2: Смех, окропленный алым снегом
Конь
Я успел выйти в коридор, как и все, когда Олеана не было слишком долго. Что попросил тот парень? Действительно ли возникли какие-то проблемы?
Когда ла Бэйл вышел из самой тёмной тени — а вернее, вывалился из неё, он со стуком грохнулся на пол. Руки его мелко дрожали от боли, и я понял, почему — он схватился за ногу и, глядя на Августа, который стоял рядом со мной, прошипел:
— Возьмите его, чёрт... Сорокина, возьмите его, к чертовой матери... — он зажмурился, и, открыв глаза и видя, что никто не двинулся с места, голоса не повысил, но угрожающе прошептал:
— Схватите грёбанного Августа, тупые вы недоумки.
Что-то внутри меня прожгло отчаянным всплеском эмоций. Я обернулся и ринулся было к Сорокину, но Веймин и ещё один парень с разбитым лицом заломили ему руки, выхватив арбалет. Опустив его, оружие перестроилось на лад нового владельца, принимая образ меча, напоминающего катану. Август возмущённо повёл руками, требуя движениями его отпустить, но держали того крепко.
Олеан, отдышавшись, сквозь боль поднялся, и, сильно хромая, подошёл ближе. Он заглянул в глаза Августу, а Август смотрел на него.
— Ты же в курсе, что я легко могу применить на них свою силу?
Олеандр прищурился.
— Конечно, в курсе. Но если ты это сделаешь, ты отправишься в ад без всяких расспросов и надежд на оправдание.
Август плотно сжал губы, но перестал сопротивляться.
— Да отпустите вы меня. Куда я денусь? Кретины, — услышав привычное слово, я очнулся от транса и посмотрел на Олеана.
— Что произошло?
На большее меня не хватало. Веймин и другой парень продолжали держать Августа, и Олеан не отдавал приказа его отпустить. Проигнорировав меня, он направился в сторону бывших камер. Все трое двинулись за ним, и, грубо поддерживая Августа под руки так, что его ноги отрывались от пола, поскольку в росте он обоим сильно уступал, тащили за собой. Он пытался упираться, но не чтобы сбежать, явно, а лишь из гордости, да и в конце концов сдался. Я, не спрашивая разрешения, направился за ними. Остальные остались стоять в зале, глядя вслед нашим спинам.
Теперь Август сидел на каменной выбоине в стене, на которой мне когда-то приходилось спать. Руки ему связали сзади, и он, откинув голову назад, наблюдал за Олеаном, который шагал из одного угла комнатушки в другой. Я стоял в дверях, и, наконец, когда Олеан удостоил меня взглядом, он словно бы ещё сильнее разъярился — я понял это по улыбке, которая сломала его лицо окончательно.
— Эндрю, конечно! Наверное и ты с ним в сговоре. Я не ожидал, просто не ожидал, от кого угодно, но ты, Эндрю, я верил тебе... — он бормотал что-то несуразное и неразборчивое. Веймин остался за дверью по просьбе Олеана, но был настороже. Я, не боясь подозрений, прошёл внутрь и встал рядом с сидящим Августом.
— Это была ловушка. Тот пацан пожелал отправиться к Совам, и там меня ждал такой невысокий темноволосый мужчина... Знаешь, со шрамами.
Август пожал плечами.
— Сейчас многие ходят со шрамами, — спокойно заметил тот, хотя его глаза искрились неприязнью, чего раньше он по отношению к Олеану вряд ли испытывал так явно.
Я тихо вставил:
— Мог бы ты быть поточнее?
Олеандр втянул воздух сквозь сжатые зубы и произнес:
— Это был твой отец, Сорокин. И он сам это признал...
После этих слов взгляд Августа изменился. С неприязни он перешёл на нечто иное, похожее на гнев и боль в одном флаконе — такой взгляд у людей, которым больно вспоминать то, что они до сих пор не могут простить.
Он открыл рот, но, видимо, почувствовав, что у него пересохли губы, быстро облизнул их и делая паузы, ответил:
— Что ж. Он. Мне. Не. Отец. Такое бывает. Случается порою. Выходит так, понимаешь? — он нервно улыбнулся, пытаясь спрятать то, что он не знал, какую эмоцию изобразить, дабы скрыть боль.
Олеан фыркнул.
— Не убедил. Слишком подозрительно всё. Я... да как я мог упустить это в бумагах? Было же имя, твоё имя, имя отца... Впрочем, будто я помнил, как зовут этого ублюдка — все называли его просто «сэр»...
Август вновь нервно ухмыльнулся. «Сэр» — явно непривычное для русских ушей обращение. Конечно же, ему казалось это забавным.
— Не веришь мне — так подумай головой. Кажется, у нас был человек, который умеет вторгаться в чужие мысли, — Сорокин наклонил голову так, что теперь смотрел на ла Бэйла исподлобья. — Но я не устраивал ловушек и я не в сговоре с Совами. Это полный абсурд.
Олеан в ярости одернул голову, и это движение напоминало мне выпущенную пулю. Я, чувствуя опасность, негромко обратился к Олеандру:
— Ты ранен, твоя нога пострадала. Тебе нужно к врачу.
Ла Бэйл лишь раздражённо посмотрел на меня. Трудно было узнать его, так быстро он менялся: то спокоен, как чёрт, то в ярости, словно буря. Отмахнувшись от меня, он, продолжая хромать, подошёл к Августу и наклонился к нему.
— Я доверял тебе так же, как доверял Дэмиану. Доверял. И если ты меня предал, если ты... — он не выдержал и закрыл глаза. Я знаю, что это, я знаю, почему люди внезапно закрывают глаза: от раздражения, либо сдерживая слёзы. Он прошипел сквозь зубы и отстранился, выходя из камеры. Кивнув Веймину, тот скрылся в тени коридора, и я слышал, как в полутьме колышется пламя свеч, когда он проходит мимо них, своей мантией разрезая воздух.
Веймин поудобнее перехватил автомат и прикрыл дверь, явно намекая нам, что зла причинить не хочет, так что нам лучше сидеть и не рыпаться. Я молчал. Я не спрашивал Августа, правда ли всё это, не спрашивал его, действительно ли он изначально предал Олеана, не спрашивал. Может быть, поэтому он хотел спасти меня — чтобы хотя бы я не попал к Совам? Нет, нет, как бы плох не был Олеан, я не выносил предательства. Не выносил. Но Август...
— Я не делал этого. Я никого не предавал, — сдавленно проговорил он, явно пересиливая себя, чтобы выдавить эти короткие фразы. — Только свою семью, — ещё тише добавил он, отворачивая голову.
Я знал, что это правда. Я хотел в это верить — в то, что хоть кто-то здесь остался разумным, остался человечным, в то, что Август, пойдя за Олеаном, сохранил частичку себя, того себя, каким я его знал, а не то своё, что было, в какой-то степени, отражением Воронового Короля.
Потому, я поднял руку и положил её на плечо тёмного мальчика, который был так похож на Олеана и с тем же чем-то так сильно отличался. Он вздрогнул и посмотрел на меня. Неуверенно, как ребёнок, и тут же отвёл взгляд и опустил голову.
Я убрал руку, когда услышал приближающиеся шаги. Шаги хромающего и едва слышные, еле различимые шаги другого человека — человека, которого я, как мне думалось, так хорошо знал, что наизусть помнил, как он шагает. Я помнил, что это было одной из его особенностей: так тихо идти, будто его нет. Это осталось у него с детства?
Коэлло открыл дверь и вошёл внутрь, абсолютно без эмоций осмотрел нас, и, кажется, прочистил горло.
— Эндрю, было бы неплохо, если бы ты отошёл. Твоё энергетическое поле слишком близко к Сорокиному, так что я могу забраться и в твою информацию о тебе же.
Я встал и отошёл к стене.
— Хочешь сказать, ты можешь прочитать и мои мысли.
Он поморщился, словно от физической боли.
— Перестаньте... Сто раз же говорил, что я не читаю мысли. Это всё из другой области.
И он подошёл к Августу. Закрыл глаза.
И между ними что-то началось.
Сорока
Я чувствую, как кто-то проникает в мой мозг. Как кто-то копается в моих воспоминаниях, как он это называл: в информации о самом себе.
И я вспоминаю.
Я помню, какие у него были глаза. Синие, серовато-синие.
Он вжимает меня в постель, схватив за волосы, и я стараюсь медленно дышать, чтобы не задохнуться в простыне.
«Ничего-ничего, сынок, вырастешь, будешь работать на заводе, тупой ты кус...»
Я открываю глаза, чувствуя, что воспоминания исчезли. Они ослабли и теперь никто не заставлял меня это смотреть, снова прокручивая в своей голове.
— Извини, не то, не то...
Я оскалился, привставая с каменной койки.
— Ищи точнее, чёртов ты идиот.
Коул проигнорировал и попросил меня сесть. Я сел.
Вновь — это чувство. Так, будто кто-то вытаскивает мысли из мозга, силой устанавливая их на передний план.
Отец уходит спустя какое-то время, и тихонько, чтобы он не увидел, ко мне заходит мать. Она садится рядом и молча смотрит на меня. Я лежу, спрятав лицо в подушку. Продолжаю медленно дышать. Она кладет руку мне на плечо.
«Как ты мог...»
«Мне жаль! Я извинился тысячу, тысячу раз. Мне жаль, только вам — нет».
— Извини, извини! Это просто самое яркое воспоминание, которое я случайно вытащил — самое болезненное... Прости.
Коул отвёл взгляд, сглатывая. Я вижу, как шевелится его кадык: вниз-вверх. Отлично, позориться перед этим клоуном не хватало.
— Теперь точно достану то.
И я вспоминаю момент, когда я пришёл к Эндрю в камеру. Как предложил ему сбежать, но тот отказался. Как уверил его в том, что исправлю ситуацию.
Потом я вспоминаю прощание. Я выхожу из машины отца, он достаёт чемодан из багажника и вручает его мне.
«Смотри у меня».
И улыбается.
Я вспоминаю, что знал, кто он такой, знал и ненавидел это. Его приспешники — все эти Совы пытались меня уговорить остаться и помогать отцу, остаться, но я выбрал лицей, и его же выбрала мать — настояла, чтобы я поехал, чтобы учился. Отцу не оставалось иного выбора, как отправить меня в лицей.
И я вспоминаю, вспоминаю его прощальный взгляд. Печальный, серый, затуманенный.
Всё меняется. Я вспоминаю, как я стоял перед зеркалом и смотрел на себя, и как в моей голове вертелась мысль «месть, месть, месть, месть». Как я смотрел на свои глаза — красные, и вспоминал, что до катастрофы солнца они были карими, такими же, как у матери. Я смотрел на себя и видел в себе молодого, совсем зеленого отца — ещё не седого, не увядающего. Я смотрел и видел там его, а потом... Плевал на всё это. Я — это я, не мой отец, не моя мать. Я — это я.
Тогда я точно выбрал, что пойду за Олеаном. Я буду бороться против Сов.
Я их ненавижу.
И Коул, отойдя от меня и выдохнув, произнёс:
— Он не лжёт. Действительно, с отцом они не в хороших отношениях и тебе он верен, Олеан. Он верен Воронам.
И Коул отвернул голову, задумавшись.
Я встал, подошёл к нему и, размахнувшись, врезал. Коул отшатывается к стене, и, уцепившись за неё, прижимает руку к скуле. Да, попал я именно туда.
— Ты что творишь? — поинтересовался Олеан уже намного более спокойно, однако всё равно на повышенном тоне.
Коул же поднял на меня взгляд. Яркие глаза цвета охры — единственное, что в нём осталось яркого, смотрели на меня с пониманием, без упрёка, без ненависти. Он, с лёгким сомнением в голосе, ответил:
— Я помню. Он запретил мне повторять мои анализы его мыслей. Ещё тогда, в лицее...
Я, не разжимая кулака, который трясся от злости, всё же опустил руку и раскрыл ладонь, расслабляя пальцы.
Коул аккуратно встал, и, посмотрев на меня, словно спрашивая «ты закончил?» и получив утвердительный ответ, отвернулся, аккуратно отодвинул ла Бэйла, кивнул Эндрю и удалился.
Олеан посмотрел на меня, быстро повернулся к Коэлло и крикнул:
— Я не позволял тебе уходить! — завопил он вслед удаляющейся тёмной фигуре.
И фигура ответила:
— Я не позволял себе остаться.
Конь
Август тяжело дышит рядом со мной. Он облокотился спиной на стену и закрыл кулаками лицо.
Разумеется, чтобы не дрожали пальцы.
Его сломленное, искарёженное дыхание выбивало невообразимый ритм. Не потому, что он боялся чего-то, тем более — Олеана. Просто Коул, бедный Коул, чёртов Коул, вытащил на поверхность что-то такое, что вводит Августа в ступор. После чего тяжело двигаться.
Я помню такое и о себе. У каждого есть эта точка невозврата.
Подхожу к нему, сажусь напротив и убираю от его лица руку.
— Всё в порядке. Больше они не будут забираться в твою голову. Я не позволю.
Он тяжело дышит, глядя в пол. Олеан стоит в дверях, наблюдая за нами.
— Не позволишь? Да, Эндрю. Я помню, как ты не позволил мне делать то, что необходимо, — он отворачивает голову. — Я помню, как ты не позволил ему делать то, что необходимо.
И уходит.
Да, я позволил им делать всё, что они захотят. Да, я позволил им проливать столько крови, что можно образовать новое море. Да, я позволил им это. Я позволил им стать монстрами.
Я позволил. Больше — нет.
Август поднимает голову, не ища поддержки в моём взгляде — лишь пытаясь понять, говорю ли я правду, убедиться, что это вообще я. Он хмыкает. Нервная улыбка.
— Не трогай меня больше, ладно.
Я киваю.
— Молодец.
Он встает, отталкиваясь пальцами от стены, как зверь, и быстро уходит прочь, но все же останавливается на секунду, чтобы дать мне возможность идти за ним.
Я встаю с пола и иду.
Мне больше нельзя стоять. Нельзя сидеть. Мне нельзя замирать.
Иначе замрет моё сердце.
Но только лишь в метафорическом плане.
Как же жаль.
Я иду за ним, ощущая, как тьма бывшей темницы смотрит мне вслед. Заворачиваю за угол. Тьма давит со всех сторон.
Не оказались ли мы уже в бесчисленных коридорах мглы Олеана? Не находимся ли мы сейчас лишь только в его мире, мире хаоса и беспросветной ночи? Не окунулись ли мы уже в темень между его пальцев?
Вероятно.
Я нахожу, слушая шаги Августа впереди, нашу комнату, захожу в прикрытую им дверь. Он смотрит в стену, а потом — на меня. Наверное, я и есть стена — просто более рыжая.
Он улыбается.
— Твои волосы. Они стали ярче, ты знаешь?
Нет, не знаю.
— Я давно не смотрелся на себя в зеркало.
Он кивает.
— Это влияние солнца. Из-за него многие, у кого рыжина есть только в теории, начала проявляться. Теперь ты точно как Дэмиан.
Он называет сейчас моего брата по имени, чтобы мне было легче.
Да. «Дэмиан» звучит не так важно, как «Куин». Он сейчас завоевал себе это звание — «куин». Я бы предпочел, чтобы он был рокером.
Я сажусь на матрас, служащий кроватью.
— Хоть что-то нас с ним по прежнему сближает.
Август молчит. Он знает, слова бесполезны. Он знает, жалость омерзительна. Он знает, а потому пинает меня носком ноги.
— Ещё вас сближает немытость.
И мы смеемся.
Смех заставлял проглатывать ком в горле. Но не надолго.
— Так что же мы будем делать теперь?
Август сидит рядом со мной на матрасе, пожевывая собственную щеку изнутри. В руках он держал анх, который я подарил ему на Рождество, и вертел его.
Голос Августа казался теперь слишком оглушающе холодным.
— Мы будем вербовать к себе бессмертных, организовывая поиски с помощью Хэллебора и прочих, у кого похожая аномальная. Их примерно трое пока что. Ещё физик пытается взломать базу Сов, где есть списки уже известных, но не пойманных, бессмертных.
Я протянул руку, подставив ладонь. Он опустил на неё кулон, внимательно наблюдая, как я сжимаю вокруг пальцы, и посмотрел мне в лицо.
— То есть, мы будем ходить на поиски бессмертных, уговаривая идти с нами? И в чём наше преимущество?
Я разомкнул кулак, показывая, как анх преобразовался в крестик. Скорчив страшную рожу, я начал тыкать им в Августа.
— Сгинь, нечисть!
Он с ужасом упал на матрас и застонал:
— О нет, только не святой крест! Я погибаю, растворяюсь, мне конец, не пить мне больше крови на моём веку, — драматично вздохнув, он закатил глаза так, что были видны только белки, и «издох».
Я улыбнулся и вернул кулону изначальный вид, положив его на живот «вампира».
— Дарую тебе прощение и надежду, подлый кровосос. Нет, ну ты скажи, какие у нас преимущества перед Совами?
Он посмотрел на меня, подперев рукой голову.
— Они в том, что мы не запугиваем, а предлагаем помощь. Совы действуют по принципу принуждения — ты должен, ты обязан. А мы лишь предлагаем. Не хочешь — как хочешь. Пока что все, кого мы находили, соглашались — выбора всё равно мало. Большинство из оставшихся бессмертных в бегах, они прячутся на помойках, под мостами и живут, как крысы. Удивительно омерзительное зрелище... — он положил ладонь на живот, сжимая в руке анх. — Всего пятеро человек нашлись, и все они согласились. Совсем мелкие есть — лет двенадцать. Олеан, он... не заставляет их сразу же работать на него или вроде того. Даёт им шанс почувствовать себя просто под защитой.
Я слушал его, чувствуя, будто погружаюсь в некий транс. Голова кружилась, а мысли путались, словно ноги беглого пленника. Пытались вырваться наружу, сбежать из моего воспаленного разума.
— Хорошая тактика. Хоть не мучает детей, — я помолчал. — Пока что.
— Ну перестань, — отмахнулся Август. — Он не так плох. Разве что сам для себя.
Я посмотрел Августу в глаза.
— В каком смысле?
Он прищурился.
— Он сходит с ума, это же видно. Почти не ест, а если ест — сразу бледнеет ещё сильнее. Что-то не так, и его это сводит с ума. Слабость. Раздражение. Нервы.
Я оперся рукой на матрас, наклоняясь к Сорокину:
— Говоришь тихо, но он всё равно может тебя слышать. И ему это не понравится.
Август улыбнулся.
— Что ему вообще нравится? Дрю, он не Сталин какой-нибудь. Просто мальчишка. Мой напарник. Видел? — он показал мне на грязную повязку, что была на его рукаве. — Такая же у Дэмиана и Олеана. Это знак главных организаторов. Олеан — просто тот, кто символизирует их страхи. Но детишки всех боятся. Даже тебя, — он закрыл рот, вглядываясь в мою душу. — Особенно тебя.
Я отвернул голову.
— Ответственность всегда сводит с ума, это правда. Олеан, Дэмиан, Коул, ты, — я закрыл глаза. — Пожалуй, только ты остался.
Август сел и ткнул меня кулаком в плечо.
— Мы все остались. Просто наполовину. Может, треть, — добавил он, саркастично улыбаясь.
Я сжал пальцами правой руки пальцы левой, растирая их.
— Треть. Вот именно, Август, — дрожание голоса. — Осталась треть.
Я смотрел на руки. Словно посеревшие. Серовато-синие, зелёные. Больные.
Август надел анх на шею.
— Да, осталась треть. Так сохраним же хоть её.
Я повернулся и увидел цвет древесной коры в его глазах. Коры красного дерева.
Почему все видят в них лишь кровь?
Я шёл вслед за Августом, который сначала уверенно топал вперед, пытаясь оторваться от меня, а затем остановился и вперил в меня разъяренный взгляд.
— Я же просил тебя остаться. Ну и куда ты пошёл? Куда, ответь мне?
Он подождал, пока я подойду ближе, и больно ткнул пальцем в грудь. Я поморщился.
— Это опасная вылазка. Опасная волна, опасное, считай, преступление — впрочем мы нарушаем закон только находясь здесь. Все, что мы делаем, в принципе, после восстания в лицее, теперь незаконно. Автоматически. А ты ещё и не член Воронов, ты просто придурок, который, видимо, хочет попасться в лапы Совам, чтобы там мучали уже тебя. Они между тобой и Олеаном разницы не видят, Дрю. Всё одно, все одно...
Кажется, ему уже было нечем дышать, но скорее подводило горло, чем дыхательные пути. Его голос осип и показался мне странно знакомым, похожим на голос Олеана — хриплым.
Я вздохнул грудью, так, чтобы он почувствовал это своей рукой. Он, смерив меня убийственным взглядом, всё же опустил руку с вытянутым пальцем и выпрямился в ожидании ответа.
— Знаю. Именно поэтому — потому, что мы все — одно, я и иду с вами. Я иду с тобой.
Он смотрел на меня ещё пару мгновений. Я видел, я чувствовал, как гнев в его сердце перебивается чем-то другим. Каким-то не то, что раздражением, а усталым принятием того, что я неисправим.
— Хорошо, мамочка Эндрю. Пойдём. Но если я скажу тебе отойти — значит, отойди.
Я улыбнулся ему, пожимая плечами.
— Ты, конечно, сильный противник, Август, но и я не валял дурака в той камере, — я наклонил голову вперед и в глазах Августа промелькнул некий интерес. — И ты это видел.
Интерес сменился подобием страха. Не живого страха, который испытывали, глядя в глаза Олеана — страха за своё будущее. Это был страх прошлого и страх за меня. За мою смерть.
Но ведь мы бессмертны, Август. Мы бессмертны.
Страх исчез так же быстро, как и возник. Точнее, Август так же быстро скрыл его, как и обнажил.
— Выполяй. Приказы, — коротко отчеканил он.
Я закусил губу, чтобы не засмеяться.
— Хорошо, командор.
Он закатил глаза и отвернулся, быстрым шагом — ещё более быстрым, чем прежде, направившись по коридору вперед. К неизвестности.
К новой вылазке.
К очередному сумасшествию.
И я шёл за ним.
Нас радостно встретил Олеан. Безумно радостно — так, что у него скрипели от радости зубы.
Он, без предупреждения и знака, бросил мне рукоятку аномального оружия. Оно больно ударилось мне в грудь, но я не поморщился, перехватывая оружие поудобнее.
Что ж, кажется, он смеялся надо мной.
Ведь прекрасно знал, что моё аномальное оружие — почти бесполезная лазерная пушка, которая может лишь на пару секунд ослеплять.
Видимо, его это не волновало.
— Нормального оружия мало, чтобы тратить на новичков, — буркнул он, проходя мимо. Кажется, ему было неудобно, что он так резко кинул мне рукоять, но извиняться он не собирался. — Тем более на новичков, которые не входят в В.О.Р.О.Н. Иллюзиями своими защищаться будешь, раз так сильно хочется пойти с нами.
Он отошёл от меня, подходя к Аляске, который, стоя позади, пытался разобраться со своим автоматом:
— Заело?
— Да, не могу понять, что за...
— Дай сюда.
Я почувствовал прикосновение к локтю и обернулся к Августу. Он хотел было открыть рот, но тут же закрыл, и губы его расползлись в рассеянной улыбке. Он кивнул на рукоять, которую я, задумавшись, сжимал со всей силой. Оно выглядело обычно — моя почти безобидная лазерная пушка. Я непонимающе посмотрел на Августа, но тот лишь пожал плечами.
— Чёрт побери. Держи, Винфелл, пускай у тебя дебильное аномальное оружие, раз ты с огнестрелом обращаться не умеешь, — донесся до меня ворчливый голос Олеана. Я саркастично приподнял брови, опуская свою собственную едва ли пугающую пушечку, но говорить ничего не стал.
Собралось достаточное количество человек — Август вертел в руках рукоять от своего аномального оружия, подбрасывая его и не давая тому сформироваться, Аарон Мейерхольд, основательно и, как и все, криво подстриженный, с винтовкой, Бенджамин Преображенский, у которого до сих пор оставались шрамы на запястьях от оков, Аляска со своим странным оружием, Александра Преображенская с укороченным пистолетом-пулеметом, чьи волосы тоже были укорочены и двое ребят и одна девушка, чьих имен я не знал.
Александра встретилась со мной взглядом. Я попытался ей улыбнуться, но видел в её глазах только туман.
Олеандр вышел вперед. Кажется, он действительно подрос, а, быть может, так казалось и от того, что ели мы все едва ли достаточно.
— Итак, — он огляделся, очевидно, в поисках кого-то. Я подозревал, кого. После он осмотрел и нашу небольшую группу. — Должны были быть ещё двое, но их необходимо оставить на месте, — «местом» называлась это подобие базы. — Задача такая: наши информаторы, то есть Хэллебор и физ... Юниган обнаружили пару беглых бессмертных. Должно быть проще, чем в прошлый раз, — он помолчал. Я посмотрел на Августа и тот шепнул мне: «Там был взрослый».
— Поскольку это два ребенка, судя по всему. Вы понимаете, что с большей вероятностью в такой ситуации зашуганные дети поверят таким же, в сущности, беглецам, как и они сами. Я собрал вас как наиболее подготовленных к бою, помимо тех, кто остаётся охранять намеренно. На дворе ночь, так что с перемещением проблем нет. Но я напомню, что со стороны Сов есть такие же люди, как и у нас — способные улавливать мысли и вибрации вашего мозга. Так что постарайтесь не думать ни о чём конкретном — сосредоточьтесь и, естественно, забудьте о том, как выглядит наше убежище. Иначе нас всех вернут обратно.
Все помнили это «обратно». Помнили, что было тепло и сытно, цивилизованно и уютно. Но, вероятно, их вперед двигала ненависть и страх, которые они испытывали каждый раз, глядя на того мальчика, что вернули к нам после вызова Сов. Юлиан, кажется.
Да, они боялись. Но я все ещё никак не мог понять, как они не видят простой истины: нас всё равно заберут рано или поздно.
Мы не живем в мире, где бессмертные могут свободно гулять и учиться. Мы инструмент.
Олеан хмурился на протяжении всей своей речи, его брови будто бы посерели от напряжения. Он выдохнул:
— Смерти нет, — команда подхватила его клич. Я промолчал.
Август пихнул меня локтем в бок.
— Перестань. Такими темпами ты станешь революционером среди революционеров, — он ухмыльнулся, но я знал, что ему неприятна связанная с моим поведением опасность.
— Не беспокойся. Я всего лишь затухающий голос совести внутри огромного, безнравственного человека по имени В.О.Р.О.Н. Скоро обо мне совсем забудут.
Август отвернул голову. Ощутив странное послевкусие от своих слов на языке, я прикусил его.
Мы собрались в центре обшарпанного зала бывшей церкви и стали ждать. Очевидно, ожидали мы информатора, который поведет нас в нужное место.
Я оглядел ребят. Одеты все были в свои куртки, без мантий — что несказанно обрадовало, потому что на улице, как-никак, всё ещё зима. Август сообщил, что отправляемся мы в место находящееся недалеко от нашего убежища, потому как на дальние дистанции Коул считывать информацию не способен. Пока что.
На что вообще может быть способен этот Коул?
Потому я тоже накинул какую-то потрепанную куртку, которая, видимо, принадлежала когда-то Аарону, потому как мало чей ещё размер мог бы не подойти, но она была весьма тёплой. Сорокин пообещал, что они откопают мою старую одежду — вероятно, Олеан раздал её другим нуждающимся, пока я был в плену.
Я и не против.
Наконец, едва-едва различимые шаги послышались из коридора. На свет вышел Коул — но я не был уверен, что это был тот же Коул, которого я всегда знал.
Все мы изменились за прошедшее время. Но в Коуле не сколько что-то изменилось, сколько умерло что-то. И родилось новое. Что-то совершенно непонятное и неизученное, что-то его и не его одновременно.
Он подошёл к Олеану, оглядел нас всех, подобно ему и спросил лишь:
— И это все?
Ла Бэйл посмотрел на него с таким неуловимым раздражением, что я удивился, когда он успел научиться — а вернее захотел скрывать своё раздражение.
— Да, Хэллебор, потому что чем меньше людей — тем меньше проблем.
Он будто бы задумчиво посмотрел сквозь меня.
— Действительно, Олеандр.
Олеан отвернулся и махнул рукой. Очевидно, знак готовности. Я постарался показать Коулу, что я на него смотрю. Я вперился в него взглядом так сильно, как только мог себе позволить.
Он всё же ответил на мой зов своим взглядом. Я помахал ему. Он кивнул в ответ.
Отвернувшись, я засомневался, что вообще смотрю именно на Коула. Но было в нём что-то привычное, что-то своё, что-то наше. Просто оно скрывалось глубоко внутри. С какой-то целью.
Я не хотел смотреть на Олеана с его тьмой. С тем, как он её приглашает, как эта темнота разверзает свою пасть рядом с нами, живыми людьми, которым чуждо нахождение рядом с этими чёрными дырами, ведь они засасывают и никто, никто не знает, что там внутри.
Только Олеан.
Вероятно, это делало его частью этих дыр.
Но я всё равно почувствовал приход тьмы. Почувствовал холод и вакуум в голове, входя в чёрный коридор, почувствовал холод и покалывание в пальцах и тепло в них же. Все и ничего, вечность и пустота в одном, необъяснимое чувство потери полюсов и ориентиров настолько, что не оставалось ничего, кроме как продолжать двигаться куда-то. В неизвестность. Неизбежно.
Кончилось это спустя, наверное, миллионы лет и одну секунду — я не был уверен, как течет время в этой темноте. Мы не держались за руки — очевидно, шли за нашим повадырём Олеаном и Коулом, который что-то подсказывал ему на ухо. Трудно было поверить, что они теперь заодно — после всех разногласий и ссор. Но они были. Или пытались быть.
И другие пытались им верить.
Внезапно, уютная тьма будто бы не то, что рассеялась, а бесшумно схлопнулась. За моей спиной словно исчезла чёрная дыра. Я посмотрел на Августа. Он устало пожал плечами.
И мы решили осмотреться.
Определенно, это был город. Ночной город, вероятно, окраина. Вдали сверкал какой-то не сильно большой торговый центр, заменяя жителям звёзды. Мне сперло дыхание — но не так сильно, как если бы мы оказались в центре. После свежего воздуха острова и прохлады полузаброшенной церкви, дышать городским духом было невозможно.
Все остальные, кажется, почувствовали то же. Август сморщил нос, успокаивая себя хотя бы тем, что сейчас ночь — и то легче, Александра пыталась дышать через рот, кто-то виду вообще не подал, но по их глазам, я видел, как сильно сейчас они злятся на весь мир. За то, что он стал ядовитым.
— Задерживаться тут не будем. Бояться нечего, людей тут не много, а сегодня, к тому же, очень холодно. Надеюсь, утеплились все нормально. Движемся в сторону озера, — он кивнул куда-то за торговый центр. — Быстро и незаметно.
Быстро — весьма реально. Незаметно — вряд ли. Тот же Аарон наперевес с автоматом вряд ли не привлекал внимания. Но всё равно — все рискнули.
Коул, молча, пошёл первым, за ним растянулась вся наша группа, которую замыкал Олеан. Идя по тёмным, безлюдным улицам, я невольно заглядывал в дома. Какие-то конторы. Магазин цветов вдали. Закрытый, с выбитыми стёклами. У других — затянуты жалюзи. Где-то вдали в домах горел свет, но тускло, незаметно. Жизнь в нашем мире давно перестали замечать.
Мы, почти не переговариваясь, дошли до перехода. Вероятно, выглядели мы как мрачная, может и слегка подозрительная, компания. Разумеется, если убрать оружие. Различная верхняя одежда же не могла выдать, кто именно мы такие. Хотя нас определенно должны были поставить в розыск. Так что наткнуться на легавых — конец всему.
Этого я не понимал. Вероятно, Олеан планировал в таком случае их просто вырубать. Нам-то бояться нечего. А если полицейские бессмертны?
Ну, нет. Если такие и есть, они точно находятся в более важном месте, чем окраина какого-то холодного пустынного города.
Мы перешли дорогу. Машин не было — промчалась одна и скрылась вдали. Какие-то машины стояли на обочинах, припаркованные ровно, но заваленные снегом. Одна машина так промерзла, что у неё отошла дверь, слегка приоткрывшись.
Я услышал шорох, не похожий на хруст снега под ногами — более тихий и ритмичный звук. Это пробежала дворовая кошка, рыжая и потрепанная. Я ухмыльнулся, узнав в ней себя и сжал в холодных, промерзших пальцах рукоять оружия, но тут же отпустил, чтобы оно не активировалось. Не время с кошками в лазерных мышек играть.
Олеан махнул рукой, приказывая остановиться, и свистнул. Я пригляделся, пытаясь разглядеть его лицо в тени. Разглядывать было нечего — непроницаемо.
Коул подошёл к нему. Он вглядывался куда-то под мост, пересекающий крупную реку вдали. Лед ломался, слегка потрескивая в тишине ночи. Ла Бэйл переглянулся с Коулом, а потом они оба посмотрели на меня. Я приподнял брови и кивнул в сторону моста, спрашивая, в чём дело.
Олеан произнес тихо, но слышно было отчетливо:
— Они там.
Они — судя по спокойствию, все же дети, которых мы искали, а не легавые. Превосходно, но что делать дальше? Не думаю, что кучка подростков с оружием вызывает больше доверия, чем кучка странных типов в капюшонах.
Олеан, словно читая по выражению моего лица и мои мысли, кивнул Александре. Сорокин, тихо наблюдающий до этого, хмыкнул.
— Наш лучший советник по части детей, — произнес он.
Саша вышла вперед, кивнула, убрала под куртку оружие. О чём-то переговорила с Олеаном, который смотрел на неё сверху-вниз — она была ниже, и отдал честь. Она взволнованно улыбнулась в ответ, но куда более кисло, чем обычно, и бегом направилась к детям, скользя подошвами по льду, как на коньках.
Мы же стояли вдали, прячась от открытых и освещённых окон некоторых домов. Весьма нежелательно было светиться хоть где-то. Вероятно, Коул просёк, что район несколько заброшенный, потому и не помешал Олеану взять достаточно обширную свиту и оружие.
Я наблюдал за тем, как мальчик лет десяти вскакивает вперёд, целясь в Александру ножом. Девочка постарше останавливает его руку, когда Саша поднимает руки вверх и что-то медленно произносит. Отсюда слышны только крики мальца.
— Не подходи. Я сказал, не подходи! Мы знаем... мы не пойдём.
Обрывочно, но слышно. Я не понимал его слов: Август коротко перевёл мне, что он просит не подходить. Очевидно, девушка же просит его не кричать. Он задыхается, глаза горят — вижу это с почтительного расстояния. Взъерошенный, грязный, худой, простуженный и низкий для ребёнка голос. Девушка тоже говорит резко, но слышно её гораздо хуже. В глазах — лёд.
Александра начинает что-то говорить. Медленно, стоя на месте. Показывает в нашу сторону, убеждает. Достает из кармана куртки сверток — хлеб, протягивает им. Мальчишка смотрит бешено на руку и готов отрезать девушке пальцы, но его попутчица снова хватает его за руку и притягивает к себе, а хлеб, колеблясь пару секунд, забирает. Она смотрит внутрь и тяжело вздыхает — это мы все слышим отчетливо.
Август рычит. Я смотрю на него — у него дергается левый глаз.
— Не могу больше. Слишком долго. Саша, блин, — он убирает в карман рукоять аномального оружия и быстрым, широким шагом направляется в сторону Саши и двух детей.
Олеан делаешь шаг вперед, я чувствую исходящую от него ярость, но Коул останавливает его, подобно той девочке. Он тихо произносит:
— Оставь.
Я смотрю на них и понимаю: Коул единственное, что останавливает Олеана от того, чтобы переубивать тут всех нас. И единственное, что вообще держит всё и всех вместе.
Я улыбаюсь ему и отдаю честь, как недавно делал Олеан. Коэлло ловит мой взгляд и отводит его, ничего не ответив. Я смотрю вслед Августу и не совсем понимаю, как что-то толкает меня вперед, пока не оказываюсь рядом с ним.
Он удивленно косится на меня, но после закатывает глаза и бормочет что-то вроде: «типично». Тем временем девочка с Сашей о чем-то горячо спорят, пока мальчик неуверенно грызет кусок хлеба, яростно поглядывая то на Александру, но на сестру.
Да, они определенно были семьей. Может быть, не кровно, но после всего, что пережили — уж точно.
Мы выходим из тени и нас вначале замечает мальчик, потом — спорящие. Александра непонимающе выгибает брови, незнакомые же нам дети явно взъерошиваются, готовясь защищаться.
Август открывает рот, но я закрываю его собой и, надеясь, что они понимают английский, произношу:
— Привет. Простите, что мы принесли для вас так мало еды. Но в нашем убежище вы сможете найти немного больше, — я стараюсь улыбнуться искренне. — Конечно, мы не сможем дать вам столько же, сколько дали бы Совы, но вы уж, пожалуйста, поймите. Раз вы отказали им, у вас были на то причины. Мы — не...
Хочу сказать «не лучше», но Сорокин, чувствуя это, поднимает мою руку и, пригнувшись, проходит под ней, что позволяет ему рост, как-то странно глядя на мелих.
— Мы — не Совы и близко с ними не стояли. Мы — против них. И если вы хотите бороться, идти вам больше некуда.
Его голос звучит хрипло и чарующе уверенно — просто и понятно с тем же. Обыденно, вот как он декламировал всё это.
Мальчишка, давно оторвавшись от своего хлеба ради готовности к битве, внимательно смотрит сначала на меня, потом — на Августа. После — на свою сестру, которая продолжала сжимать его предплечье.
Мы молчим. Я шмыгаю носом, чувствуя, что тут действительно холодно.
— Я Дрю, кстати.
Александра напряженно смотрит на детей. Девушка, наконец, смягчается:
— Адель.
Мальчишка хмурится и смотрит на Августа ещё пристальней. Август выдерживает его взгляд и ухмыляется.
— Я Август, — говорит на русском. Я не совсем понимаю, но слышу его имя. Вероятно, представился. — У нас не так плохо, ребята. Классный шмот в придачу.
Я смотрю на него и он шепотом отвечает:
— Я сказал, что у нас хорошо кормят.
Мальчишка нервно хмыкает. Ада смотрит на него и снова вздыхает:
— Это Макс.
Он вновь взъерошивается, услышав своё имя.
— С чего мы должны вам верить? — спрашивает на русском. Я смотрю на Августа. Он пожимает плечами, подходя ближе к Максу. Тот жмётся к сестре, вернее, нет, он прижимает сестру к себе, будто пытаясь защитить. Август снова говорит что-то: очевидно, мальчик просто не понимал нас, и русскоговорящий Август понравился ему больше англоязычного придурка в виде меня и слишком мягкой Саши, которая успела завести спор с Адель.
— Ты не должен верить. Ты должен проверить, — он достаёт из кармана оружие и активирует его. Ада в шоке отступает назад, Макс же смотрит завороженно. Он переводит взгляд на сестру.
— Я хочу их проверить.
Август смотрит на меня и ухмыляется. Я неодобряюще качаю головой. Позади нас раздается крик.
— Сдайте оружие, иначе мы откроем огонь.
Август слышит то же самое и смотрит на место, где должна была стоять наша небольшая группа. Они вышли из тени и почти все активировали своё аномальное оружие, не аномальное — перезаряжали.
Я смотрел на Олеана и то, как он отталкивает Коула и прячет его за собой. Прячет? Вряд ли, должно быть, показалось. Скорее всего он просто оттолкнул его со своего пути.
Август и Саша прикрыли собой детей, я же достал из кармана своё аномальное, активируя его. Да уж, лазерная пушка — вряд ли то, что могло сильно помочь кому-либо.
Макс явно раздражённо проворчал:
— Я готов убить их прямо сейчас.
Август улыбнулся ему: чтобы малец там ни сказал, он эту реплику явно одобрял. Я кивнул им, локтем указывая на полицейских.
Вероятно, нас они до сих пор не заметили, в отличие от группы ожидания. Олеан не смотрел на нас — только на двух полицейских. Высоких, но уставших — не спавших всю ночь, очевидно. Он размял кулаки: звук я слышал отсюда, и поправил свой автомат.
— Подкрепление вызвали, значит? Вы хоть в курсе, кто мы такие? Кто я такой?
Мужчины переглядываются. О, чёрт. Они не знают. Какого черта? Олеан раздражённо цокает языком.
— Я — ваша последняя надежда. И смерть.
Он смеется и, исчезнув во тьме, появляется за спиной обоих полицейских. Они направляют пистолеты в разные стороны, наконец один из них оборачивается назад и видит нас. Он хочет предупредить другого, но не успевает. Выстрел, Олеан уворачивается, пуля поглощена тьмой, полицейский на земле. Кровь на снегу.
Он его убил? Чёрт, он убил смертного? Он убил его?
Нет, просто вырубил. Чёрт. Слава богу. Я дергаюсь, но Август произносит: «нет». Он произносит «сам разберётся».
Звук выстрела должны были услышать и другие. Почему никого нет? Чёртов заброшенный район. Я не понимаю, чёрт побери, не понимаю, за кого я должен болеть?
Второй полицейский смотрит на вырубленного прикладом винтовки напарника и открывает огонь. Аляска смотрит со стороны напряженно, но никто не двигается. Олеан получает пулю в плечо, он шипит, но продолжает появляться и исчезать во тьме то справа, то слева, очевидно, издеваясь над полицейским. Наконец, одна пуля летит во тьму, тьма появляется у бока полицейского и пуля попадает ему же в ребра. Я отвожу взгляд к снегу и понимаю, что вырубленный Олеаном первый полицейский уже очнулся. Очевидно, удар был не слишком сильный. Я вижу, что он сейчас наведёт пистолет на него... Думать некогда.
Я поднял руку и направил луч лазерной пушки в глаза полицейского, лежащего в снегу. Она должна ослеплять на время, верно? Ослепит и сейчас. Давай же, чёрт.
Секунда — человек кричит. Он роняет пистолет и хватается за голову. Олеан выбивает из рук второго полицейского пистолет и оборачивается к тому, что лежал. Я выдыхаю и опускаю лазер.
Он удивлённо приподнимает брови. Я вижу, чёрт побери, его белесые брови, поднятые вверх. Аляска растерянно смотрит по сторонам, пытаясь понять, откуда пришёлся удар. Он находит меня и его брови так же удивленно ползут вверх.
Август щурится, смотрит на меня, снова щурится и прикрывает рот рукой. Он смеется? Улыбается? В ужасе? Боже мой, что происходит?
Я оборачиваюсь на детей, потом снова к полицейским, и бегу к ним. Я бегу, бегу, поскальзываюсь, падаю на снег, подползаю к кричащему человеку и пытаюсь разглядеть его лицо.
Он кричит и кричит. Убирает руки от лица. Кровь.
Кровь. Выжженные глазницы. Кровь.
Я смотрю на это. Смотрю. Первый полицейский шипит:
— Грёбанные психи. Проклятые, долбанутые психи... — он шипит и шипит, и я слышу, как он давится собственной кровью. Он выживет, если успеть вызвать скорую. Он выживет. Конечно.
— Эндрю... — Олеан подходит ко мне и смотрит. Одной рукой закрывает рану на плече. Морщится, но зовёт меня. — Эндрю.
Август ведёт за собой Макса, Саша держит за предплечье Адель.
Он передаёт мальчика Аляске, который пытается отвлечь того от кровавых сцен, что-то бормоча.
Полицейский постепенно теряет сознание. Я смотрю на него. Потом — на продолжающего тихо кричать. Уже тихо. Он утыкается лицом в снег, пытаясь застудить боль. Белое полотно всё больше окрапляется в красный.
Август берёт меня за плечи. Больно. Впивается ногтями в кожу, так, что ощущаю через одежду. Он насильно поднимает меня с земли.
— Очнись, Дрю. Нам надо идти. Чёрт побери, Дрю, как только... просто иди за мной.
Я чувствую, что дрожу. Август сжимает мою руку у локтя, всё также больно — приводит в чувства. Но я не чувствую. Эта боль — пустая. Эта боль — пустота.
Я слышу, как кто-то вызывает скорую. Дрожащим голосом сообщает адрес. Коул идёт позади, и я чувствую его цепкий взгляд на своём затылке.
И больше ничего не чувствую.
Знаю только, что я почти убил человека. Я его ослепил.
Я вырезал ему глаза. Я их выжег. Я уничтожил его жизнь. Жизнь, от которой и так почти ничего не осталось.
Я — убийца.
Я — Ворон.
Я понял, что не дрожу. Я смеюсь.
Не установлен
В роковую ночь, когда грянула буря
Всплески волн, шуршащих об расколотый лёд. Шум зарницы вдали и сверкание молний яркими вспышками света, различимые из щели в шкафу. Грохот и крики, разносящиеся откуда-то с улицы. Ночь расправы и ночь конца. Или начала.
Грохот битвы и крики выводимых на улицу учеников, которых я не слышу, но знаю, что они повсюду. Приоткрытая дверь шкафа, из которой видна тонкая прослойка света. Перевёрнутые чемоданы и шум тяжелых ботинок — нет, это снова выстрелы.
Вопрос: «здесь кто-то есть?» и молчаливое согласие, которого никто не услышал. Вижу губы спрашивающего сквозь щель, и потому запираюсь тщательнее.
Они осмотрели всё слишком быстро, не догадавшись, что может остаться тот, кто, как и другой противник системы, способен пойти иным путем.
Пойти иным путем. Пойти иным путем, что был ещё одним путем ещё одного отступника. Ещё одного борца. Ещё одного бессмертного.
Который не захотел идти со всеми.
Иной путь, вот он — мой путь. Но верен ли он? Но разумен ли?
Грохот длится ещё недолго. Они покидают остров. Зарница провожает их своими стихающими возгласами.
Шум моря стихает. Проходят долгие, мучительные минуты. Часы? Нет, должно быть, быстрее.
Кто-то ломает дверь шкафа. Я завалил его вещами — так, чтобы было похоже, будто бы тут уже всё перерыли и устроили такой погром, собирая вещи. Вероятно, Совы проверяют тщательнее. Вероятно, потому, что спешить им некуда.
В отличие от других.
Меня хватают за шкирку и вытаскивают из темноты.
— Попался, — жесткими губами говорят они мне так, будто бы это они поймали меня, а не я дал им себя поймать.
Я молчу, лишь пытаясь отвыкнуть от тьмы шкафа и перестать жмуриться, когда мне светят фонариком в лицо.
— Да убери ты от него свои лапы, — раздражённо отталкивает кто-то первого, убирая, наконец, яркий свет. Вижу только рты. И шире распахиваю глаза.
Передо мной стоит темноволосый мужчина с небольшим элегантным хвостиком. Другой — со светом, был в капюшоне.
— Ты спрятался произвольно, верно? Они бы не оставили тебя просто так.
«Они». Он уже отделил меня от «них». От кого? Восставших? От учеников? От кого?
Я киваю.
— И почему же ты сделал это?
Я смотрю на него и поднимаю руки. Показываю.
Он смотрит на меня. Затем, спрашивает:
— Ты немой?
Киваю. Он, кажется, понимает, что я читаю по губам.
— Глухонемой. Понятно.
Я отвожу взгляд и слышу, как волны бьются о лёд, замораживая с каждым ударом мою душу всё сильнее.
Он следит за мной и спрашивает:
— И как же тебе удалось спрятаться с таким дефектом...
Я смотрю на него, потом — в пол, затем — в окно. И подношу руки на уровень глаз, пальцами изображая, будто колдую.
— Аномальная? Твоя аномальная как-то помогает тебе слышать?
Я киваю.
Я ведь слышу. Просто не людей.
— И что же ты слышишь?
Показываю в окно.
— Ты слышишь природу?
Я киваю.
А потом показываю пистолет.
— И оружие?
Киваю. Да.
Мужчина задумчиво чешет щетину. Он смотрит назад — в дверях стоит ещё один человек в мантии. Он просит что-то — я уже не вижу его лица, а потом протягивает мне блокнот и ручку.
— Напиши мне, почему ты не пошёл вместе с ними.
Я беру предмет, смотрю на мужчину, затем — в окно. Море.
И я пишу.
Задумчиво вывожу дрожащими пальцами буквы, кусаю губу, проверяю написанное, протягиваю.
Он разглядывает.
И я вижу, как его губы трогает лёгкая улыбка.
Я написал:
«Я не слушал. Я смотрел».