчезли посредством этого простого ощущения свободы.

Не важно, куда он меня ведёт — хуже всё равно не будет.

Перед глазами мелькнула картина выпущенных внутренностей и крови, мир вокруг окрасился в алый, но я быстро прогнал видение, вертя головой. Чёрт. Эти воспоминания хранит Райан. Райан должен их держать. Не я...

Я остановился, не в силах идти дальше, будто что-то заморозило меня, и стоял так, зажмурив глаза, и пытался прогнать нахлынувший приступ паники, прогнать этот алый цвет со своих век.

Я слышал, как Олеандр останавливается и подходит ко мне, а затем встряхивает, действительно избавляя от красного цвета перед глазами.

— Нам надо идти, Эрланд.

Я моргнул несколько раз и кивнул.

— Да. К-конечно.

Он кивнул в ответ и отвернулся, шепча «конечно, конечно», а затем недовольно мыча. Это начинало настораживать, потому что не могло быть простой причудой. Но я молчал.

Мы шли ещё около пятнадцати минут, в чём я не был уверен — мои навыки определения времени ныне сильно искажались, пока я не увидел спуск к проселочной дороге, засыпанной снегом. Олеан поманил меня к себе и вытянул руку, преграждая дальнейший путь.

— Я здесь уже был когда-то, Сорокин рассказывал мне про эти места. Отсюда ещё минут десять и окажемся на месте. Если увидишь кого-то, идущего навстречу, просто иди дальше, не привлекая внимания. Ты меня понял?

Сколько у этого парня ещё тайных убежищ на разные случаи жизни?

Я кивнул, не понимая, за какого идиота он меня принимает. Впрочем, он был отчасти прав: я мог запаниковать, ведь в каждом человеке теперь вижу Сов. Они меня всё равно так и так закуют в цепи, так что, вероятно, моя помощь их главному врагу и противостоятелю не сильно влияет на шкалу ненависти к моей персоне.

Олеан опустил руку и убрал её в карман, другой придерживая лямку рюкзака. Его костяшки покраснели от холода, но тем не менее он вытащил пачку сигарет вместе с зажигалкой и, отпустив лямку, закурил.

Он посмотрел на меня чуть насмешливо, и, зажав сигарету в зубах, протянул мне пачку. Я покачал головой, а потом снова посмотрел на его руку, опускающуюся обратно в карман, и выпалил:

— Если можно?

Уголки его губ чуть поползли вверх.

— А ты точно Джонатан, я не обознался?

Я, дрожащими пальцами, вытащил одну. Олеан одним движением зажег сигарету и кивнул мне. Я, не зная, с чего начать, сунул её в рот, попытался затянуться и закашлялся.

Олеан злорадно хмыкнул.

— Внутрь вдыхай, идиот.

— Не понимаю, что люди в этом находят.

— А ты вдохни и поймёшь.

Мы шли и я, постепенно, начал понимать. Горечь во рту всё равно оседала мерзким слоем, так, что хотелось отплевываться, но я не хотел выглядеть совсем уж тупым, истратив чужую сигарету напрасно. Впрочем, глупо было переживать об этом идя рядом с собственным тюремщиком.

Олеан курил уже третью, пока я не мог разобраться с первой, когда мы подошли к большому тёмному зданию с тёмно-красной крышей, просевшей под грудой снега. Олеан стоял, докуривая, и я вместе с ним, и когда он выкинул бычок, я поморщился:

— Ты же засоряешь среду. У нас и без того апокалипсис, так ещё и...

— Вот именно, Эрланд. Апокалипсис.

Я замолчал. Наверное, он прав...

Я всё равно до последнего держал бычок в руке, надеясь найти мусорное ведро. Олеан насмешливо наблюдал за этим, а потом просто отнял его у меня и выбросил в снег.

— Расслабься, идиот. Ты уже и без этого попадешь в ад.

Я почувствовал укол в сердце и смирился, проходя за ним на крыльцо заброшенного дома. Он вышиб дверь несколькими ударами в дверь плечом, и когда та поддалась, равнодушно повёл плечом, разминая его. Он зашел первым и я следом, тщетно пытаясь закрыть теперь сломанную конструкцию. Мне удалось прикрыть дверь, но затворить до конца не удалось. Откровенно говоря она изначально была довольно хлипкой.

Стёкла всё еще стояли в рамах, но были грязными от копоти, что едва можно было разглядеть что-то, но они были плотными — понятно, почему Олеандр решил выбить именно дверь. Однако даже сквозь грязь я видел, что вокруг не было других домов, и только потускневшие граффити на стенах говорили о наличии цивилизации где-то поблизости.

Олеан бросил рюкзак на пол и размял пальцы, громко хрустя суставами.

— Итак, Джонни, — он посмотрел на меня, словно бы оценивая себестоимость. Он и раньше смотрел на меня так, но я, по глупости, принял это за заинтересованность в общении. — Мой план.

Я сложил руки на груди, стараясь согреть пальцы подмышками. В доме было едва ли не холоднее, чем на улице, но я жил не в больно тёплых условиях достаточное количество дней, чтобы ценить то, что сейчас на мне была толстовка и куртка.

Олеан скинул капюшон и запустил руку в свои волосы. Я заметил, что он отстриг все чёрные пряди, которые появились на нём вследствии, вероятно, злоупотребоения его аномальной.

— Один наш с тобой общий знакомый, к несчастью, потерялся. И ты должен помочь мне найти его, — он опёрся спиной о стену, ладонью проводя по старым граффити. Перед глазами всплыл тот момент, когда он счищал мою собственную кровь со стен темницы. Эта картина мгновенно напомнила мне о том, кем является стоящий передо мной человек на самом деле.

— Но я, я не... кто потерялся, Д-дэмиан? Веснушчатый, то есть, эм, Хэллебор? Брат Дэмиана? Но как же, если даже ты не можешь найти... я не...

— Я не, я не. Не надо мне твоих «не». Никто не будет отправлять тебя во тьму просто так, Джонни, — он постучал по стене костяшками пальцев и тихо завыл: — Бууу... Мне нужен призрак. Твой призрак, Эрланд.

Он снова посмотрел на меня, и я вник в суть его просьбы.

— Ты отправишься в мою тьму не телом... а духом.

Он улыбнулся и в помещении резко потемнело. Я отступил назад, чувствуя, что у меня нет иного выбора, кроме как покинуть своё тело сейчас же.

Кажется, я окончательно пожалел о том, во что ввязался, в третий раз.

Белый Листонос

Мужчина, написавший своё имя на бумаге: Витольд Владимирович, невысокий но внушительный человек с хмурым лицом, постучался трижды в дверь. Я стоял позади него, внимательно следя за движением его рук, однако ничего не мог из этого вынести: он будто бы всё время куда-то в нетерпении торопился.

Рядом с ним было холодно. Не страшно, скорее сковывающе. Неправильно.

Я опустил взгляд на свои потёртые кеды.

Хорошо, что тут не так холодно, как на острове. Дышать не тяжело, потому как, насколько мне стало ясно, мы были на окраине.

Вдали даже звонко щебетала птица. Но я слышал её довольно отчетливо. Как и шелест ветра. И будто бы... биение чего-то сердца.

Слишком быстрого, чтобы быть человеческим.

Я очнулся только когда меня грубо дёрнули за плечо.

— Очнись, парень. За мной, — успел прочесть по губам прежде, чем Витольд исчез в проёме двери.

Я перевёл взгляд на саму дверь, уже открытую.

Рядом с ней стоял высокий мужчина со светлыми, как бледная луна, волосами. Они слегка вились, но были аккуратно уложены в сторону. Его светло-медовые глаза казались печальными и уставшими. Он был одет в большеватый ему тёмно-лиловый джемпер поверх рубашки и штаны тёмного цвета хаки. Его щетина тоже была светлой и почти незаметной, особенно в сравнении с лицом тёмноволосого кучерявого Совы.

Он едва улыбнулся мне краем губ, и я опустил голову, быстро заходя внутрь помещения. Когда я осмелился поднять взгляд, глаза мужчины, как и его лицо, вновь не выражали ни одной положительной эмоции. Он опирался плечом о косяк двери, скрестив руки. Его будто бы не волновал приход главного рекрута одного из крупнейших отделов набора в Сов...

Его губы начали движение:

— Чем могу быть полезен, мистер Сорокин?

— Витольд Владимирович, будьте добры.

— Конечно. Так что я могу для вас сделать, Витольд?

Витольд Владимирович окинул его своим серым взглядом ледяных глаз, но затем улыбнулся:

— Извините уж за неожиданный визит, но это касается одного важного для организации на данный момент дела. Знаю, вас уже допрашивали...

— Да, сотню раз.

— Но теперь у нас есть основания спрашивать конкретнее. Может, присядем?

Владелец дома, уйдя куда-то глубоко в себя, молча кивнул. Он прошёл мимо меня, что-то говоря параллельно: я видел, как двигаются челюсти, но понял, что взрослые направляются в гостиную.

Я позволил себе отвлечься от чтения разговора и осмотрелся: светлые стены, чисто и прибрано. Он живёт здесь один? Насколько я мог понять цель приезда, это был родитель одного из учеников, но...

Мой взгляд зацепился за фотографии, висящие на дальней стене. Я прищурился, стараясь не двигаться, будто люди с фотографий могут испугаться и сбежать.

На них были изображены три разных человека, в основном, с некоторыми исключениями: молодой мужчина с длинными каштановыми волосами, хозяин дома и маленький мальчик со светлой шевелюрой, напоминающей шерсть белого барашка, который чаще всего улыбался, на некоторых фото — смотрел куда-то в сторону с задумчивым выражением лица.

На фотографиях ему было около семи, одиннадцати и тринадцати лет.

Конечно, я узнал его.

Я запоминал внешность очень и очень тщательно.

Тёмные круги под глазами были у него, оказывается, с самого детства. Значит, это действительно не способ казаться опаснее.

Значит, что-то было в нём сломано с самого начала?

Я не знал.

Я не заметил, как всё же сделал шаг вперёд, не отрывая взгляда от маленького человека, которого знал только слишком по-детски взрослым.

Я услышал звон металла и инстинктивно повернул голову. Витольд смотрел на меня из другой комнаты хмуро, в одной его руке была металлическая ложка. Вторая лежала на столе.

Я понурил голову и медленно прошёл к дивану, на котором сидел предводитель Сов.

Хозяин дома сидел в кресле напротив, видимо только что поставив на стол перед ними горячий чай.

Витольд покачал головой, но кивнул на третью чашку, к моему удивлению, наполненную таким же горячим чаем. Я кивнул и взял чашку в ладони, медленно садясь на пол.

Мистер Бэйл — насколько я мог понимать, окинул меня усталым взглядом. Он прикрыл глаза рукой, затем закинул её себе за спину и вытащил большую квадратную подушку. Он бросил её мне под ноги.

— Ради всех святых, сядь хотя бы на неё.

Я вздрогнул, сжимая чашку чуть сильнее, поставил её на место и послушно сел.

Витольд начал чуть раньше, чем я успел поднять глаза, но суть я уловил:

— ...просто нужна информация. Мы переживаем за мальчика если не так же, как вы, то довольно сильно, поскольку нашей целью никогда не было и не будет насильственное наказание. Но ваш сын, Олеандр, представляет опасность для себя и окружающих. Жаль это говорить вам, но это всё делается для его блага и блага всего мира.

Я мог поверить, наверное, что мистер Бэйл согласен с мистером Сорокиным и верит его словам, но я был почти глух. А вернее, абсолютно глух до получения аномальной.

Потому, я всегда смотрел. И я видел, что он не верит в хрень Сорокина ни на одну единственную секунду.

Возможно, я был против методов Олеандра. Возможно, я был против революции.

Но я никогда не одобрял того, что они сделали с Юлианом Мордерленом.

А ведь это... было даже не наказание.

Что они сделали с парнишкой Куином...

Я постарался понять, как долго разговор не продолжается. Кажется, дольше минуты, раз Витольд начал стучать пальцами по столешнице.

Он заговорил первым:

— Итак, раз вам нечего пока сказать, расскажу то, что удалось узнать нам, — он опустил руку к сумке, стоящей у его ног, и достал из неё папку.

Я уже видел эти папки: похожие раздавал Олеандр на своём первом собрании. Я медленно вглядывался в них: это были обновленные версии тех украденных бумаг. Вероятно, во время обновления они начали копать новое на интересующих их учеников.

Он положил папку на стол и открыл её.

— Все казалось совершенно нелогичным, мистер Бэйл. Абсолютно спокойное детство в проверенной различными службами семье, вы, человек с законным успешным бизнесом, подавали мальчику только хороший пример. Случай в школе, печально известный как Пестиленцитический³ иницидент, конечно, нельзя назвать весёлым... — он замолчал. — Вернее, это ужасно. Однако, — он откинулся на диване, глядя на мистера Бэйла в упор. — Почему-то об этом информацию мы нашли только в учебных архивах и интернете. Не от вас.

Мистер Бэйл держал в руках чашку чая. Он, спокойно глядя перед собой куда-то за Витольда, отпил из неё.

Я тоже взял в руки чашку и сделал глоток, не опуская глаз.

Мистер Бэйл кивнул.

— Для нас с Флориэно это было и остаётся ужасной трагедией. Олеану не становилось лучше когда он уезжал на ваш остров для «особенных», а за несколько дней до этого и вовсе пропал после того, как ушёл с другом на пикник, а потом звонил нам, напуганный и едва не рыдающий, из вашего отделения с известием о том, что его забирают. Думаете, об этом хочется говорить? Какое это отношение имеет к вашим поискам?

Я медленно опустил чашку на стол. Мистер Бэйл, даже не дрогнув, отпил ещё чаю.

Мне показалось, я понял, откуда в Олеане столько дикой и яростной выдержки. Глаза мужчины едва заметно блестели, когда он наблюдал за тем, как краснеет лицо Витольда.

— Послушайте меня, Джермэйн. Может быть, вы правы в том, что не сочли нужным говорить нам о школьном инциденте, из-за которого, в сущности, мы и забрали Олеана к себе на службу. Мы знали, что он превысил количество допустимых смертей и знали, что он чем-то болен, но не могли и предположить, как серьёзно это сказывается на его жизни. Однако не сказать об этом, — он низко наклонился к столику, переворачивая страницы и вытаскивая плотный лист с напечатанной на нём потертой фотографией. — Это преступление. Нарушение закона. Сокрытие.

Витольд положил ладонь с, предположительно, громким хлопком — слишком резким движением, на лист, перекрывая мне обзор напечатанного лица, но смотрел он только вперёд, на мистера Бэйла.

— Или это тоже слишком больно пережить вам двоим, милым голубкам, а?

Джермэйн, кажется, впервые взглянул на Витольда напрямую. Его медовые глаза потемнели. Он, без единого дрожания руки, поставил чашку на стол.

— Это травмирующая тема для нашего сына, а не для нас, Витольд Владимирович. Или же только для меня, но никак не для моего мужа, если это вас так беспокоит.

Витольд прищурил глаза. Его лицо покраснело ещё больше и он, кажется, повысил голос:

— Рад это слышать, Бэйл. Говори, что это за дерьмо и какого хрена мы должны ожидать от «твоего» сына.

Я почувствовал, как пересохло в горле, но не осмеливался взять чашку с чаем и привлекать к себе внимание. Их слова, саркастичное со стороны мистера Бэйла «особенные» и едкое «твоего». Я читал эти кавычки и саркастичность по их губам также, как и простые слова: люди слегка приподнимали уголки губ, когда говорили с сарказмом, или же выделяли слово проговаривая его чуть медленнее, чем не-саркастичные слова.

И это «твоего» почему-то казалось мне таким токсичным, что я почувствовал кислоту внутри, текущую по горлу, я ощутил этот словесный яд.

Я ненавидел людей за их дар, безусловно дар, с тем же ставший и проклятием: речь. Они говорят столькими ножами, столькими ядовитыми лезвиями.

Особенно предводитель Сов. Его слова были такими. Его губы изгибались в форме ножей.

Губы Джермэйна изгибались как волны.

— Я вам ни слова без адвоката не скажу.

Витольд улыбнулся.

— Забавно что ты это сказал, потому что я подготовился, — он достал из сумки ещё одну бумагу, сложенную пополам. — Договор о неразглашении. Все что ты скажешь мне сейчас не может быть обращено в суде против тебя или твоей семьи. Но, — он пододвинул лист ближе к мистеру Бэйлу. — Даже если твой сын убьёт смертного. Выгодная сделка, не так ли? Никакой адвокат тебе такой не предложит.

Я посмотрел на лист с растерянностью. Для этого Витольд взял меня с собой?

Он сказал, что я должен следить за словами этого человека и распознавать ложь. Он хочет узнать что-то важное об Олеандре при этом имея рядом с собой ходячую сыворотку правды?

Я сглотнул, и Джермэйн взглянул на меня.

— Мальчик немой, не так ли?

Витольд в нетерпении кивнул, посмотрев на меня.

— Да, но я жду твоего ответа и подписи.

Мистер Бэйл кивнул на мою чашку.

— Не стесняйся. Пей чай.

Он взял чайник и подлил мне ещё. Я послушно взял чашку и отпил. Пожалуй, лучше чая я не пробовал никогда в своей жизни.

Губы Джермэйна снова заволновались:

— Какой вам с этого толк, Сорокин?

Витольд сурово хмыкнул, снова откидываясь на диване.

— Мне не нужно сажать мальчишку в тюрьму. Когда мы его поймаем, он останется при нас. Целый и невредимый. А с этим договором его никогда не смогут просто так загрести в Совиную тюрьму. Что явно облегчает паршивцу жизнь.

К тому же, мы перестанем трогать вас. Я максимально отзову свою слежку от вашего дома, вашей семьи, останется только стандартный полицейский патруль по определённым дням. Больше свободы, может быть даже... встретиться сможете, — он развёл руками, а затем снова свел их в хлопке, которого я не слышал.

Мистер Бэйл внимательно изучал лицо Витольда. Затем он снова посмотрел на меня.

— Ты ведь знал Олеана, верно? — он едва заметно улыбнулся. — Вижу, ты не последовал его примеру. Рад, что не все безусловно согласны с моим сыном. Это мудрое решение — смотреть на всё с другой стороны.

И Джермэйн перевёл цепкий взгляд на Витольда.

— Да будет так, Сорокин. Я расскажу тебе историю своей семьи, точнее интересующую тебя часть, — я заметил, как уголки его губ снова поплыли вверх и он потянулся за ручкой для росписи. — Замечательный договор, Витольд. Ты даже не представляешь, насколько.

Он чиркнул роспись в бумажке и затем ловко забрал себе в руки, качая головой.

— Сначала я покажу эту бумагу своему человеку. А потом мы разберёмся с тем, что ты можешь рассказывать другим, а что нет.

Витольд снова начал краснеть, хмуря брови.

— Ведь без этой бумаги ты в любом случае никому не докажешь подлинность моих слов, только будешь иметь в виду, за кем гоняешься. А глухонемой мальчик не самый лучший свидетель, — он еле заметно ухмыльнулся. Так похоже на... но ведь...

Он встал с кресла и исчез в коридоре, вернувшись без бумаги и спокойно сел обратно. Я, отвлекшись от слежения за разговором и тем, что говорит мистер Бэйл, наконец присмотрелся к фотографии на листе в папке. Очень похожий и с тем же совсем иной, нежели мистер Бэйл, мужчина: щетина куда более неряшливая, взгляд серых глаз пустой и глубокий. Огромные синяки под глазами, два глубоких шрама перерезающие губы. Растрёпанные, почти белые волосы, более кудрявые, чем у Джермэйна.

Мистер Бэйл, выдержав какую-то паузу, аккуратно провел пальцем по краю фотографии.

— Хорошо, Сорокин. Я расскажу тебе о Равене. Я расскажу тебе о своём брате.

[Примечания:

Войд — космологический термин, обозначающий «пустые» области между галактическими нитями, в которых отсутствуют галактики.

3: «Пестиленцитический» от слова «пестиленция» (лат. pestilentia) — чума].