глава 6
— Убери свою чертову клешню от меня, — прорычал Хван, самостоятельно грубо скидывая руку Йеджи со своего плеча.
Она даже и не заметила, как непроизвольно остановила его, схватив за футболку. Но ей не было стыдно сейчас. Она хотела этого. Хотела высказать все то, что копилось в ней все эти долгие годы, закаляясь с каждым унижением. И сейчас, кажется, достигло пика, потому что слова начали просто невероятным потоком неконтролируемо выскакивать изо рта.
— Я еще не договорила, Хван, — выплюнула со злостью, язвительностью и обидой, как и хотела. — Ты меня достал. Если ты этого добивался, то поздравляю! Ты победил, потому что я не могу уже это терпеть. Если ты не собираешься выполнять свои обязанности, то лучше отдай это дело кому-то другому, кто более достоин этого. Кто заслужил, а не купил, ясно? Не думаю, что твой папочка сильно расстроится, ведь он умер…
Голова больно ударилась о каменную стену пансиона, а на балконе она была еще и из множества мелких камней. Повезло, что не разбила голову. Холодная рука на ее шее чувствовалась так ярко, что позволяло Йеджи осознать всю реальность происходящего.
Холодная рука практически не сдавливала ее горло, но внушала страх, который — она была уверена — Хван отчетливо проел в ее глазах. Она боялась поднять глаза, боялась той испепеляющей ярости, которую она могла в них увидеть.
— Заткни свою пасть, идиотка, — прошипел, едва слышно, но так угрожающе страшно, что Йеджи задрожала от подступающего страха, который в одно мгновение замел ярость и злость. — Ты не имеешь совершенно никакого права говорить о моем отце в таком тоне, поняла?
Она не должна была этого говорить.
Не должна была упоминать его отца.
Это слишком жестоко для него.
Даже для него.
Прохлада его руки была словно лезвие ножа, такая же опасная и холодная. Второй рукой он резко поднял ее подбородок, против воли заставляя смотреть себе в глаза. Она была не готова встречаться с этим взглядом, потому что он прожигал ее. Заставляя подавиться каждым сказанным словом. Заставляя чувствовать себя ничтожеством.
И она чувствовала, потому что она видела свое отражение в его глазах.
Жалкая, как всегда.
Но она не должна быть такой, верно? Она обещала, что больше не будет терпеть это.
— Тебе доставляет это удовольствие? — язвительно произнесла она, практически выплевывая эти слова ему в лицо. — Применять физическую силу ко всем, кто посмеет сказать тебе правду?
Он не верил. Он просто не верил, что она посмела сказать ему это. Он, блять, не ожидал, что Йеджи хоть что-то скажет ему в ответ. Она достала удивлять его снова и снова в этом году.
Схерали она сейчас смотрит так, будто бы победила?
Ты нихера не победила, слышишь?
Смотрит, вызывающе вздернув подбородок так, что хочется сломать его двумя пальцами. А рука так и не сжимается на горле. Он чувствует, как в его руку пульсирующе бьется венка, а пульс так учащен, будто бы Йеджи только что пробежала марафон. Глаза чистого, незамутненного, лазурного цвета смотрели с такой уверенностью и злостью, что Хван просто не узнал ту серую мышку, которую ему нравилось гнобить все эти годы.
У нее невероятные глаза.
Что? Что, блять?
Что за гребанные мысли крутятся в твоей черепной коробке, а, Хван?
— А тебе доставляет это удовольствие? — перекривлял он, но со свойственной ему издевкой в тоне. — Брать в рот у всех, кто захочет?
Она упомянула отца, а все воспоминания, все чувства, связанные с ним, были надежно упрятаны Хваном в дальний ящик, но сейчас будто бы проснулись, начиная разрывать плоть изнутри, пытаясь выбраться наружу, ломая замки, надежно запертые Хенджином.
Эта сука посмела сделать это. Посмела задеть ту тему, которая больше всего цепляла, пробуждая внутреннего зверя, с которым он не хотел встречаться никогда. Этого зверя воспитывал, растил и кормил отец. Рано или поздно он выберется наружу и тогда все, кто будет рядом, пострадают.
Что она сейчас сделала? Схерали она лыбится? Губы Йеджи просто-напросто растянулись в довольной улыбке, которую мгновенно захотелось стереть с ее чертового лица.
— Ты жалок, Хван, — протянула она. — Ты только можешь вечно плеваться ядом и угрожать, на большее ты не способен. Черт, Хван, у тебя рука не сжимается. Ты создал иллюзию своей опасности и грозности, за которой скрывается просто-напросто слабый, сломанный ты.
Йеджи уверенно глядела в его глаза. Страх отпал, ей было все равно, что сейчас с ней будет. Она сказала все, все, что ей хотелось сказать. Все, что так сильно рвалось из груди, что так просилось наружу. Она чувствовала, как от напряжения капля пота покатилась по спине.
— Ты ни черта обо мне не знаешь, Хван Йеджи, — рыкнул он. — И, клянусь, если еще хоть слово вылетит из твоего грязного рта, то…
— Что? Что ты сделаешь, Хван? — произнесла она, сверкая своими глазищами.
Заткнуть. Ее. Чертов. Рот.
Хоть чем-нибудь.
Сейчас же, пока она не ляпнула своим языком что-то, что потом будет последним ее словом. Остановить ее, пока ее голова не отлетит в сторону от сильного удара.
А он ударит. Не побрезгует.
Не побоится замарать руки. Он, блять — Хван. Он унижает, оскорбляет, не проявляет милосердия к ничтожеству, не достойному вытирать даже пыль на его ботинках. Недостойному даже дышать с ним одним чёртовым воздухом.
Он не мог позволить этому зверю вырваться на свободу.
Не мог позволить этой маленькой, наивной девчонке испортить все то, к чему он так отчаянно стремился.
И, когда ее рот приоткрылся, чтобы сказать что-то еще, он просто заткнул ее своими губами. Потому что не мог иначе, потому что необходимо было остановиться.
— Иначе ударю, — прошептал он за мгновение до того, как его губы накрыли ее. — Иначе ударю, дура…
Что?
Что он сейчас творит? Нахера он поцеловал ее?
Почувствовав легкое сопротивление, его внутренний зверь только еще больше распалился, заставляя впиваться в мягкие губы. Он хотел унизить, показать, что он тут главный.
Показать ей, что она — никто.
Но, блять, это же Йеджи. Он никогда не думал, что будет способен прикоснуться к ней… так. Сладкий вкус ее губ буквально въелся в его язык. Он не хотел останавливаться, вжимая эту низкую, бесформенную девчушку в стенку, сжимая до синяков одно ее запястье.
Получай, сука.
Чувствуй, блять. Чувствуй.
Чувствуй его язык, который скользит по ее губе. Сопротивляйся сколько душе угодно, но он закончит это истязание только тогда, когда посчитает нужным. Когда сможет это сделать.
А он не может.
Эй, красавчик, ты сейчас вжираешься в ничтожество, понимаешь?
Осознаешь это или можешь лишь едва ли не дрожать от гребанного недопоцелуя?
Он думал, что сошел с ума, но мир перевернулся, когда она ответила. Маленькая сука запустила руку в его жесткие волосы, а ее влажный язык робко прошелся по нижней губе, заставляя Хвана недоумевать.
Какого черта он получает удовольствие от этого?
Он должен лишь унизить. Растоптать. Заставить рыдать. Да, он хотел, чтобы она плакала. Чтобы глаза опухли, а лицо покрылось багровыми пятнами, а плечи подрагивали от громких, болезненных всхлипов. И, да, он хотел видеть ее чертовы слезы.
Но никак не ее блядский язык в своем рту.
Ее такой сладкий язык.
Пах начинал пульсировать, отдавать диким желанием нагнуть эту девушку прямо на этом балконе и плевать, кто она и как он ее ненавидит. Он хочет, неистово желает. Просто трахнуть эту суку и понять, что она ничтожество. Доказать ей и самому себе, что она ничтожество. Она недостойна.
Ее пальцы в его волосах. Ее губы мягко отвечают на такой грубый поцелуй. Боязливо. Робко. Сомневаясь в правильности своих действий.
Йеджи совершенно не понимает, что происходит с ней сейчас. Она не ожидала, что придется столкнуться с таким Хваном. Он мог кричать, унижать, втаптывать в грязь, но прикасаться к ней брезговал. Тем более так.
Он обезумел, и заразил ее этим. Она могла контролировать это несколько секунд, но потом размякла в его руках, словно податливая тряпичная кукла. Она сопротивлялась, билась, вырывалась из его рук, прикосновение которых было холодным, притягательным, опасным. Нельзя было поддаваться, нужно было биться до последнего.
Но она всегда была слабой.
Слишком слабой, чтобы противостоять этому.
Его губы вытворяли что-то невероятное, что-то безумное, что-то выходящее за грани возможного. Что-то, что еще никто и никогда не делал. А она позволила. Позволила его губам сминать ее. Он не прикасался к ней, за исключением только руки крепко сжимающей запястье и второй руки, сжимающей горло.
Это ненормально.
Это безумно.
Это невероятно.
До дрожи в коленках. До преступного наслаждения. До сдержанного, едва ли не прикусом губы, стона. Нельзя, нельзя показывать, насколько ей приятно.
Разве это не очевидно?
Бах! Йеджи вздрогнула, когда рука с шеи вдруг исчезла, а кулак Хвана с грохотом припечатался в стенку. В считанных миллиметрах от ее светлой головы. Чуть-чуть левее и от Йеджи и мокрого места не осталось бы.
Это я должна была его оттолкнуть. Он победил.
— Фригидная сука, — ухмыльнулся он так мерзко, что по коже прошелся неприятный озноб. — Странно, что дружки ебут тебя, а целоваться так и не научили. С твоим положением только дыркой ты и можешь быть.
Хлопок дверью — и по коже пробегает озноб от подувшего холодного ветра.
***
Успокойся!
Успокойся, блять!
Ты просто устал, поэтому набросился на первый попавшийся кусок мяса, который, к сожалению, оказался не совсем удачным экземпляром. Который, сука, выпотрошил. На который у него встал. Мда, хреновей оправдания его действиям не придумаешь.
Встал от одного лишь непонятного поцелуя с Йеджи. Даже Энж такое никогда не удавалось проворачивать. Никогда. А ведь он даже и не прикоснулся к Йеджи. Просто удерживал, чтобы сука не смела распускать руки.
А она посмела зарыться пальцами в его волосы, перебирая их, слегка потягивая. Он чуть не трахнул ее на этом смежном балконе. Но сдержался, смог выплеснуть все желание в стенку, разбивая костяшки пальцев. Пуская кровь. Ту, которой так гордился его отец.
Стул полетел в стенку, становясь жертвой очередного приступа ярости который снова накрыл Хвана. Отец даже и не позволял себе разговаривать с такими, как она. Даже сидеть в одной комнате с такими, как она.
Хенджин чувствовал сейчас на себе его презрительный взгляд, которому он всегда пытался научиться. И научился. Это в крови. В аристократической крови Хванов. Презрительный взгляд, серые глаза и владение собой — вот основные качества семейства Хванов.
Не марай репутацию общением с отребьем.
Знал бы ты отец, что только что он заткнул это самое отрепье совсем не фамильным презрительным взглядом, а очень вкусным поцелуем, ты бы выгнал его к чертям из дома. Заставил бы пожалеть, что вообще родился на свет, что посмел испортить идеальную репутацию семьи. Чистую, незамутненную.
Разве что его чертовой смертью.
Не думал, что, даже подыхая, отец пренебрежет репутацией семьи. А он пренебрег. Старик слег не по собственному желанию. Как только он, Хенджин, закончит этот гребанный пансион, чтобы мать была спокойна, он найдет тех, кто его убил, и отомстит. Отомстит так, что ублюдки больше и пальцем не посмеют коснуться семьи.
И ни один гребанный волосок не упадет с головы Соен. Никто не посмеет даже косо посмотреть на мать. Уничтожит. Мгновенно. Не задумываясь о последствиях.
Стук в дверь прервал все размышления, и он раздраженно выдохнул:
— Входи!
Красивая, светловолосая одиннадцатиклассница вошла в комнату, щеголяя лишь в неприлично-коротком бледно-розовом платье, которое полностью оголяло стройные ножки в черных чулках.
Отлично.
Вот и способ снять напряжение явился.
Способ вымыть вкус языка Йеджи из себя. Надо, чтобы он убрался нахер. Чтобы исчез. Чтобы не напоминал о том, что он сделал на этом балконе. Сука, а ведь он теперь даже посмотреть не может в сторону двери.
А вдруг она все еще там стоит?
Все из-за нее. Если бы не ее слишком длинный язык, то все было бы нормально. Все было бы замечательно. Но нет, блять. Шлюхе надо было высказаться. Необходимо было вылить все то дерьмо, которое накопилось у нее за все это время.
Чертовски он ее выбесил, однако.
Подросла, что ли, чтобы такими словами в него кидаться? Никто и никогда не смел так с ним разговаривать. Если бы он силой взял ее на том злополучном балконе, то она определенно заслужила это. Эту боль.
С девушкой, имя которой он даже и не старался вспомнить, он церемониться не стал, потому что это было совсем не в его стиле. Он грубый, жестокий. И они все прекрасно это знают, но они получают неземной кайф от этой грубости. Некоторым девочкам совсем не нежности хочется, им хочется, чтобы их взяли жестко, грубо, буквально вытрахивая из них всю душу. Эта одна из таких девушек.
Резкий рывок — и девушка уже на коленях расстегивает его ширинку, подарив Хвану одну из своих сексуальных улыбок.
***
Выходя из кафе, они с Йеджи разошлись в разные стороны. Она пошла по лестнице на пятый этаж пансиона, где располагались комнаты Главных Старост, а Черен пошла по коридору второго этажа, где были комнаты учеников А-классов. Они с Йеджи замечательно посидели и без мальчишек, так как Вон так и не соизволил появиться в кафе, чтобы поужинать с ними, а Бом наверняка сейчас подставляет жилетку.
Его дело.
Она не считает себя виноватой, чтобы оправдываться перед ним. Если до его мозга не дойдет, что она хотела помочь, то пусть думает, что для него важнее. Она или собственная гордость. Пускай делает, что хочет.
О нем думать сейчас совершенно не хотелось, потому что от таких мыслей только настроение портилось.
Йеджи ей нравилась все больше и больше. Она такая чистая, что, глядя на нее, хочется улыбаться. Они много разговаривали, Рен всегда считала Хван Йеджи замкнутой девушкой, которая всего и всех боится, но, только пообщавшись с ней, она поняла, как сильно ошибалась.
Она хорошая.
А еще довольно симпатична, чего Рён раньше не замечала, так как редко смотрела в ее сторону. Длинные светло-русые волосы были такими густыми, что Черен хотелось просто убить Йеджи за то, что она прятала такую красоту все эти года. А лазурного цвета глаза так и светятся счастьем, когда девушка улыбается. А ведь у нее замечательная улыбка, хотя она и редко ее показывает.
Так редко, что она только сегодня увидела ее впервые.
После отбора в баскетбольную команду, состоялся отбор в команду болельщиц. К счастью, им было необходимо не так много человек, как ребятам, поэтому все обстояло гораздо проще. Взяли еще двух девочек из одиннадцатого и десятого А-классов. Йеджи, как и обещала, подождала ее, и они вместе пошли в кафе.
Было бы неплохо провести еще время с этой светлой девушкой. Рен почему-то очень захотелось с ней подружиться.
— Черен! — прокричали сзади, заставив ее обернуться.
К ней, слегка пошатываясь, бежал Вон. Сколько они находились в отношениях, Черен еще ни разу не видела, чтобы парень был пьяным. Даже выпившим. Как-то она спросила у него об этом, так как странно было, что все пили, а он нет. Тогда он поцеловал ее в висок и сказал, что он, когда выпьет, совершенно себя не контролирует.
Какого хера он нажрался? Переступил через свои принципы?
— Вон, иди проспись, — посоветовала она, останавливаясь.
Парень пьяно ухмыльнулся, схватив девушку за локоть. Сейчас ей было неприятно его общество. Возможно, она бы и простила его, если бы он нормально с ней поговорил, а не пришел бухой извиняться. Прикосновения, которые раньше дарили лишь тепло и защищенность, сейчас просто невероятно бесили.
Неприятно.
— Я не хочу спать, малыш, — прошептал он, дыхнув на Рен перегаром. — Я соскучился.
— А я — нет, Вое, иди в комнату, мы завтра с тобой поговорим, договорились?
— Я не хочу говорить, Черен~и, я хочу тебя поцеловать, — он резко притянул ее к себе за локоть.
Так, Ли Черен, просто успокойся. Это же Дживон. Он никогда и ни за что не причинит ей вред. Он никогда не сделает ей больно, потому что он любит ее. Но с таким Воном она встретилась впервые и совершенно не знала, чего от него ожидать. Нет, она не боялась его, она была уверена в нем.
Это всего лишь Вон.
Почему ты тогда дрожишь, как осиновый лист?
— Дживон, — предупреждающе проговорила Черен, внимательно посмотрев на парня. — Ты пьян.
Горячее дыхание Вона так привычно обожгло кожу шеи, что Черен даже на секунду расслабилась. Он слишком родной, чтобы ненавидеть. Слишком привычный, чтобы бороться с ним.
Но она не могла допустить этого.
Не могла так пренебречь своими принципами. Не могла наступить себе на горло.
Локоть обжигало болью, потому что он слишком сильно сжал его. Наверняка, останется болезненный багровый синяк. С Яном явно что-то не то происходит. Она еще никогда не видела в его глазах такую откровенную похоть.
Такое неконтролируемое желание.
— Я хочу тебя, — прошептал Вон, целуя в щеку.
— Вон, — прикрикнула она, когда влажные губы начали спускаться на шею. — Прекрати!
Нужно что-то придумать, просто необходимо что-то придумать, иначе он сделает то, о чем крупно пожалеет с утра. Он был чертовски прав, когда говорил ей, что не контролирует себя, когда пьет. Схерали он тогда нажрался? Схерали он позволяет себе так себя вести? С ней. Разве она заслужила?
Теперь он пугал.
До чертиков пугал. До дрожи в коленках.
— Я так тебя люблю, — прошептал Вон, впиваясь губами в ее губы, будто бы высасывая из нее всю энергию.
Дживон никогда не целовал ее так грубо, никогда, как сейчас. Словно это и не Вон вовсе, словно это совершенно другой человек, а не тот добродушный парень, который так любил играть с ее волосами и кормить клубничным мороженым.
Он будет винить себя. Это чувство вины сожрет его завтра.
Необходимо остановить его, ради него самого же, каким бы мазохистским это бы не выглядело.
Он слишком дорог ей.
— Вон, хватит!
Если она будет слишком громко орать, то выйдут ученики десятых, одиннадцатых А-классов, а они не оставят от Вона и мокрого места, потому что слишком уважают Ли Соджуна, чтобы просто смотреть, как над его младшей сестренкой издеваются. Хотя, комнаты мальчиков слишком далеко, чтобы хоть один услышал ее крики.
Ей не надо этого.
Думай, Черен, думай! Ты никогда не была дурой, так не будь ею и сейчас. Если услышат девчонки, то они наверняка вызовут охрану, а у Яна нет ни богатых родителей, ни хорошего оправдания, так что он вылетит из этой школы, как пробка.
Он будто бы не слышал ее. Будто бы совершенно не понимал, что она против, что ей не нравится. Он будто бы утонул в своих чувствах, эмоциях. Коротенькая юбочка была вовсю задрана, а рука Вона сминала округлую попу девушки в обыкновенных черных трусах.
Она уже и била его по спине, рукам, кусала за губы, но никак не могла отрезвить его, ничто не помогало. По щекам побежали крупные слезы темными дорожками от туши. Она не верила. Не верила, что это все происходит именно с ней.
Отказывалась верить.
Вон поймал губами громкий, отчаянный всхлип.
— Волчонок? — до боли знакомый голос эхом отдался от стен коридора. — Твою мать!
Ли Минхо, как всегда, оказывается в нужном месте в нужное время. Губы, руки — все, что было сейчас так противно, вмиг исчезли, а Черен просто-напросто скатилась по стене на пол. Всхлипывая, дрожа, она не могла даже поднять глаза на парней.
Как же больно.
Она до конца не верила, что Вон может так с ней поступить.
Но он сделал бы это. Она видела эту уверенность в его глазах. Его ничего не остановило бы: ни ее просьбы, ни слезы, ни дрожь. Он обезумел. Сошел с ума. Это уже не был Вон.
Это не был ее вон.
Ее отрезвил громкий удар, словно хрустнули кости. Лино просто впечатал Дживона в стенку, зажимая локтем его горло. Снова. Слишком много событий за один гребанный день. Слишком много столкновений, криков. Она устала от этого всего так, будто бы работала месяцами.
Слишком много Ли Минхо.
Она прекрасно понимала, что сейчас остановить его не получится. Он слишком, слишком зол на Вона, чтобы отпустить его целым и невредимым. Вон очень много дерьма сделал за сегодняшний день именно Ли, а он этого не терпит.
Теперь он не послушает ее, а просто размажет Ян Дживона по стенке.
Удар. Еще удар. Стон и рычание.
Она не могла терпеть этого. Она не может просто смотреть на то, как человека бьют, что бы он ни натворил, это все-таки ее Вон. Ее парень.
— Лино, — позвала она, не в силах подняться с ног. — Отпусти его, пожалуйста.
— Твой брат снес бы его ебальник, ты понимаешь, Волчонок? — зарычал он, совершенно не обращая внимания на то, что волосы упали на глаза.
Да, Джун бы убил его к чертям собачьим. Заставил бы захлебываться в своей крови только лишь за то, что он посмел прикоснуться к его сестренке. Но Соджуна здесь нет, так что можно обойтись минимальным количеством кровопролития.
В глазах Минхо она видела все ту же всепоглощающую ярость и злость, которая была в его глазах в спортзале, когда Вон сказал что-то про его мать. Снова он пугал, снова заставлял дрожать каждую клеточку тела, несмотря на то, что этот взгляд обращен вовсе не к ней.
Холодный. Расчетливый. Злой.
Такой Лино не мог не пугать.
Вон не мог и пошевелиться. Только вот губа его была разбита, а из брови текла небольшая струйка крови. Да, Минхо успел приложиться, пока она не могла прийти в себя. Дживон выглядел страшно. Он не сопротивлялся, что было совсем на него не похоже.
Было больно смотреть на такого Вона.
Беспомощного. Слабого. Жалкого.
— Лин, отпусти его, — прохрипела она, поднимаясь на ноги. — Пускай он просто идет в свою комнату.
— Ладно, — Лино презрительно убрал локоть, а Вон грудой упал на пол. — Это последний раз, Волчонок.
Потом резко схватил ее за руку и потащил по коридору в сторону ее комнаты. Когда она начала спотыкаться, клевать носом и, наконец, снова разрыдалась, Ли просто подхватил малышку на руки и понес дальше, словно бы она пушинка в его руках.
Почему он помогает?
Он ничем ей не обязан, чтобы так опекать ее.
Сердце буквально разрывалось на части от обиды, боли и разочарования. Но с каких это пор она плачет в жилетку Минхо? С каких это пор она вообще плачет? Она же обещала брату, что будет сильной девочкой в его отсутствие.
Он поставил ее на ноги около двери в ее комнату, в которой она жила с еще одной девушкой, которая часто ночевала у своего парня. Быстро оглядел ее с ног до головы, слегка задержавшись злым взглядом на задранной юбке, которую Черен тут же отдернула.
— Лин, — позвала она, когда он собирался уйти. — Почему ты помогаешь мне?
Она прекрасно знала, как Минхо не любит женские слезы. По рассказам брата, он, даже когда девушек бросает, старается как можно быстрее убежать, чтобы не видеть их слез. Это довольно странно. Может, ему просто стыдно за то, как он использует их?
— Твой брат попросил приглядеть за тобой в его отсутствие, — спокойно ответил он, ухмыльнувшись на одну сторону. — Спокойной ночи, маленький Волчонок.
— Спокойной ночи, Хо.