5
После рехаба жизнь Глеба как будто выцвела. Когда-то он мог отличить утро от вечера, сегодня — всё смешалось в тёплую, затхлую серость. Он просыпался не от солнца, а от пересохшего горла и стука в висках. Каждый день был одинаковым — кофе, сигарета, что-то кислое на завтрак, иногда звонки от менеджеров, иногда — просто тишина. Он развёлся с Дашей без особой драмы сразу после рехаба. Без слёз, без криков. Просто однажды до Даши дошло, что держаться не за что. После реабилитации Глеб даже не пытался вернуть прошлое. Он знал, что их отношения были частью той же зависимости, что его сигареты, алкоголь и крики на сцене. Они были болезнью друг для друга.
После Черри у него было много девушек — слишком много, чтобы запомнить имена. Они были красивыми, голосистыми, даже нежными, но все одинаково проходящими. Ни одна не задерживалась. Ни одна не оставляла после себя след. Ни одна не смеялась, как Дана. Ни одна не смотрела на него, будто видит в нём что-то большее, чем артистку на афише. Никто не называл его просто Глебом. Все — «Глеб Викторов», «ты же из Три дня дождя». Даже в постели. Особенно в постели.
Музыка оставалась единственным, что не предавало. В студии он чувствовал себя живым. Только здесь он мог закричать, ударить по струнам, сорваться. И его не останавливали. Наоборот — просили ещё.
Он стал чаще бывать на студии. Ночевать, зависать, репетировать, срываться. Пить. Потом — пить меньше. Потом снова больше. И так по кругу. Но всё это хотя бы имело звук. Бесшумная жизнь пугала его.
Серафим вернулся в Москву в понедельник. Прилетел уставшим, но лёгким, как после хорошей терапии. На телефоне его ждало сообщение от Даны: «Фотки готовы. Отправила на почту. Обрабатывала с теплом».
Он открыл файл и завис.
Каждый кадр был будто момент из другого фильма. Из другой жизни. Дана поймала его не просто на фото — она поймала его душу. Он улыбался, листая снимки. Остановился на одном — где он сидел, облокотившись на стену, в рыжем свете закатного окна. Лицо расслабленное, взгляд — чуть в сторону. Там была тишина, и в этой тишине он был собой. Настоящим.
Серафим решил поставить этот снимок на обложку нового сингла. А через пару часов выложил его в инстаграм с подписью:
«фотки от самого талантливого фотографа»
Никаких имён. Только правда.
На студии в тот день был Слэм. И — Глеб.
Серафим заехал без предупреждения. Сумка через плечо, наушники на шее, кофе в руке.
— Ну здорово, звезды, — усмехнулся он, входя.
— Серафимыч, блин! — вскочил Слэм и хлопнул его по плечу. — Где ты пропадал, а?
— По делам, — уклончиво, но с тёплой улыбкой. Он глянул на Глеба. Тот кивнул в знак приветствия, но глаз не отрывал от ноутбука. Вид был слегка помятый: в пятнах тени под глазами, с потрёпанной курткой и кружкой с кофе. Серафим молча сел рядом и поставил телефон на стол.
— А ты чё, фотки сам себе делал, или... — начал Слэм, скосив взгляд на инстаграм Серафима.
— Был человек... хороший. Снял так, как надо. — Он не сказал «Дана», не сказал «Черри». Но в голосе что-то дрогнуло. Так тонко, что если бы не знал — не заметил бы. Слэм знал. Он заметил. И усмехнулся краешком губ. Ничего не сказал.
А Глеб в этот момент как раз открыл инстаграм.
Он листал ленту медленно. Алгоритм выкинул ему пост Серафима. Он застыл. Фото было безумно знакомым — не сам он, не место, а... стиль? Тон, взгляд, свет. Черт возьми.
— Кто тебе делал эту обложку? — хрипло спросил Глеб, не поднимая глаз.
— Фотограф, друг. — Серафим пожал плечами. — Мы давно знакомы.
— Как звать? — уже чуть резче. Глеб щёлкнул пальцами по экрану, увеличивая фото. Что-то в нём кололо, щекотало, тревожило. Слишком знакомое. Слишком.
Серафим посмотрел на него с долей иронии и, может быть, сочувствия.
— Не важно, — отрезал он мягко. — Главное — фото получилось ахуенное, не?
Слэм сглотнул смех. Он понял о ком речь. Глеб — нет.
Он сидел с этим фото ещё минуту, две. Щёлкал, вглядывался. Словно надеялся вычитать в пикселях тайну. Но не догадывался, что смотрит на работу той самой Черри. На ту самую, которая снимала его, когда он только начал выходить из тьмы. Ту, которая однажды сказала: «Ты умеешь быть настоящим, если забываешь, что на тебя смотрят».
Он не узнал её стиль. Он просто чувствовал, что в этом фото — что-то из прошлого. Из того времени, когда он ещё верил, что может быть любимым не за треки, а за тишину между ними.
— Ладно, пацаны, — протянул Глеб, потушил сигарету и встал. — Мне надо проветриться. Позвоню, если что.
Он вышел. За ним запах табака и вопрос, не заданный вслух.
Слэм и Серафим остались в тишине. Слэм первым нарушил её.
— Зря ты так. Он бы, может, хотел знать.
— Знать — это не всегда быть готовым, — ответил Сима, глядя на экран телефона. Там всё ещё была фотография, сделанная Даной. Сердце чуть кольнуло. — А пока он не готов — лучше пусть не догадывается.
— Думаешь, узнает?
— Когда-нибудь да. Но тогда он уже будет другим.
А Глеб в это время сидел в машине. Окно открыто, сигарета тлеет. Он снова смотрел на это фото. И не мог понять, почему в груди больно. Как будто кто-то знакомый прошёл мимо — не глядя.