2 глава
Утро было ленивым. Воздух всё ещё пах клубникой со вчерашнего дня, но теперь в нём было больше простора, больше прохлады — ветер гулял между шторами, шевелил страницы открытой книги на столе и приносил с собой запахи полевых цветов и реки.
Мока лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку, и что-то сонно бормотала.
Ироха стояла у окна с чашкой чая и смотрела, как с дальнего дерева падают зелёные яблоки.
— Просыпайся, — сказала она, мягко стягивая с Моки одеяло. — Сегодня день ветра.
— День чего? — буркнула Мока, не поднимая головы.
— Ты вчера говорила, что завтра будет что-то смешное. А я решила: пусть будет ветер. Он и смешной, и свободный.
— Ветер — это скучно. Он как воздух. Его не видно.
— А значит, надо найти, где он живёт. Например, на озере.
Слово озеро подействовало. Мока приподнялась, волосы растрёпаны, глаза всё ещё полусонные.
— Серьёзно? Мы поедем?
— На великах. Только сначала завтрак и крем от солнца, иначе ты сгоришь и будешь похожа на варёного рака.
Мока фыркнула:
— Ты ужасно поэтична по утрам.
По дороге к озеру они соревновались, кто быстрее. Мока ехала, вытянув руки в стороны, будто ловила воздух. Волосы разметались по плечам, и браслет с бабочкой сверкал в солнце при каждом движении.
— Я чувствую себя птицей, — крикнула она. — Или бумажным змеем! Хочется взлететь и не возвращаться!
— А что насчёт меня? — закричала Ироха, догоняя её. — Мне тоже взлетать?
— Ты будешь моим парашютом! Или, подожди… моим камнем, чтобы не унесло!
— Очаровательно. Спасибо, что приравняла меня к камню!
— Но ты же тяжёлый камень! Самый нужный!
Ироха засмеялась. Звук этого смеха был таким настоящим, что даже воробьи замерли на проводах.
Озеро было тихим. Оно пряталось за полем, где пахло клевером и дикой мятой. Вода тёмная, прохладная, и на поверхности прыгали солнечные блики. По берегу росла старая яблоня, вся усыпанная мелкими зелёными плодами. Мока скинула сандалии и сразу забралась в воду по колени.
— Идеально, — сказала она, запрокидывая голову. — Этот день — как лимонад. Немного колется, но освежает.
— Тогда я записываю: день лимонада.
— Нет, — Мока покачала головой. — День ветра. Потому что всё легко. Сегодня я чувствую себя легче.
Ироха подошла ближе, коснулась её пальцев.
— Правда легче?
Мока посмотрела на неё, чуть склонив голову.
— Пока ты рядом — да.
Они провели у озера полдня. Срывали яблоки, ели кислые, плевались семечками, смеялись. Мока устроила конкурс: кто громче крикнет в поле.
Сначала кричала она — что-то бессмысленное, вроде «арбууууууз!»
Потом Ироха — «я люблю мороженое!»
Потом вместе — «жизнь красивая, слышишь?»
Эхо откликалось лениво, как будто даже поле не хотело возвращать им слова — оно хотело, чтобы они остались.
На обратной дороге они не спешили. Солнце клонилось к закату, тени вытягивались. Мока ехала молча, потом вдруг сказала:
— Знаешь, я думала, что после диагноза каждый день будет чувствоваться как конец.
— А он не такой?
— Нет. Он как... начало. Как будто мне подарили двадцать один билет, и каждый день — новая станция. Сегодня я вышла в месте, где живёт ветер. И он мне понравился.
Ироха посмотрела на неё и сжала руль сильнее. Потому что каждый раз, когда Мока говорила так, в ней будто что-то трескалось. И в то же время — становилось ярче.
— Я хотела спросить, — Мока посмотрела на запястье. — Ты ведь купила ещё одну подвеску?
— Да. Я думала, ты выберешь завтра.
— Я хочу сегодня. Подвесь её.
Ироха остановилась, достала маленькую коробочку из рюкзака. Там была подвеска в виде маленького листа, изогнутого ветром.
— Он немного кривой, — смутилась Ироха. — Но мне он показался живым.
Мока улыбнулась и протянула руку. Ироха осторожно прицепила листик рядом с бабочкой. Он зазвенел, едва заметно. Как дыхание.
— Идеально, — прошептала Мока.
Вечером они снова сидели на крыше. Бабушка спала, и в доме царила летняя тишина — звуки стрекотания, далёкие разговоры соседей, запах хлеба из печки.
Мока смотрела в небо. Там плыл спутник, белая точка на фоне темноты.
— Мне интересно, кто-нибудь из космоса увидит этот браслет, если я подниму руку, — сказала она.
Ироха посмотрела на неё.
— Ты светишься, Мока. Не из-за браслета. Из-за себя. Даже космос это знает.
Мока не ответила. Только вздохнула.
— День ветра, — сказала она тихо. — Мне кажется, я прожила его правильно.
— Ты прожила его лучше всех.
В ту ночь, перед сном, она не сказала ни слова. Только уснула, положив свою руку с браслетом в ладонь Ирохи.
И браслет звенел. Очень тихо. Как будто кто-то шепчет:
Ты ещё здесь. А значит — ещё жива.
День 4.
Весь день небо было будто в сомнении. То синеет — как будто сейчас будет жара, то снова затягивается пеленой, и ветер резко пахнет грозой.
— Сегодня будет дождь, — сказала бабушка, убирая бельё с верёвки.
Мока сидела на ступеньках с книгой, которую читала третий раз подряд. Она не отвечала. Только чуть прижала колени к груди и посмотрела вверх, как будто пыталась угадать, что выберет небо — пролиться или подождать до ночи.
Ироха подошла, села рядом.
— Хочешь куда-то пойти?
— Хочу. Куда-нибудь, где пахнет дымом. Где можно ничего не говорить.
— У меня идея.
Они пошли за город. Сначала пешком, потом почти бегом. Под ногами шуршала трава, комары жужжали, а воздух становился плотнее, как перед чем-то важным.
Место, которое нашла Ироха, было настоящей находкой: старая заброшенная стоянка, где когда-то разводили костры. По периметру — пеньки, полусгоревшие дрова, сухие ветки. Небо совсем потемнело, но дождя всё не было.
— Умеешь разжигать костёр? — спросила Мока, доставая зажигалку.
— Конечно. Почти. Ну… в теории.
Они долго смеялись, пока всё-таки не получилось — пламя вздрогнуло, шевельнулось, и вдруг расцвело, как цветок. Костёр потрескивал, свет отражался в глазах, на коже плясали тени.
Мока поджарила зефир на палке, хоть и терпеть его не могла. Просто потому, что это была сцена — как в фильмах. А такие сцены она хотела собирать, как коллекцию.
— Этот день пахнет дымом, — сказала она. — И каким-то окончанием.
— Почему окончанием?
— Потому что дождь идёт.
Ироха прислушалась. Правда. Лёгкие капли. Едва слышные. Но уже капают.
— А мы далеко от дома.
— Прекрасно, — усмехнулась Мока. — Тогда предлагаю официально: объявить день костра. Смешного костра, который мы зажигали двадцать минут. И дождя, который пришёл к финальным титрам.
Когда дождь усилился, они не побежали домой. Они… побежали куда глаза глядят. Сквозь мокрую траву, по тропинке, смеясь как сумасшедшие. Одежда липла к телу, волосы сбивались в пряди, ботинки чавкали — но всё это было настоящим. Живым. Чистым.
— Это глупо! — закричала Мока.
— Это идеально! — крикнула в ответ Ироха, хватая её за руку. — Если я и запомню какой-то вечер — то именно этот!
Они остановились, запыхавшись. Вокруг — лужи, пар от нагретой земли, небо как чёрная простыня. Мока смотрела вверх, и по её щекам текли дождевые капли, будто слёзы, но не грустные.
— Я думала, что боюсь смерти, — вдруг сказала она. — Но, кажется, я боюсь тишины после.
Ироха обернулась.
— Тишины?
— Да. Что всё остановится. Что мир… просто будет дальше, без меня. Как будто я не существовала. Как будто этот день — как костёр: погас, и всё. Пепел.
Ироха подошла ближе. Мокрая, замёрзшая, но полная чего-то большего, чем слова.
— Ты останешься. Я не дам тебе стать пеплом.
— Но ты не вечная, Ироха.
— Нет. Но пока я есть — ты тоже.
И когда тебя не станет… я всё равно буду жить с мыслью о тебе. Каждый твой день — во мне. Ты будешь звучать моими поступками. Моими книгами. Моими словами. И моим смехом. Понимаешь?
Мока закрыла глаза.
— Я… понимаю.
Они стояли в этом ливне, прижавшись лбами. Браслет с бабочкой и листиком звенел у неё на руке, смываясь дождём. Но не исчезая.
Когда они вернулись домой, бабушка уже спала. В доме пахло сухими травами, подогретым молоком и старым деревом. Они переоделись в сухое, укутались в одеяла и легли рядом.
— Я добавлю новую подвеску, — шепнула Ироха.
— Какую?
— Маленький огонь. Небольшое пламя. С костра. Он будет гореть, даже если всё остальное погаснет.
Мока кивнула, прикрывая глаза.
— Тогда я не боюсь завтрашнего дня. Даже если он будет совсем другой.
— Завтра будет день света. Я так чувствую.
— А пока… пусть эта ночь останется — такой.
Ироха смотрела, как Мока засыпает. Влажные ресницы, тёплая щека, лёгкое дыхание. И снова этот тихий звон браслета, будто напоминание:
Огонь всё ещё горит. Даже внутри капель.