4
День начинался как обычный рабочий, но внутри у Даны было предвкушение. Серафим должен был приехать в студию — она сама уговорила его на фотосессию для обложки его нового трека. Он долго ломался, как всегда, ведь он не любит всё это, но в итоге согласился, сказав:
— Только при одном условии: фоткаешь ты. Никто, кроме тебя, Черри.
И она, конечно же, согласилась. Без колебаний. Никому бы не доверила то, что связано с Симой. Он был не просто другом. Он был семьёй. Единственным человеком, рядом с которым она чувствовала себя в безопасности, как бы пафосно это ни звучало.
Съёмка шла в студии WAY PRODUCTION. На первом этаже был собран минималистичный, но стильный сет — белый фон, пара приглушённых источников света, зеркало с лампочками, железные стулья, атмосферный дым. Лера следила за таймингом и кофе для всех, визажист аккуратно поправляла Мукке макияж, Андрей молча настраивал свет, не скрывая раздражения. Он косо смотрел на Симу с самого начала. Особенно после того, как тот вошёл в студию, протянул Дане кофе и сказал:
— Угадай, у кого капучино без сахара, без корицы, но с заботой?
— Только у того, кто зовёт меня Черри, — усмехнулась она и крепко обняла Серафима. — Боже, как же ты мне нужен был сегодня.
И вот Андрей — стоял с кабелем в руках, сжатой челюстью и непониманием в глазах. Он не знал, что Дану так называют только в узком кругу, и не знал почему именно Серафим? И почему она светится, когда он рядом?
Фотосессия шла идеально. Сима позировал легко и непринуждённо, часто дурачился и кривлялся, заставляя Дану смеяться за камерой. Он то надевал очки, то делал вид, что разговаривает по телефону, то вытягивал руки к объективу, крича:
— Я звезда! Снимай мою лучшую сторону, Черри, у меня их две!
— Придурок, — смеялась она, нажимая на затвор. — Иди уже, встань нормально!
Андрей, стоящий в углу, всё сильнее хмурился. Лера, заметив это, только скосила на него взгляд, словно говоря: «Не лезь. Они — свои».
Когда съёмка подошла к концу, все понемногу начали собираться. Лера помогала стилисту разобрать реквизит, визажист убирала кисти, Андрей молча собирал свет, а после поцеловал в щеку и ушел. Дана стояла рядом с Симой, и он держал её за плечо.
— Знаешь, — сказал он, глядя ей в глаза, — ты будто снова живая. Эта студия, ты с камерой... Это настоящее.
— А я и есть настоящая, Сима. Просто теперь — немножко другая.
Он кивнул. Понимал. Всегда понимал.
— Ты знаешь, что я горжусь тобой? — тихо добавил он, уже перед тем как уходить.
— Знаю, — прошептала она. — И мне этого достаточно.
Они долго прощались, Черри не хотела отпускать своего друга, она очень скучала по нему и по их ночным разговором обо всем.
Вечером, вернувшись домой, Дана переоделась в мягкое худи и простые шорты. Свои светлые волосы убрала в небрежный пучок. В комнате было тихо, только за окном — редкие звуки машин и ветра.
Она села у полки, где стояла шкатулка. Маленькая, деревянная, обожжённая по краям и с рисунком вишни — с тайной. С трепетом открыла крышку. Там было всего два листа. Первый — старый, смятый, но аккуратно разглаженный листок с координатами квартиры. Почерк — его. Чёткий, немного угловатый, такой узнаваемый. Она гладила пальцем цифры, как будто могла нащупать его тепло. Второй — маленький клочок бумаги, выцветший, но с чёткими словами:
«Живи, Вишенька, даже если мы больше никогда не встретимся».
И вот снова — слёзы в глазах. Лёгкие, неслышные. Даже не от боли. От благодарности, что эти слова остались. Она вспомнила, как в тот день, когда она была в реабилитационном центре зачиталась его запиской, как ждала чего-то большего — признания, обещания, объяснения. Но теперь, спустя годы, она понимала: в тех словах — всё. Всё, на что он был способен. Всё, что хотел сказать. Возможно, всё, что и мог сказать.
И это — было честно.
Поздно вечером ей написал Андрей.
«Ты сегодня снова была отстранённой. Это из-за Серафима?»
Она не стала отвечать сразу. Сидела в темноте, сжимая бумажку, и вспоминала съёмку: как она смеялась, как легко было дышать, как настоящей она себя чувствовала рядом с Симой.
А потом всё же набрала:
«Не из-за Серафима. Просто из-за себя. Мне нужно немного побыть одной. Пожалуйста, не дави на меня».
Ответа не было. И она даже не ждала.
Позже, уже лёжа в постели, она включила свет, взяла блокнот и написала:
«Сегодня я фотографировала человека, который знает, кто я. Без масок. Без псевдонима. Который зовёт меня по имени, которое когда-то стало проклятьем. И мне было легко. А потом я вернулась домой и поняла: всё это — мой выбор. Я сама строю свою жизнь. И даже если в ней осталась боль, в ней же есть и свет, и люди, которые не отпускают мою руку. И за это — спасибо.»
Она закрыла блокнот, выключила свет и легла, обнимая подушку.
Дождь не шёл. Но она знала — завтра, может быть, он напомнит, что всё ещё рядом. Пусть и только внутри неё самой.