3 глава
Если бы кто-то наблюдал за ними со стороны — с балкона соседнего дома, через старый бинокль или просто из окна с белыми занавесками — он бы сказал: «Это просто две девочки. Просто лето. Просто подростки».
И ошибся бы.
Потому что у одной из них был браслет, где каждый подвес — это день. А у другой — сердце, в которое записывалась каждая минута.
Утро пятого дня началось с того, что Мока захотела сладкий лимонад. Не домашний, не бабушкин, не из холодильника. А из стеклянной бутылки, в которой пузырьки щекочут язык и на донышке — всегда чуть больше, чем кажется.
— И ещё карусель, — сказала она, засовывая босые ноги в кеды. — Пожалуйста.
Ироха даже не спрашивала, почему.
На окраине городка был старый парк. Он давно выцвел от солнца, краска облезла, лошадки на карусели скрипели. Но она всё ещё работала. Один раз в день. Ровно в четыре. На двадцать минут. Для тех, кто умел ждать.
Они пришли к трем.
Мока купила лимонад. Ироха — жвачку с клубничным вкусом. Они сидели на лавке в тени. Ветер трепал волосы. Люди проходили мимо. Мир шёл мимо, не зная, что у одной из этих девочек осталось шестнадцать дней.
— Если бы ты не болела, — вдруг сказала Ироха. — Кем бы ты хотела быть?
Мока отпила глоток. Повернула голову.
— Это звучит, как "если бы ты была настоящей".
— Ты настоящая.
— Нет. Я — вспышка. Искра. Я не проживу достаточно долго, чтобы быть кем-то. Я только миг.
Пауза.
— Тогда я бы хотела быть тем, кто учит людей жить, — сказала она. — Только не лекциями. Поступками. Молча. Я бы была... может, библиотекарем. Или продавцом в антикварной лавке. Или рисовала бы на камнях и разбрасывала их в парках, чтобы кто-то нашёл и улыбнулся.
— Это самое красивое «кем бы ты была», — сказала Ироха.
Карусель зашевелилась. Механизм загудел. Свет мигнул. Мока встала первой.
— Пойдём. Пока она не передумала.
Они сели на самую облезлую лошадку — ту, что качалась сильнее остальных. Ветер бил в лицо. Мока рассыпалась в смехе. Звучал скрип, музыка, лимонад пузырился в животе. Мир крутился вокруг — как будто не они на карусели, а планета.
В какой-то момент Ироха закрыла глаза. И только слушала. Смех. Скрип. Лето. Жизнь.
Карусель остановилась. Мока спрыгнула, вздохнула, как будто только что вернулась с Луны.
— Хочу, чтобы кто-нибудь в этот момент сделал фотографию. Чтобы доказать: я была счастливой.
Ироха достала камеру. Щёлк.
— Доказательство готово.
Вечером они гуляли вдоль берега. Лёгкие волны, прохладный песок, чайки. Мока держала в руке новую подвеску. Это был маленький круг с рисунком лимона.
— Сегодня не день смерти. И даже не день болезни, — сказала она. — Сегодня я — просто девочка. И мне хватило.
— Этого хватит надолго, — ответила Ироха.
Мока кивнула. Потом вдруг бросила подвеску в небо — подкинула, как монетку. Она крутанулась, блеснула и упала Ирохе в ладонь.
— Завтра добавим. Сегодня пусть просто поживёт с нами в кармане.
Они шли по берегу, а мир всё крутился вокруг. Карусель, только бесконечная. В этом был свой смысл жизни.
День 6, который хочется задержать
Иногда время замедляется. Не потому, что ты так хочешь. А потому, что внутри тебя что-то дрожит, замирает, и всё вокруг будто слышит этот треск.
Ты больше не ощущаешь себя частью потока. Ты — наблюдатель.
Ты смотришь. И хочешь: остановись. Пожалуйста. Остановись.
Этот день был именно таким.
Мока проснулась позже обычного. Обычно она шевелилась первой — шуршала в постели, вставала босиком, наливала воду, смотрела в окно, разговаривала с солнцем.
Сегодня она лежала дольше.
Ироха слышала её дыхание: ровное, почти слишком тихое.
И уже это — будто кто-то взял иголку и ткнул ей под рёбра.
Когда Мока всё же поднялась, она не сказала ни слова. Лишь легонько дотронулась до занавески, провела пальцами по цветочному узору и выдохнула:
— Свет сегодня другой.
Ироха смотрела на неё, будто впервые.
Бледность стала глубже. Под глазами — тени, которых вчера ещё не было. Руки будто тоньше. Плечи — меньше.
Но больше всего — глаза.
Они всё ещё сияли. Но это сияние было другим. Как будто это был уже закат, а не рассвет.
Они пошли в сад. Молча.
Никто не говорил, куда. Зачем.
Просто шли.
Ветер колыхал занавески на окнах. Где-то вдалеке лаяла собака. Воздух был — золотой. Тёплый. Медовый.
Мока присела на край старой качели. Она не раскачивалась. Просто сидела, склонив голову, и смотрела, как от её босых ног разбегаются муравьи.
Ироха села рядом, не на качелю — на землю. Просто рядом.
— Слышишь? — прошептала Мока.
— Что?
— Лето. Оно звучит. Оно живое. Оно хочет, чтобы я запомнила его таким.
Ироха не знала, как дышать.
Она вдруг увидела всё.
Не внешне — не кожу, не волосы, не браслет с подвесками.
Она увидела, как время уходит из Моки.
Как будто кто-то невидимый берёт её за руку и зовёт медленно-медленно за собой. Не жёстко. А мягко, спокойно, но неотвратимо.
Ироха схватилась за землю пальцами.
Сжала так сильно, что в ладонях остались травинки.
Ей вдруг захотелось закричать. На всё. На небо. На судьбу. На врачей. На Бога. На эту чертову бабочку на браслете. На закат.
Но она молчала.
Потому что если сейчас сказать хоть слово — оно разобьётся.
Они лежали на траве. Смотрели в небо.
Мока взяла Ироху за руку. Крепко.
— Мне хочется, чтобы этот день не заканчивался, — прошептала она.
— Я… тоже.
Мока чуть повернулась. Улыбнулась.
— Смотри, как всё красиво. Даже если бы я была бессмертной, я бы хотела вернуться именно сюда. Именно в этот момент.
Ироха закрыла глаза. Слёзы не потекли. Но в горле стоял ком — будто она глотнула не воздух, а стекло.
Я не хочу отпускать этот день.
Я не хочу отпускать тебя.
Я не знаю, как жить без тебя.
Вечером они сидели у окна. В тишине.
Солнце садилось за деревья. Свет был — тёплый, рассеянный, нежно-оранжевый.
Весь мир будто вымыт. Как старая фотография.
Мока писала что-то в блокноте.
Не рассказывала что.
Ироха не спрашивала.
На запястье у Моки — браслет.
Сегодня она не выбрала подвеску.
Сказала: пусть этот день останется пустым. Потому что он самый полный.
Ночью, когда Мока уснула, Ироха подошла к окну.
Тихо, босиком, в пижаме, в полутьме.
Она стояла и смотрела в небо.
И только шептала:
Пожалуйста. Пусть завтра она проснётся.
Пусть я услышу, как она снова скажет «доброе утро».
Пусть мне дадут хотя бы ещё один день, чтобы держать её за руку.
Пусть хоть кто-то услышит, как сильно я прошу, чтобы время остановилось.