Треть солнца

Ворон

Вершащий свой таинственный суд крик ворона в ночи резал уши, ласково даже окуная меня в мир собственных таинственных закоулков остатка души. Они всегда были со мной — преследовали или оберегали, наблюдали или поддерживали. Я не знал точно — только знал то, что слышу их возгласы постоянно, чувствуя потустороннее присутствие тёмных птиц рядом со мной.

Ночь кричала и своим безмолвием — только лишь глас ворона доносился до моего звенящего слуха. В голове гудело, в плече саднило, губы болели от улыбки, которую я почему-то не мог подавить во время сражения.

Вороны продолжали кричать, вернее — один ворон, будто бы отчаянно и с тем же спокойно пытаясь мне что-то сказать.

Прости, птичка. Вероятно, умей я по-настоящему слушать вас, я бы не допустил тех ошибок, которые уже умудрился совершить.

Слишком много ошибок.

Я не трогал рану на плече и отмахнулся от Коула, который попросил меня сесть и уже передавал кому-то позвать врача. Это всё не важно, в сущности. Так мне и надо, думаю.

Я, отчужденно наблюдая за тем, как за моей спиной медленно исчезает, растворяется тьма, порылся в куртке и выудил оттуда помятую пачку сигарет. В кармане джинс лежала зажигалка.

Я зажёг огонь и прикурил.

Участники операции, включая новеньких, устало смотрели на меня. Я избегал их взгляда. Эндрю, успокоившийся в тоннеле из тьмы, устало уткнулся головой в плечо Августу, сидя рядом со мной на небольшом выступе, который когда-то, очевидно, был молитвенным уголком.

Сорокин, рассеянно глядя себе под ноги, положил руку ему на плечо. Куин-старший так побледнел, что мог сравниться этим с настоящим вампиром нашей весёлой компании. Скоре, он был даже бледнее — от холода нос Августа слегка покраснел, Эндрю же казался зелёным, и закрытые веки его напоминали реки яркостью вен на них.

Новеньких, наконец, повели ко мне. Я поднял взгляд и осмотрел их обоих.

— Добро пожаловать в В.О.Р.О.Н. Моё имя Олеан. Это — Коэлло, он помог нам узнать о том, где вы находитесь.

Я затянулся и выдохнул дым, долго наблюдая, как он поднимается к потолку.

Девушка, очевидно старшая из дуэта, поправила прядь светло-русых волос и ответила:

— Адель. Это — Макс.

Макс всё ещё сжимал в руке хлеб, отданный ему Сашей, и настороженно смотрел то на меня, то на Августа, сидящего рядом и пытающегося успокоить Дрю. Выглядел малец забавно — тёмные растрёпанные волосы, бледные коричневые веснушки на носу, большие круглые глаза, делающие его похожим на разъярённого совёнка из-за мешков под ними, небольшой шрам пересекающий бровь. Всё это напоминало мне что-то, но я молча выдержал взгляд юнца и кивнул.

— Для вас уже выбрали место. У нас тут не безумно комфортабельно, но всё же лучше, чем спать под мостом в разгар зимы. Саша проводит вас. После того, как устроитесь, не забудь отвести их в кабинет врача, — добавил я обращаясь уже к Александре. Она кивнула и повела новоиспеченных Воронят вслед за тобой. Макс ещё раз обернулся, чтобы посмотреть на меня. Кажется, он запоминал каждое мгновение нашего первого знакомства, чтобы потом анализировать, что же именно из обещанного я выполнил.

Когда они покинули обширный зал, я наконец поднял взгляд на группу.

— На что смотрим? Задание выполнено. Отставить. Разбредаемся, — я вновь шутливо отдал честь, и они, колеблясь, всё же начали один за другим покидать помещение.

Коул смотрел то на меня, то на Эндрю. Парень всё ещё сжимал в кулаке аномальное, и пушка его была наготове. Он будто бы хотел что-то сказать, но передумал, однако этого было достаточно. Эндрю заметил источник своей оплошности и с ужасом в глазах бросил предмет на пол. К счастью, оно успело деактивизироваться, так что больше не пострадал никто. От этой убийственной выжигающей глаза машины.

Похоже на второе имя для меня, честно говоря.

Август продолжал неуверенно хлопать Дрю по спине, слушая, очевидно, его безмолвную скорбь и потрясение. Слова тут были не нужны — как и в большинстве таких случаев.

В зал ворвалось растрёпанное рыже-чёрное пятно. Оно направлялось к нам в явной ярости.

Я постарался сосредоточить взгляд, поскольку всё уже начинало расплываться и голова гудела сильнее, но по тяжёлой походке я понял, конечно же, кто это. Сомнений особо и не было.

— Я знал. Знал. Знал. Ты должен был взять меня туда! С моим братом. Чёрт! Что случилось? — расплывчатые возгласы среди огромного хора колоколов. Голова разрывалась от них, и я затянулся покрепче.

Кажется, Дэмиан готов был оттолкнуть Сорокина от Эндрю, но последний лишь сильнее вцепился в рукав куртки Августа. Дэмиана это расстроило.

— Что стряслось? Что с ним? — кажется, обращался он теперь ко мне. Я плохо ориентировался. Рассеянно покачав головой, я закурил ещё.

Видя, очевидно, как я, с кровоточащей раной и кровью между пальцев, держу сигарету и пошатываюсь, он повернулся к единственному адекватному источнику информации.

И Коул описал произошедшее.

Дэмиан переводил взгляд от одного присутствующего к другому, судя по едва различимому дрожанию подбородка, будто пытаясь найти тут хоть кого-то виновного. Но наткнулся он взглядом только на самого Эндрю. И плотно сжал губы.

— Дрю...

Снова кто-то идёт. Высокое пятно со светлыми волосами. Разумеется, это врач, как я мог забыть.

Он становится передо мной и ставит рядом со мной небольшую аптечку.

— Мой любимый пациент, как приятно наблюдать стабильность в этом мире, — саркастично отчеканивает он и начинает что-то делать. Я этого уже не вижу вовсе. В глазах всё гаснет.

Наощупь, по инерции я нахожу пальцами губы и хватаю зубами сигарету, вдыхая остатки дыма.

Выдыхаю.

Я не вижу ничего, и слышу только громкие крики всех вокруг, которые, почему-то, раздавались только в моей голове. Звон голосов. Свершающихся судеб. Мой собственный крик.

Очнулся я в комнате врача, в шутку названной логовом наркотиков. По идее, врач жил один, так как хранил тут все лекарства. Юниган же и директор жили подальше — я распорядился так, чтобы они находились друг от друга не так близко. Всё же они оставались взрослыми.

Я посмотрел на врача.

— Ты отключился минут на двадцать, можешь не беспокоиться. К тебе пришли, — коротко сказал он. — Но впущу после того, как сделаю инъекцию. Расслабься.

Я моргнул, чувствуя и видя катетеры на руках.

— Уже...

Он кивнул.

— Уже. Последняя была чуть меньше месяца назад, но учитывая обильную потерю крови, лучше перестраховаться.

Я отвёл взгляд, стараясь не смотреть на иглы и прочие приборы. Начинало тошнить.

Воспоминания о червях в глазницах мелькнули быстро, словно молния, в сознании, но этого хватило, чтобы я начал нервно дёргаться и просить не делать этого.

Нет, я не хочу. Я не хочу.

— Уберите эту чёртову хрень от меня. Уберите. Не надо. Хватит, — перед глазами плыло. Я чувствовал накатывающую панику. Нечем дышать.

— Успокойся, парень. Успокойся. Дыши, — врач подошёл ближе, но не тронул. Я не видел выражения его лица.

Я вскинул руку и попытался сорвать катетер. Он перехватил запястье.

— Убери! Я не хочу. Нет. Не надо, — зубы издавали громкий скрежет, и мне показалось, что я сейчас прокушу себе язык.

Звук открывающейся двери. Они были старые, скрипучие, обветшалые и без замков. Запереться было нельзя, только запереть.

— Олеан.

Этот раздражающий голос. Этот раздражающий, изменившийся, обледеневший голос. Незнакомый.

— Ол, всё будет хорошо. Это необходимо, иначе они вернутся. Всё будет хорошо, — он подошёл ближе и опустил мою руку, будто обороняющую кого-то от лица, отводя её в сторону и кладя не холодный матрас.

Я задохнулся от возмущения, но он сел на пол рядом со мной и мерно дышал. Я попытался повторить это.

— Да, дыши. Это не так больно, ты ведь знаешь. Умирать — не так больно, как жить.

Я хотел ухмыляться, но губы мои не дрогнули.

Он кивнул врачу.

И всё начало пылать. А потом — тьма.

Моё спасение.

Снова. Уже в нашей с Коулом комнате. Надеюсь, никто не увидел, как меня перетаскивали сюда. Хэллебор ведь не допустил бы этого?

Его тут не было. Комната совсем маленькая, я бы сразу заметил.

Я встал с матраса и размял руки. Они болели, как после предыдущей инъекции.

Запястья будто разрывало от когтей пумы.

Я осмотрел себя: куртки давно уже нету, она лежит рядом на матрасе. Плед, которым я был укрыт, валяется там же. Обувь на мне, остальное тоже — чёрная футболка с надписью «censored» и чёрные джинсы. Я поёжился от холода и принялся искать мантию.

Накинув её, найдя на спальном месте Коула, я взял пистолет, лежащий под матрасом у изголовья, поскольку у нас не было подушек, и вышел в коридор.

Слишком тихо — не слышно даже перешёптываний и тихих нервных смешков. Значит, все отдыхали. Вероятно, раннее утро, поскольку шли на операцию мы ночью.

Закрыв дверь в обветшалую комнату, я двинулся по серому, облезшему коридору, слыша только собственные шаги и сбитое дыхание, не восстановившееся после очередной смерти. Вынужденной смерти, смерти добровольной — пускай меня от неё и тошнило. Самый отвратный способ, лучше передоза только тем, что умираешь практически мгновенно. Суть в том, что и мгновение муки — пускай секундное, длится для тебя в этот миг целую вечность.

У людей странное восприятие времени. Время — вообще подозрительная величина.

Отмеряя каждым шагом секунды, я двигался вперёд, рассматривая бывшие комнаты каких-то монахов, где теперь жили бывшие лицеисты-бессмертники. Смешно звучит, глупо и напыщенно, как будто мы подготовительная группа детского сада. Лицеисты-бессмертники.

Я завернул в другой коридор, ведущий в комнату для умываний. Как всегда неизменно горела свеча, поддерживаемая аномальной магией, как всегда было холодно, и пускай я не снимал ботинок со вчерашнего утра, я чувствовал, как промерзли мои пальцы.

Уже из коридора я увидел, что кто-то стоит над раковиной, упираясь длинными руками в её бортики. Сгорбленная спина, растрёпанные, нестриженые волосы, длинные пальцы-пауки, исхудавшие со времен ещё Рождества, когда мы были на кладбище, поминая его мать, а теперь и подавно тощие, как спички.

Я остановился в проёме двери, которой тут никогда не было — двери присутствовали только в комнатах, между общих помещений их не наблюдалось, и сложил руки на груди, наблюдая за ним.

Он видел меня в отражении полуразбитого зеркала, которое мы сюда притащили сами. Он видел меня, и, когда его голова поднялась чуть выше, я заметил, что из его носа идёт чёрная кровь.

Разумеется, чёрной она казались лишь в тусклом свете вечной свечи. Но мне нравилось представлять, что из киборга сочится топливо.

Он смотрел на меня в осколке зеркала, медленно перебирая пальцами раму раковины, и в этом стуке я слышал отголоски недавних выстрелов, направленных в меня. Я потёр рукой свою рану — она заживала быстрее, чем если бы я не умер после этого, но всё ещё саднила и обездвиживала плечо.

Он выдохнул клубок пара: тут было куда холоднее, чем в жилых комнатах. Кажется, стук его пальцев об раковину заменил равномерный стук воды, капающей из приоткрытого крана.

Он заговорил и тембр его голоса был похож на стук пальцев об раковину и звук мерно падающих капель. Четкость.

— Подойди ближе.

Я снова попытался ухмыльнуться, но выдавил из себя только нечленоразделенный звук пренебрежения. Он продолжал смотреть на меня, и мне показалось на секунду, что его глаза сузились ещё сильнее, отсвечивая, словно фары, в полутьме. Я склонил голову, спрашивая его, зачем.

Он повторил свою просьбу — ещё тише, еще ритмичнее.

Я выдохнул, понимая, что в любом случае мне нужно закрыть кран, чтобы не тратилась вода попусту.

Я сделал шаг. Ещё один. Убрал руки в карманы мантии. Остановился.

До меня теперь дошло, что капала вовсе не вода из крана. В раковину капала его кровь.

И она продолжала.

Я подошёл ещё ближе и вытянул руку, чтобы вытереть её. Он обернулся ко мне, наконец, молча наблюдая, но отшатнулся, стоило мне вытянуть руку.

Разумеется. Я не раз нападал на него — с поводом и без. Он имеет право бояться. Он имеет право.

Он выдыхает шумно, судя по всему, понимая, что сам попросил меня подойти.

Я опускаю руку, наблюдая за тем, как кровь из его носа капает уже на пол, к обуви.

Его передёрнуло — резко и молниеносно, как от нервного тика, но он приподнял голову — невысоко, чтобы не захлебнуться кровью, и начал:

— Хоть я и называю твои синяки под глазами чёрными дырами, твои способности — явно не они, — кровь капала в такт его словам, и я начал медленно рыться в карманах в поисках ваты или чего-то подобного. Он продолжал. — Во-первых, для создания чёрной дыры требуется схлопнуть звезду, а ты, даже магическим способом взрывая её на расстоянии и телепортируя сюда уже готовую чёрную дыру, не смог бы выдержать подобной нагрузки. Просто человеческому телу неподвластна энергия такой мощности, — он помолчал. Ватки не нашлось. Были только смятые бумажки-чеки, которые я запихивал в карманы при покупке продовольствия и прочего. — Во-вторых, будь это контролируемыми чёрными дырами, мы не могли бы проходить по ним, как коридору. Нас бы затягивало внутрь к ядру, стоит только приблизиться к горизонту событий, а потом все мы умирали бы от спагеттификации.

Я нашёл в себе силы улыбнуться.

— Спагетти-что?

Его взгляд еле заметно посветлел, но он не улыбнулся в ответ.

— Считай, что тебя растянуло бы, как на казни конями.

— Мне нравится.

Он отвёл взгляд и глубоко задумался, и я воспользовался этим, чтобы схватить туалетную бумагу и бросить ему в руки. Он снова вздрогнул и схватил рулон, рассеяно и устало глядя на меня. Опустив его и начав крутить, тот продолжил:

— Так что же это может быть... Тёмная энергия... Но её ведь так мало в нашей вселенной, невероятно мало... тёмная материя...

— И чем материя отличается от энергии? — как можно непринужденней спросил я, на самом деле сгорая от любопытства, пробудившегося в процессе этого странного разговора.

— Энергия — это то, что заставляет нашу вселенную расширяться. А материя — то, из чего состоит её большая часть. Невидимая, неуловимая материя, заполняющая огромнейшее пространство всех галактик... Были бы у меня хоть какие-то инструменты, хоть какие-то ресурсы... Я бы смог ответить на любой твой вопрос, Олеан.

Моё имя звучало как очередной приговор, как нескладная частичка всей его реплики, как неудачная шутка и как отвратительная ошибка.

Я наблюдал за тем, как он рассеянно отрывает кусок бумаги и вытирает кровь, которая лужицей собралась у его и моих ног. Я наблюдал.

— Я бы хотел достать всё необходимое, но пока мы не будем превосходить Сов числом... — я резко замолчал, осознавая, что мы всё ещё можем сделать, и даже в меньшинстве. — Нет, знаешь, есть мысль. Но пока что они к этому не готовы. Мы к этому не готовы.

В его странных глазах промелькнул очередной свет, напоминающий всплеск свечи, обдуваемой ветром.

— Значит, подготовь их. Подготовь нас.

Я крепко сжал челюсть и перевёл взгляд на бумагу, пропитанную кровью, которая продолжала всё темнеть и темнеть.

— Что ещё тёмного есть в твоей вселенной?

Он остановился на мгновение, как статуя, смотря в никуда, рука его лишь, слегка дрожащая, замереть не смогла, а потом, впервые за много дней, он сухо рассмеялся.

— Только ты.

Он продолжал странно улыбаться, наблюдая за тем, как я прохожу мимо и откручиваю кран, чтобы умыть лицо и смыть накапавшую в раковину кровь. Он же, отмерев, выкинул в пакет, служивший урной, кровавую бумажку и оторвал новую, засовывая клочки бумаги в нос вместо ваты.

— Мог бы и врачу показаться, — тихо отчеканил я.

Он посмотрел на окровавленные пальцы, будто бы не зная, что с ними делать, а потом, к моему ужасу и волнению, медленно их облизал.

— Ты его любимый пациент, — ответил он. — Пускай лечит больных, пока здоровые истекают кровью знаний.

Он отвернулся и вышел в коридор, но остановился, будто бы ожидая меня. Постояв ещё пару секунд, он ушёл.

Я остался наедине с осколком зеркала и лужей крови под ногами.

Впрочем, как всегда.

Волк

Пусто. Внутри настолько пусто, что несравнима эта пустота ни с чем, ведь весь мир чем-то заполнен.

Он не может быть пустым. Физически. Он всегда заполнен чем-то: людьми, зданиями, почвой, ядром, звездами, планетами, вселенными.

Тёмная материя проходит через каждый сантиметр, миллиметр, через каждый атом всего сущего. Может ли быть такое, чтобы было по-настоящему пусто внутри? Нет. Это невозможно. Абсурд.

Кажется, наукой нельзя объяснить жизни.

Я ухмыльнулся самому себе.

О, нет. Можно.

И вот — я ошибался. Внутри меня не было пусто. Через мою пресловутую пустоту, называемую всеми душой, тоже должна была проходить тёмная материя. Потому что никакой души нет.

Существует только разум. И разум — то, чем человечеству давно пора научиться апеллировать взамен выдуманной «души».

Ла Бэйл так и не научился.

Он, с потемневшими от бешенства глазами, постоянно дёргаясь от нервного тика, упирался руками в дешёвый стол, который я купил для практичных целей, и смотрел на кучку бумаг, в которых говорилось о наших расходах за всё короткое существование В.О.Р.О.Н-а. И известия были не особо благоприятными. Восемьдесят процентов на двадцать, что с таким раскладом кто-то скоро умрёт или поднимет бунт.

Против бунтовщика.

Бунт в квадрате.

— Что ты ухмыляешься? По-твоему, это смешно? — зарычал он на меня, зарычал, прищурившись и понизив тон.

Я поймал себя на том, что продолжаю ухмыляться, и, не пытаясь даже избавиться от этого, ответил:

— По-моему — до безумия. Ты обанкротил собственную шайку из-за долбанных мантий. Это настолько смешно, что я бы побежал рассказывать это, как анекдот, не знай, чем это может обернуться для тебя.

Он зарычал ещё тише.

— Для нас обоих, Хэллебор. Именно ты сейчас стоишь тут рядом со мной и решаешь данную проблему: не Август, не Дэмиан, которые, попрошу заметить, тоже носят грёбанные повязки командиров. Ты.

Я провёл пальцем по одному из расчетов и пожал плечами.

— Потому что только я понимаю, как это работает из всех перечисленных тобою субъектов.

Он в ярости зашатал стол.

— Как бы я хотел, чтобы ты был не прав, Коул. Как бы я хотел.

Я снисходительно покачал головой.

— Не расстраивайся так, Олеан. Ты всего лишь потратил половину сбережений на вороновые мантии вместо того, чтобы рассчитать, что оружия от твоего отца может быть недостаточно, а припасов — тем более. Откуда ты думал брать деньги дальше, скажи мне?

Его лицо приобрело пунцовый оттенок и он, сжимая зубы до скрипа, уже прошипел:

— Брать из банка отца. Или его личного сейфа, не важно. Я не знал, что они могут заблокировать его банковские карты и поставить к нему стражу.

Его руки дрожали так, что я ясно понимал: ему ещё никогда в жизни не было так стыдно. Я его и таким красным не видел никогда: и почему человек, меняя температуру и цвет, не может менять свои свойства, как звёзды?

И тут краснота его начала резко спадать. Он будто бы поскользнулся и тяжело осел на пол, слабо хватаясь пальцами за стол.

От ухмылки на моём лице не осталось и следа, я, не думая, подскочил к нему, подхватывая под руки.

— Чёрт, ла Бэйл. Да у тебя жар.

Он устало махнул рукой, еле шевеля пальцами. Я посадил его на пол и проверил лоб: действительно, слишком горячий. Переместив ладонь на пульс, я понял, что и он слабеет.

Неужели на него так подействовала вторая доза лекарства? Я осмотрелся, пытаясь найти что-то полезное: бутылку с водой, например. Я должен был принести её, точно помню, что набирал воду утром...

Память. Ускользающая, туманная, раздражающая.

Как бы я был рад, будь в моей голове мощный процессор.

Я прошёл в конец комнаты, взял с пола рюкзак и достал оттуда бутылку с водой. Подошёл к сидящему на полу Олеану и протянул её.

— Выпей.

Он открыл её и еле-еле отпил глоток.

— Не хочу.

— Ты горишь. Тебе нужна вода. Скажи, когда ты последний раз ел?

Он отмахнулся.

— Тогда пей.

Я сел рядом на корточки, отобрал у него бутылку, опрокинул его голову и заставил пить воду. Кажется, он подавился, но, откашлявшись, оттолкнул меня и выпил ещё самостоятельно.

Выдохнув, он, снова хватаясь за стол, попытался встать.

— Кружится голова? Тошнит?

Он болезненно поморщился.

— Разве что от тебя.

Я похлопал его по плечу и аккуратно усадил на пластмассовый стул.

— Есть силы продолжать?

— Да, чёрт побери. Я никуда не уйду, пока мы не решим, что делать с этим бредом.

Он закрыл глаза, тяжело дыша.

Я подошёл к столу и принялся изучать написанное. Всё было чётко и ясно, неясно было одно: как поступить дальше.

Но я должен решить эту задачку, иначе я не смогу доверить себе решение других.

— Если у нас нет других способов добыть продовольствия, значит, мы должны его украсть.

Олеан хрипло усмехнулся.

— Это точно говоришь ты, Хэллебор, или мой голос внутри тебя?

— Без понятия. Но иных вариантов нет.

— Но как же твоя любимая мораль? Как же кодекс чести?

— С тех пор, как я согласился надеть эту мантию, я отказался от любого вида морали и чести.

Он приоткрыл один глаз, глядя на меня.

— Ты отказался от них когда только заговорил со мной.

Я хмыкнул.

— Нам бы протянуть этот месяц. Дальше — найдём более законный способ.

— Любая деятельность нашей группировки незаконна.

— Пусть так. Мы найдём примерно не настолько аморальный способ добывать еду.

— Невозможно. Мы всё равно будем есть мёртвых животных...

Я вздохнул.

— Даже больной, ты невыносим.

Он снова хмыкнул. Кажется, намного более нервно.

Я помолчал, обдумывая своё решение.

— Никто не должен узнать о твоей ошибке. Нам придётся идти на это вдвоём.

Олеан долго молчал, глядя на стол. На бесконечные счета, договоры и списки.

— В таком случае, выдвигаемся сегодня вечером.

Я изучал его лицо. Чёрная дыра — засасывает мгновенно, безвозвратно. Человек, наблюдающий за тем, как тебя засасывает в чёрную дыру, видит тело вечно падающим внутрь, летящим к горизонту событий и замирающим у черты — но на самом деле ты продолжаешь падать. И чем ближе к ядру, чем ближе к зачатку тьмы, тем страшнее тебя растягивает, разрезая каждую частицу твоего тела.

Я смотрел в лицо Олеана и видел чёрные дыры под его глазами. И чувствовал, как с каждой секундой приближаюсь всё ближе к ядру.

Я указал ему на план здания в планшете.

— Где ты его взял?

— Взломал почту одного из сотрудников. Итак, мы должны проникнуть в отсек тридцать шесть и два С. Всё то же, как и с нашей вылазкой в лабораторию. С вероятностью ноль целых шестьдесят три процента там есть защита от аномальных сил, но склад довольно старенький, а поставляют туда продукты регулярно.

— Лучше скажи, сколько процентов, что нас не схватят.

— Достаточно много. Я выбрал малоохраняемую часть, но это далеко отсюда. Ты должен быть уверен, что сможешь перенести туда нас.

— Я смог перенести весь лицей с острова сюда. Как ты думаешь, смогу ли?

— Ты слаб и болен сейчас, к тому же тебе, насколько я понимаю, легче перемещать свору людей в то место, в котором ты уже был, чем туда, где никогда не находился, пускай я буду с тобой один. Но без меня ты можешь попасть не в то место.

— С чего бы это?

— Твоя тьма каким-то образом может чувствовать то, куда ты хочешь попасть. Но поскольку в данном случае о месте назначения больше знаю я, так мы с наименьшей вероятностью провала попадём туда, куда нужно, и в такое место, где бы нас не заметили снаружи. Лучше, разумеется, переместиться подальше от склада, в нейтральной зоне — там лес неподалеку. Вот там мы и выйдем.

На удивление, он молча кивнул. Неужели поверил в этот бред про чувствующую тьму? На самом деле я просто не хотел, чтобы он потерял сознание внутри своих теневых тоннелей, чтобы никогда уже из них не выйти.

— Я тебя понял. Тогда выходим через час.

Я кивнул. Мы были в нашей комнате, если эту каменную каморку вообще можно было так назвать, и направились по коридору в общий зал.

Сейчас как раз должен организовываться ужин. В последнее время еды действительно становилось всё меньше и меньше, а потому приём пищи урезали до завтрака и ужина, исключив обед.

Я покачал головой, когда Олеан уже направился к выходу, и тихо позвал его.

— Что?

— Тебе надо сходить к врачу.

Он устало, тяжело вздохнул, проклиная, должно быть, каждую частицу, создающую меня.

Молча, он всё же вышел из коридора, и я, тенью, за ним. Он притормозил у «медицинского кабинета» и уставился в стену.

— Олеан? Тебе снова плохо?

Он покачал головой, моргнул и снова покачал головой.

— Нет, просто... темно перед глазами.

И он снова начал оседать на пол, дрожащими пальцами пытаясь найти опору в виде стены. Я подхватил его и, схватив за руку, поднял и тут же постучал в дверь, а после — открыл, позволяя Олеану опираться плечом на меня.

Врач смерил нас взглядом, чётко выражающим «опять вы». Я даже уловил эту мысль в его голове — так ярка она была, что сама норовила услышать её.

Но он спокойно указал на свой матрас, однако остановил меня у самого пункта назначения и расстелил подобие клеенки на нём.

— Итак, что на этот раз?

Олеан открыл было рот, но я решил высказаться за него:

— Тошнота, головокружение, высокая температура — вероятно, его лихорадит. Это случилось после того, как вы ввели инъекцию лекарства, и раньше такого не было. Думаю, дело не в лекарстве, а в том, что каким-то образом через ослабление смертью он умудрился подхватить инфекцию.

Чёрт! Я нахмурился, припоминая его недавнее ранение в плечо.

— Мы были в полузаброшенном районе, когда он получил то пулевое, — я посмотрел на врача, ожидая, что он подхватит мою мысль.

— Вполне возможно, что он подхватил какой-то вирус. Я осмотрю его, вам же лучше уйти. Может быть заразно, — он порылся в своём медицинском кейсе и достал маску для лица. — Вон, Хэллебор.

Я не стал снова смотреть на Олеана и просто кивнул, выходя за дверь. Прикрыв её, мне пришлось направиться на ужин, поскольку осмотр обещал занять более пятнадцати минут.

Заходя в зал, никто словно бы не обратил на меня внимания. Дэмиан угрюмо поглядывал на Эндрю, Август же сидел рядом с ним и Александрой, которая что-то увлечённо обсуждала на русском с новой девочкой, которую мы вчера привели.

Я направился к ним, подстелил на пол порванную тряпку и сел на неё, захватив из пункта раздачи еды свой контейнер. Август направил на меня унылый взгляд, явно кричащий: «спаси». С одной стороны были Саша с новенькой, слева — травмированный Эндрю. Я посмотрел на него и что-то резануло моё механическое сердце: какой-то сбой?

Но так или иначе смотреть на опустошенного Эндрю было невыносимо.

Я аккуратно заглянул в его контейнер: почти полон. Сорокин устало помассировал пальцами левой руки глаза.

Я заметил, что нигде нет ещё одного новенького. Я посмотрел на девушку, она вздрогнула, заметив меня, потупила взгляд и замолчала.

Александра возмущённо посмотрела на меня.

— Ты пугаешь новеньких! Ада сказала мне, что Макс посчитал тебя настоящим привидением.

Я не удержался и слабо улыбнулся.

— Вероятно, он прав. Мальчик видит истину.

Ада, как её, очевидно, звали — плохо помнил, вздохнула и зарылась носом в шарф, который так и не снимала.

Август посмотрел на Сашу и Адель и тихо произнес что-то на русском. Они обе посмотрели на Эндрю, переглянулись и молча встали, пересаживаясь, очевидно, подальше от нас.

Я посмотрел на Сорокина, но мне не нужно было спрашивать его, зачем он прогнал их. Было ясно, что Адель напоминает Эндрю о случившимся, и пускай в том не было ничьей вины, понять Куина я мог.

И теперь в мой мозг предательски врезалось то, чего я так пытался избежать.

Желания пролезть в их мозги. В их информационный поток, в их хранилище о самих себе.

Потому что я до сих пор не мог уяснить: каким чёртовым образом Эндрю изменил свойства своего аномального оружия?

Ведь нас проверяли ещё там, в лицее. И точно, определённо, несомненно — его лазер был безобидным, ослепляющим на несколько минут устройством отвлекающего маневра.

А теперь оно было орудием убийства. И его руки — невинные, испачканные грифельным карандашом руки, были в крови.

Изменило оружие его, или же новый Эндрю изменил оружие?

Новый Эндрю появился из-за меня. Я оставил его там, пускай и ненадолго — но оставил ради того, чтобы унять собственные страхи потери надежды на создание механического солнца. Я оставил его ради науки. Я оставил его ради собственного бреда о науке.

Останься я рядом, смог бы я что-то изменить?

Это уже не важно.

Эндрю ковырялся пластмассовой вилкой в еде настолько вяло, что Август, кажется, был готов в любой момент оттаскивать его лицо от падения в пищу.

Вокруг было шумно: все устали и усталость эту пытались заглушать разговорами. Тишина заставляла каждого засыпать, а допустить этого мы не могли.

Вокруг сидела толпа подростков — младше и старше, ярких и темных, погасших и сломленных. Они шутили и смеялись изредка, они вздыхали и молились — украдкой, и перешептывались — так, чтобы не услышал никто.

И они знали, на что способен я. А потому, каждый раз, шепча что-то, оборачивались в мою сторону.

И я знал, что мелькало в их головах в этот момент.

«Машина»

«Киборг»

«Говорят, он больше не чувствует»

«Он робот»

«Технологии Сов?»

Я опустил взгляд в свою еду. Аппетит резко пропал.

— Эндрю, если ты не поешь, придёт злой дядя Олеан и поможет тебе в этом, — я постарался этим же поторопить и себя, но усилий не потребовалось: чья-то бледная рука хлопнула меня по плечу, и её хозяин уселся рядом.

Я посмотрел на него и нахмурился:

— Ты быстро. Что...

Олеан махнул рукой, показывая, что мы поговорим об этом позже. Выглядел он более живым и менее красным, но дышал тяжело и сипло.

В руках он держал яблоко.

— Где твоя еда?

Он снова покачал головой.

Говорить что-то было бесполезно. Потому, я попытался запихнуть остатки пищи в свой желудок несмотря на то, что мои мечты не видеть еды больше никогда в жизнь приводили Олеан и Дрю.

Я посмотрел сначала на рыжего, потом — ла Бэйла. Его же взгляд переместился куда-то в сторону, туда, где сидели другие ребята помладше, но глаза-воронки сфокусировлись на одном: светловолосом мальчике лет тринадцати — Эленд, тот самый Эленд.

Он внезапно подкинул яблоко, так и не откусив, и бросил его парнишке, предварительно свистнув.

Мальчик обернулся и я не узнал его взгляд — не растерянный, а потерянный, потухший и уставший. Он поймал яблоко и уставился на Олеана — уже более ошарашенно. Олеан отвёл взгляд и посмотрел на меня.

— Отстань, — ответил он и отпил глоток воды из моей бутылки, которую, видимо, изначально бросил куда-то за мою спину.

Эндрю тоже заметил это и в его пустых глазах, в которых сейчас бушевала буря, промелькнули молнии.

А потом — снова серость, делающая всего яркого Дрю по прежнему непримечательным и незаметным. Это всегда было его особенностью, но сейчас...

Он тоже был похож на призрака.

Мы все.

И всё же, в отличие от призраков, у нас были какие-то цели. Какие-то стремления, пускай сами эти стремления пока что мелькают перед глазами лишь как те же приведения.

Я встал и кивнул Олеану на выход. Он кивнул в ответ.

Уходя, я обернулся. Бессмертники смотрели на меня, пожирая взглядом. Кто-то — с недоверием, кто-то — со страхом, кто-то — любопытством. Я подавил желание сказать что-то вроде «загрузка завершена», но промолчал, снова пробежавшись взглядом по моим друзьям — вернее тому, что от них осталось.

Эндрю отдал свою еду соседней группе ребят, сидящей рядом, Август смотрел на подранный диван, служивший обычно Олеану сценой, сам же ла Бэйл взял мою бутылку, которую я оставил ему, и сделал ещё глоток.

Я уловил движение его рук: слабый взмах рукой с пальцами, поочередно и ежесекундно, от самого маленького, опускаясь. Что-то вроде «скоро увидимся», но зная Олеана, это могло значить так же «проваливай уже» или «ну как тебе все эти взгляды?».

Я отвернулся и вышел в коридор.

Никак, честно говоря. Я бы предпочел, чтобы на меня так смотрели учёные, а не кучка подростков.

Но это начало.

Неплохое.

Я ждал его в нашей комнате, рассматривая план здания в планшете. Трудно было его обнаружить — очень трудно. За интернетом приходилось идти к Юнигану и просить активировать необходимый сигнал, и то времени на это выделялось очень мало. К тому же, важно было не только успеть, пока не иссякнет сам сигнал, но и быть осторожнее, чтобы чужеродного пользователя не поймали и не обнаружили по сети.

Взлом сам совершить было ещё труднее. Не ясно, откуда считывать информацию — с какого именно сервера. С техникой было поначалу сложнее, чем с людьми, но я разобрался. Это было похоже на то, как я определил примерный план здания лаборатории, куда мы с Олеаном пришли за лекарством от его червовой болезни.

Разобраться в том, как работает система данного предприятия. Найти нужное хранилище в абстрактном информационном потоке. Найти необходимые данные. Понять, как правильно ввести их для получения необходимого плана. На это понадобилось как минимум часа два.

Олеан, выйдя со мной в коридор после ужина, сначала истошно молчал, потом тихо сказал, что должен снова зайти к врачу, и удалился. До сих пор его не было видно.

И вот, наконец, явился.

Я не сразу поднял на него взгляд от планшета: изучал, какой именно путь лучше использовать и можем ли мы с улицы переместиться прямо в хранилище с едой. Впрочем, тут было немного вариантов: всего несколько комнат с разным продовольствием, какие-то и вовсе нас не интересуют.

Наконец, я посмотрел на него. Олеан, слегка пошатываясь, плотно прикрыл за собой тяжелую дверь — здесь они были деревянными, обветшалыми и старыми, но тяжелыми. И, не глядя на меня, произнёс:

— Готов?

Я почувствовал исходящий от него резкий запах лекарств. Он посмотрел на меня, тяжело выдохнул, а потом его скрючило: он схватился за рот ладонью и упал спиной на дверь, вероятно, сильно ушибившись.

— Олеан, чёрт! — я отпихнул планшет, но не приблизился. Просто смотрел на него. — Если хочешь, мы отложим это. Ты слишком болен.

Он посмотрел на меня снова: будучи красным до этого, теперь его лицо казалось зелёным.

Он смотрел на меня и в его глазах я явно прочёл: «да, давай отложим всё это. Давай отложим всё, что мы тут устроили».

Переоценил свои силы.

Он ответил:

— Нет, Хэллебор. Мы, я — в ответе за этих идиотов. Так давай же не будем хуже Сов хотя бы в собственной армии.

Я почувствовал нервную дрожь от слова «армия». Действительно ли это слово можно было отнести к куче перепуганных детей? Вероятно, куча перепуганный детей и есть самые лучшие бойцы иногда. Но «армия»...

Он понял по моей задумчивости — а может, прочитал по лицу, мою неуверенность, и, не в состоянии ухмыляться, добавил:

— Армия не должна быть изначально хорошо обученной. Для победы достаточно стимула. Для победы достаточно ярости.

Я покачал головой.

Он всё же выдавил из себя кривую улыбку.

— Они должны так думать, Коул. Иначе мы проиграли.

Он всё медленнее и медленнее осаживался на пол, опираясь спиной на дверь. И закрыл глаза, стараясь глубже дышать.

— Что сказал врач?

Раздражённо морщится, не открывая глаз.

— Да, это что-то вроде ОРВИ. Мне повезло, что насморка нет, — весело добавил тот, изо всех сил стараясь мерно дышать.

Я закрыл ладонями лицо, тоже глубоко вдыхая через нос.

— Если с тобой что-то случится...

— Не переживай, Хэллебор. Я не вырублюсь в тенях и всегда найду из них выход. И всегда доставлю нас обратно.

Я хотел было ответить ему кое-что едкое, но прикусил язык.

— Хорошо. Тогда слушай мой план.

Я пододвинулся на голом матрасе и взял в руки планшет, открывая скачанный план здания.

— Это нам не особо нужно, но я решил перестраховаться. После прибытия, пробираемся вдоль по лесной дороге и выходим к складу. Там — смотрим, стоит защита или нет и проникаем, и сначала я хотел попасть по теням сразу в этот отсек, а из него — в этот. Но... я подумал, что будет лучше просто взломать замки. Вряд ли до туда быстро доберутся, а так мы отведём подозрения от нас. Они знают, на что ты способен, на что мы способны — и когда обнаружат украденное при закрытых замках, сразу догадаются, чьих это рук дело, и поймут наши проблемы с продовольствием. Значит, последующие такие склады будут охраняться строже — вспомнят обо всех.

Я заглянул в его лицо.

— Может быть, твоя тьма — порождение человеческой сущности. Может быть, зло материально, может быть, оно...

Я замолчал, испугавшись собственных слов. Нет, это полный бред. Рано или поздно я обязательно объясню причины зарождения силы, подобной Олеанской, но не сейчас. Сейчас задачи стояли другие, и от скорости их решения зависел итог многого.

Он встал, подошёл к небольшой самодельной коробочке, служащей выключателем нашего света, которые мы с физиком вместе организовали, и выключил свет. Нависла тьма.

Он подметил:

— Так будет проще, в моём нынешнем состоянии. Надеюсь, тебе не очень страшно, — он сказал это без эмоций, но я чувствовал скрывающуюся усмешку за этой усталостью и безразличием. — Вставай, нас ждёт приключение в мире безнравственной преступности, воровства и разбоя.

Я встал вслед за ним, отключив доступ к сети одним нажатием и заблокировав планшет.

— Пусть будет так.

Я плохо видел в темноте после долгого глядения в монитор, так что скорее почувствовал, когда Олеан начал призывать тьму. Стало не беспокойнее или страшнее, напротив — умиротворяюще просто и бесчувственно с тем же. Я расслабился, но тут же напрягся, вспомнив, что нельзя терять бдительности.

Я взял его за предплечье, чувствуя тьму яснее, что означало, что тоннель почти готов. Его белые волосы были единственным будто бы источником света сейчас, едва различимым.

Он слегка повернул голову ко мне, и лицо его, сокрытое во тьме, показалось мне незнакомым.

— Можешь взять меня за ладонь, если так сильно боишься потерять.

Я сжал его руку сильнее.

— Боюсь, что мы там навсегда останемся, если ты упадёшь, а вечность наедине с тобой — самый страшный кошмар из всех.

Он едва слышно усмехнулся, но не зло и саркастично, как обычно — а нервно.

Он ступил вперёд, и я почувствовал, как тьма окутывает нас с ног до головы своими манящими путами. Как она не засасывает, а приглашает, как радостно принимает, словно гостей, в свой мир.

Нет, это определённо точно не было чёрной дырой. Это было нечто иное, совершенно иное.

И я позволил этому распоряжаться своей судьбой.

Тьма потаённой комнаты сменилась нечеловеческой, неестественной, всеобъемлющей тьмой. Я делал шаг или не делал его — не был уверен. Я видел впереди Олеана или видел вовсе не его — не был уверен. Я слышал всё и не слышал ничего — не был уверен. Моё сердце отбивало механический, искусственный тембр или же молчало — не был уверен.

Я был уверен только в том, что то, что происходит со мной сейчас — прекрасно.

Я держал в голове то, что скоро это кончится, мы выберемся наружу и продолжим операцию. Я держал в голове то, куда нам надо попасть и для чего нам это нужно. Я держал в голове... то, что... я держал в голове...

Я почувствовал, как едва тёплая плоть под моими пальцами — плоть моего провожатого и моего поводыря, леденеет всё сильнее. Я чувствовал, как холодеют мои собственные пальцы от того, как холоден он. Я думал испугаться, но тут же осознал, что это не имеет никакого смысла. Страх — порождение людских терзаний, порождение естественной потребности выживать, это единственное, что так отчаянно спасает и так неустанно губит.

Страх. Который потерялся где-то тут.

Он отстал. Он испугался своего существования и потерялся во тьме. Мой страх исчез, как исчезают обычно мечты и надежды, но подобной потере я был только рад.

Радость. Что такое радость? Пальцы так холодны, плоть под ними так неясна.

Тьма вокруг. Надо мной. Я запрокинул голову и увидел бесконечные миллиарды тонн тьмы, нависающие и призывающие, разобщающие и объясняющие: ты дома.

Ты там, откуда вышел.

Звезда. Частичка звезды, её осколок в тебе, во всех людях, материя бесконечной вселенной в тебе, ты — порождение космоса, темноты, мрака.

И ты дома.

Господи, я дома. Господи — вот оно, мой дом. Я вернулся.

Я чувствовал, как тьма во мне улыбается, но губы мои оставались сухими и неподвижными. Я чувствовал, чувствовал, чувствовал, мыслей не оставалось, мыслей — нет.

Мыслей нет.

Есть тьма.

И в ней так хорошо. Так уютно, просторно, так спокойно. Никого нет. Всё ушло...

Я бы хотел, чтобы на Земле всегда царствовала тьма. Чтобы в ней не было людей. Чтобы я был дома.

В темноте я обрел успокоение и понимание. Темнота меня приняла.

И я принял её.

И отпустил руку.

Единственное подобие света, поглощённое тьмой, уходило куда-то от меня. Ускользало. И я был этому рад.

Я смотрел за тем, как он уходит куда-то вдаль, к какому-то раздражающему, неестественному и совсем неяркому свету — серому, пахнущему чем-то живым. Мерзким. Мерзко.

Я стоял во тьме и смотрел ему вслед. И, наконец, когда свет исчез окончательно, я вздохнул с облегчением.

Я дома.

Моя рука не держала ни чьего плеча.