Лекарство

День 3

Отсутствие солнечного света отнимает возможность считать часы. Может, и к лучшему. Иначе я бы уже давно сошла с ума от счета. Как можно жить в постоянном сумраке, спросите вы? Никак. Это больше похоже на плавание в густом, тягучем сиропе. Первый день хочется выть волком: глаза протестуют против отсутствия света, голова тяжелеет килограмм на двадцать. Трудно различать, где ты и что происходит вокруг. На второй день непрекращающегося дождя начинают барахлить легкие, перегоняя по трубам сырую воду вместо кислорода. Не думала, что доживу до третьего, но нет. Третий день, вопреки всем опасениям, приносит долгожданное облегчение. Вместо смерти я только начала жить. Легкие очистились, мышцы разогрелись, глаза навострились, наконец-то адаптировавшись к миру мрака и извечного тумана. Человек ко всему привыкает, даже к аду. Это лишь вопрос времени. Мое привыкание ждало критического момента, чтоб протянуть спасительную веревку. Но вместе с облегчением пришла новая проблема – пища. Запасы иссякли, и теперь нам нужно найти что-то съедобное. Если, конечно, мы не хотим умереть от голода (не знаю, как Блэквуд, но в мои планы это не входило).

Сегодня лучшая погода за время на Другой стороне. Ни капельки дождя, ни пушка снега. Только деревья, влага и сырость. Увидеть бы солнце хоть одним глазком, но на это можно и не надеяться, ведь пока над нашими головами нависает властный силуэт стены, о солнечном свете можно позабыть. А вот о моровах не стоит. Каждый мой шаг сопровождается нервным посапыванием Блэквуда. Мы в лесу, кишащем монстрами, которые плохо видят, но отлично слышат. Поэтому нужно идти как можно тише. Я это знаю, понимаю, но поделать ничего не могу. Стоит сделать шаг, как каждый сучок норовит попасть под мою ногу и затрещать под ней с такой силой, будто и не ветка это, а целое бревно. Пока что нам везло. Мы наткнулись на тварей только раз, но что-то мне подсказывает, что это не последняя наша встреча.

С тех пор как мы остались вдвоем, Блэквуд меня избегает. Держится в стороне, уткнувшись в свой компас. Только шипит иногда, чтоб я шла тише. С ним сложно. Не легче, чем пытаться приручить кобру голыми руками. Даже обычный разговор завязать – уже целое искусство. Искусство выкуривать кобру из норы. Пару раз мне все же удавалось завязать более-менее внятную беседу, но это было больше похоже на монолог, в котором мне полагалось место за кулисами. В конечном счете это и есть формула нашего общения: Блэквуд говорит, Сильвер слушает. Стоит мне только открыть рот, как кобра шипит, мечется и заползает в свою нору. Вскоре мне надоедает, и я перестаю пытаться. Захочет – сам заговорит. А я нет. Слова из меня не вытянешь. Почему я вообще должна с ним общаться? Его же не волнует, что мы третьи сутки двигаемся в гремучей, удручающей тишине. Теперь меня тоже.

Поиск еды на Другой стороне для меня как открытие новой планеты. У меня мало опыта в подобных вещах. Да, Уинтер Парк находится в окружении лесов. Но ведь вы не думаете, что с детства я только то и делала, что блуждала в чаще в поисках чего-то съедобного? Даже живя на отшибе, можно найти много других интересных или нет занятий, например, заполнение налоговой декларации, чем я, собственно, и занимаюсь с двенадцати лет (кто-то же в нашем доме должен это делать). Даже те два раза травяной охоты с дядей сейчас оказались абсолютно бесполезными. Дело в том, что большая часть флоры Другой стороны уникальна: здесь произрастают редкие дикорастущие виды, которых нет в цивилизованном мире. Чего только стоят трехсотметровые ели и пихты с серо-синими листьями. Дорожки бордового мха, светящиеся грибные грозди, свисающие с веток подобно паутине, трава с кровавой росой – так много растений, о существовании которых я и не подозревала. Все выглядит таким удивительным и одновременно пугающим. Кто знает, какая напасть спряталась под кустом с ягодами, чей внешний вид напоминает око. Успеваю про себя отметить, что мох здесь растет гуще всего. Его можно встретить везде: на земле, стволах, кустах и даже в воде. Местами он тоненькой, ворсистой сетью свисает с веток и растет невероятно быстро. Иногда требуется всего несколько часов, чтоб протоптанная от лагеря дорожка напрочь стерлась с лица земли. Лес не оставляет следов. Он пожирает любые намеки на пребывание людей, и это пугает больше, чем встреча с моровами.

Блуждаю по окрестностям в поисках чего-то съедобного. Глаза так и выискивают знакомые очертания черники или лесного ореха. Да хоть чего-то, чей внешний вид не вызывал бы опаски. Наконец одно растение кажется мне достойным доверия. Куст с мелкими зубчатыми листьями и толстым косматым стеблем. Растущие на нем синие ягоды похожи на жимолость. Нарываю горсть, но не ем. Лучше узнать мнение специалиста.

– Это кермиш, – отзывается Блэквуд, едва взглянув на ягоды, – условно съедобные. В малых дозах безвредны. Употребление большого количества чревато головокружением, дезориентацией, онемением конечностей и параличом.

– Фу, – выбрасываю горстку на землю. Пожалуй, я не настолько голодна. Может, в другой раз повезет. Но дальше только хуже. Белые грозди, которые я сорвала с шипастых кустов, лопнули и обожгли мне руку. После этого я решила держаться ближе к Блэквуду. Во время охоты мы набредаем на ручей, что я считаю настоящей удачей. Запасы воды давно исчерпались. Опускаю в воду фляжку, но не успеваю поднести ко рту, как Блэквуд вырывает ее из моих рук.

– Нельзя пить воду из непроверенных источников.

– Почему?

Это ведь всего лишь ручей. Что с того, если я выпью...

– У сырой воды высокий микробиологический показатель.

Микробиологический показатель? Когда он уже научится нормально разговаривать.

– Много бактерий, большинство из которых – нераспознанные. Их употребление может навредить организму и привести к летальному исходу.

Ничего себе. Это уже серьезно. Никогда бы не подумала, что вода может быть такой опасной.

– Условно пригодной к употреблению считается только дождевая вода.

– Дождевая? Разве она не опаснее речной?

– Она небезопасна для употребления, поскольку насыщается нежелательными веществами при движении к земле, но в ней отсутствуют вредные бактерии, скопившиеся в застоялой воде. Ее употребление в свежем виде не смертельно, а, значит, допустимо в условиях выживания. Жидкость с остальных источников нужно обеззаразить.

– Как?

– Позже увидишь.

Не знаю, что это значит кроме того, что попить я не смогу еще пару часов. Что ж, придется потерпеть. В любом случае Блэквуд знает, что делает и насчет воды, и насчет всего остального. В отличие от меня, он не срывает все подряд. Он двигается медленно, шаг за шагом, словно принюхиваясь. Трогает мочку деревьев, ковыряет носком ботинка почву, гладит ладонью пятнышко мха, будто успокаивает его. Поначалу его действия мне мягко говоря кажутся странными. Хотя, когда, собственно, Блэквуд вел себя нормально? Может, помешательство для него естественная среда обитания. Спустя время понимаю, он не с природой примириться хочет. Он выискивает следы животных. Отметины лап на земле, где стоял зверь. Царапины на кронах там, где он ходил. Утоптанный мох – где спал. Вместо того чтоб срывать каждую пеструю ягодку, он занят настоящим делом – охотой. Сначала мне становится стыдно, что сразу не сообразила. Потом обидно. Навыки Блэквуда приносят гораздо больше пользы. От меня же в лесу нет никакого толку. Затем страшно. А если он выследит зайца или, что еще хуже, лису? Он ведь ее убьет, сдерет шкуру и поджарит. Раньше я не задумывалась, какой жестокий путь должна проделать еда, чтоб попасть к нам в тарелку. Нет, увидев такое, я не смогу проглотить ни кусочка. Уж лучше парализующие ягоды. Но Блэквуд не спешит хвататься за нож. Он изучает ветки, топчется на месте с россыпью следов. Небольшие, словно две половины круга.

Охота... папа ее так любил. Это была одна из немногих его страстей (помимо журналистики). Помню, у него была большая звериная энциклопедия, которую он любил листать вместе со мной. В ней были рисунки сотни лесных обитателей. Пометка в углу рассказывала о виде животного, картинки снизу изображали, чем он питается, а вместо линии на полях тянулись сплошная черно-белая тропа – отпечатки его лап. После смерти родителей большинство их вещей кануло в картонных коробках, а книга затерялась, но некоторые из иллюстраций клеймом отпечатались в моей памяти. Например, этот след из двух полумесяцев принадлежит молодому оленю. Тропа следов обрывается посреди землянки, словно зверь вдруг подпрыгнул и улетел в теплые края. То же самое с неглубокими треугольниками и крохотными оттисками подушечек лап; они обрываются без причины, словно зверек просто испарился в воздухе. Странно. Проходит не один час перед тем, как Блэквуд всаживает нож в землю. Затем поднимает что-то длинное, похожее на извивающуюся ветку. «Да это же змея!», – вдруг понимаю. Неужели он собрался ее есть? Это отвратительно. Но сам Блэквуд считает змеиное жаркое превосходной добычей. Вода из рудника отправляется на раскаленные угли, вместе со змеиной тушкой (открытый костер опасно разводить из-за моровов). Похоже, кипячение и есть в понимании Блэквуда обеззараживанием, и, поскольку он ничего не объясняет, обо всем этом я должна догадываться сама.

Как только рептилия подрумянивается, он приступает к ужину, в то время как я со смесью удивления и отвращения наблюдаю за ним. Так нельзя, знаю, но ничего не могу с собой поделать. Но это ничего, ведь мне еду никто даже не предлагает. От пупка к груди разливается жгучее пятнышко. Последний раз я ела вчера. На минуту я всерьез задумываюсь о парализующих ягодах. Они ведь съедобные. Сам Блэквуд подтвердил. Но тут же отгоняю эту мысль. Кто знает, как они подействуют на мой организм. Может, одной ягодки будет достаточно, чтоб отказали руки-ноги. Уж лучше не искушать судьбу раньше времени. У нее еще будет достаточно поводов поиграть с моей жизнью. А ноги мне еще пригодятся.

Наконец вода в кружке закипает, и я хватаю ее. Я так хочу пить. Но жидкость оказывается не просто горячей, а адски раскаленной. Что ж, терпела час, потерплю еще десять минут. От вида обугленной змеиной кожи у меня начинается приступ дурноты, а от чавканья моего напарника желудок еще сильнее сворачивается. Странно. Казалось бы, кобра, а пожирает своих же. А мне не предлагает, даже не смотрит, будто меня здесь нет. У Блэквуда явно скверное понимание командной работы. Ведь команда должна делиться всем друг с другом, иначе как? В итоге он поймал змею и сам же ее ест. С одной стороны – логично. Я ведь ничего не добыла. Да и вряд ли я смогла бы запихнуть в рот то, что еще полчаса назад ползало где-то по земле. Но с другой – это как-то не по-человечески, есть перед другим, прекрасно зная, что тот умирает от голода. Похоже, выживание для Блэквуда равносильно одной простой истине: «Каждый сам за себя».

Ну вот, он замечает, что я на него гляжу. Думает, чего я хочу. Понимает, что мой взгляд привлекает не он, а змеиная тушка. Может, даже колеблется, стоит ли со мной поделиться. Все же дорога предстоит дальняя. Пока только раздумывает, но отводит глаза каждый раз, встречаясь со мной взглядом. Будто я не то чтобы ему неприятна, а просто противна. Как хорошо разделить чудесный, осенний вечер в дружеской компании, жаль такой ее язык не повернется назвать. Да и сам вечер далек от понятия «чудного».

Наконец, мой спутник перестает есть. Весы колебания все же перевесили в мою пользу, или Блэквуду просто надоело, что я на него пялюсь. Берет змеиный хвост, опускает на лист и пододвигает мне. Я не притрагиваюсь к еде.

– Чтоб преодолевать расстояние, нужно есть.

Качаю головой из стороны в сторону.

– Не уверена, что смогу. Это... отвратительно.

Он смотрит на меня так, будто ничего глупее в жизни не слышал.

– Мы в лесу, а это – еда.

Заставляю руки взять лист, а рот откусить кусочек. Единственное, что я не могу себя заставить, – это подавить тошнотворный ком, выталкивающий мясо из горла. Не могу. Это даже пищей не назовешь. Уж лучше поголодаю, чем выпущу все из себя спустя час.

– Как знаешь.

Блэквуд прячет остатки в рюкзак. Проверяю кружку – до сих пор горячая. Замечаю возле нее зеленую кашицу в миске, а рядом красно-зеленые листья. Интересно, для чего они?

– Что это?

– Горноцвет, семейство коммелиновых. Растет в болотистой местности. Листья мелкие, буро-зеленого цвета. Ускоряют регенерацию клеток.

Регенерацию? То, что мне нужно. Беру зеленую жижу и размазываю по изодранной щеке. Надеюсь, поможет.

– Животных поблизости не было?

– Нет.

– Но я видела следы.

– Следы были, зверей нет.

– Как так? Должно же здесь хоть что-то водиться.

Запиваю голод водой, которая оказывается уже теплой.

– За день я не обнаружил ни одного признака обитания живого зверя.

– Но следы...

– Следы высохшие, норы засыпанные, тропы оборванные. Если здесь и были животные, то очень давно.

Он срезает кусок румяного мяса и отправляет в рот. С трудом притупляю рвотный рефлекс.

– То есть все живое здесь просто вымерло?

– Нет, их истребили.

– Моровы...

Кристиан говорил, что звериная кровь не подходит сангвинарам. Если твари взялись за животных, значит, они на грани. Скорее всего, падших уже давно нет. Конечно, есть их ловушки, но они могли сделать их много лет назад.

– Думаешь, падшие живы?

Блэквуд опускает глаза и молча возвращается к тушке. Мы за стеной третий вечер, но этого достаточно, чтоб я научилась отличать, когда он игнорирует меня, а когда ускользает от ответа. Он боится и не хочет быть пойманным на этом низком чувстве. Может, в глубине его терзают те же мысли. Если они живы, у нас есть повод для тревоги. А он так спокоен. Ест тут свою змею как ни в чем не бывало, тогда как рядом рыскают чудища.

– Как ты можешь спокойно есть?

– Что я должен делать?

– Семеро твоих людей мертвы, лес кишит голодными тварями.

Он обводит меня взглядом, затем снова впивается в хвост.

– Тебе что совсем плевать?

– Да.

– И на Уилла, и на Скретча?

Не отвечает, но по его взгляду и так ясно. Кроме поджаренного куска мяса его сейчас мало что интересует.

– А Мирилин? За нее ты тоже не переживаешь? Или то, что ее в любой момент могут сожрать живьем, тебя не волнует?

– И что я, по-твоему, должен делать? Молиться, чтоб она выжила?

– Хотя бы.

Он резко вздыхает.

– Волноваться о том, что вполне вероятно никогда не случится? Ты хоть понимаешь, как глупо это звучит?

Действительно. Тревожиться за близких, бояться, чтобы с ними ничего не случилось. Хлопотать, переживать, не спать ночами. Как нелепо. Какие же мы все-таки глупые и расточительные. Люди.

– Это нормально.

– Переживание допустимо по факту, а не наперед. Иначе это бессмысленно.

Вздох, шарканье ботинок. Его фигура скрывается в тени деревьев, подальше от меня. И зачем я только завела этот разговор? Ясно же как белый день: Блэквуду все безразлично, кроме него и его желаний.

Не успеваем спуститься с холма, как небо над головой сгущается. Птицы затаиваются в ожидании самого пугающего из явлений природы – грозы. Вскоре начинается дождь, следом – настоящий ливень. Поэтому вопрос о ночлеге встает острее, чем когда-либо. Натягиваю капюшон до самых глаз, правда, от него мало толку. Походная куртка вмиг промокает, а следом за ней и вся одежда. В небе шепчут первые раскаты грома. Пытаюсь не потерять из виду Блэквуда, пока не натыкаюсь на его спину.

– Подходящее место для ночлега.

– Здесь? – откидываю капюшон. – Но здесь же ничего нет.

Он прыгает вниз и исчезает под пластом земли. Как потом оказалось, не под самой землей, а лишь в выемке, оставшейся от поваленного с дерева. Дыра небольшая, но места хватит, чтоб установить палатку. Ствол упавшего дерева спрячет нас со стороны леса, овраг – со стороны чащи. Место и вправду идеальное. К тому же дальше по такому ливню идти нельзя, мы и так промокли до нитки. Блэквуд бросает мне рюкзак с палаткой, а сам принимается перетаскивать ветки. Не понимаю зачем, но не спорю: для споров нужны силы, а у меня их нет. Гроза все набирает обороты и будто подталкивает меня в спину. Пока я безуспешно пытаюсь хоть что-то разглядеть в стене сплошной воды, Блэквуд вбивает в землю брусья, каждый по метру высотой. Сверху укладывает ветви. Получается что-то наподобие шалаша. Так вот зачем ему понадобилась древесина. Умно. Теперь у нас над головой в прямом смысле есть крыша. Кое-как нащупав крепления, устанавливаю палатку, закидываю внутрь вещи и залезаю. Жалко, что в рюкзаках нет чистой одежды или хотя бы полотенца. Сейчас оно было бы кстати. Потоки дождя стекают с меня ручьями. Собираюсь спросить Блэквуда, что делать с мокрыми вещами, но теряюсь, наткнувшись на его голый торс.

– Что ты делаешь?

– Избавляюсь от одежды.

– Это я вижу. Зачем?

– Удержание тепла мокрой одежды на тридцать процентов ниже. Если ее не снять, высок риск гипотермии.

– Но у нас нет во что переодеться!

– Высохнет.

Его пальцы берутся за защелку тренировочного костюма. Я тут же отворачиваюсь, чувствуя, как обветренные щеки пылают огнем. Господи. Мало мне голода и боли в мышцах. На тебе еще и голого Блэквуда в придачу.

– Тебе тоже следует.

– Мне и так неплохо.

– Ты замерзнешь, – отрезает он, и звук падающего ремня дает понять, что брюк на нем уже нет, – и намочишь спальный мешок.

– Потом высушу.

Шум падающих ботинок, скрип шагов, скрежет молнии – Блэквуд уже в спальном мешке. Интересно, осталось ли на нем хоть что-то из... Хотя нет. Не хочу об этом знать. Решаю тоже прилечь, но, сделав пару шагов, останавливаюсь. Под ногами уже не лужа, а целое залив. В ботинках ритмично хлюпает вода. Черт, все-таки Блэквуд прав. Я не могу в таком виде залезть в спальник, ведь я его намочу. А дождь даже не собирается прекращаться. И почему он всегда оказывается прав? Ненавижу его за это. Мысленно выругавшись, принимаюсь стягивать куртку. Это занимает немало времени. Пальцы онемели от холода. Слышу скрип полиэстера. Блэквуд порачивается ко мне спиной. Наконец-то он ощутил, что уровень неловкости в этой палатке явно зашкаливает. Раздеваться, да еще и перед ним – к такому спецкурс сиринити меня не готовил. Стрелой сбрасываю комбинезон и ныряю в походный мешок. Белье все же решаю оставить. Пусть мокрое, зато оно есть.

Тепло вмиг обволакивает меня коконом, перетекая от шеи к кончикам пальцев. Как приятно. Это того стоило. Пытаюсь уснуть, но мозг упорно сопротивляется. Вместо сна он пускает мне калейдоскоп воспоминаний. Все те же слайды, каждый день без остановки – Лим, Гарсия, Шрадрик, Марена, Сэт. Вот они играют в Дрогни, вот дурачатся в тренировочном центре, а вот по очереди прощаются с жизнью. Сначала Сэт, Шрадрик, затем Лим и Марена. Говорят, только смерть близких оставляет пробоины в душе, но нет. Чужая гибель тоже ранит. Только место удара отличается. Лучше об этом не думать, иначе я долго не продержусь. И как только Блэквуду удается так спокойно ко всему относиться?

Умер страж – ничего, у меня есть еще. Убили всех – что ж, от них все равно не было толку. Неужели ему их не жалко? Да, они не были близки, но ведь они были подчиненными, с которыми он провел не один десяток лет. Стоит представить на их месте кого-то из студентов моей группы, и грудная клетка трещит, разрываясь на части. Их смерть должна была пустить в его сердце хоть мизерную каплю крови. Если, конечно, там есть чему обливаться, в чем я лично не уверена. Блэквуд – отличный боец. Он умеет выживать. Знает тактики борьбы с моровами, их сильные и слабые места. Но понятия не имеет, как обращаться с обычными людьми. Ирония судьбы или врожденный порок? Не уверена, что у него есть хоть какие-то слабости. Глаза постепенно закрываются. Он ничего не боится. Ни змей, ни моровов, ни самой... смерти. При случае... он сразился бы с целой армией... тварей... сотнями, тысячами... и, уверена... одержал... бы...

Проснувшись утром первым делом проверяю, есть ли на мне белье, и только потом спальник напротив. Молния расстегнута, Блэквуда нет. Обматываюсь спальным мешком, как полотенцем и выглядываю в щель. В лицо бьет свежесть прошедшего дождя. Возле поваленного дерева видны остатки костра. Угли еще не перестали дымить, на ветках развешана одежда. Подхожу к бревну, стягиваю куртку Блэквуда. Сухая. А где он сам? Опускаю кожанку на полено и поворачиваюсь к палатке, когда мимо со свистом что-то стремительно проносится. Прямо перед лицом. Нож. Торчит в стволе за спиной.

– Промахнулся.

Блэквуд неторопливо выходит из леса.

– Неужели?

Замечаю, что торчащее в коре лезвие пригвоздило собой ящерицу. Или все-таки нет. Он вынимает оружие и присаживается возле горячих углей. Мысленно поблагодарив бога за то, что кинжал предназначался не для меня, кое-как развешиваю свои вещи на ветке. Из-за недостатка одежды чувство неловкости растет с каждой минутой, грозясь лопнуть подобно большому перекачанному гелием шару. Хотя сам Блэквуд сосредоточен на завтраке. Даже не смотрит в мою сторону. Это одновременно радует и огорчает. С одной стороны, ясно, что в этом плане я его не интересую. С другой – он до сих пор злится на меня за ракетницу, и я не знаю, как все исправить. Блэквуд не из тех, кто легко идет на контакт. Сказать по правде, я вообще не знаю, как найти с ним связь. Это словно искать воду посреди Сахары. Вроде бы вот он, островок понимания, маячит перед глазами. Но только ты приближаешься, он вмиг рассыпается песком сквозь пальцы. Как понять, где настоящий водоем, а где призрачный мираж? Какой подход верный, а какой – нет? Только попробовав неудачу на вкус.

– Ты все еще злишься.

Молчит.

– Мы можем хотя бы разговаривать.

В ответ только вой ветра за спиной.

– Я же извинилась!

– Извинение не вернет ни льда, ни припасов. Следовательно, от него нет никакого толку.

У него ни от чего не толку. Послушать его, так все вокруг – сплошная бессмыслица.

– Хорошо. Что ты хочешь, чтоб я сделала?

Он резко поднимает глаза. Наконец хоть какая-то реакция. Правда, смотрит на меня так, словно я предложила ему сделку с дьяволом.

– Хочешь, чтоб вернулась на другой берег озера и отыскала припасы?

Треск обугливающейся палки на углях вместо ответа.

– Хочешь, чтоб сама нашла лекарство?

Ничего не говорит. Только смотрит, долго, пристально, неотрывно, так, словно пытается проникнуть в мои мысли и понять, не дурачу ли я его. Не доверяет, это ясно. Сама виновата.

– Чтобы ушла, оставила тебя в покое?

Опущенный взгляд в знак согласия. Все понятно без слов.

– Отлично.

Ответ читается на его лице. Он желает этого всем сердцем. Хочет от меня избавиться. Узел в горле увеличивается. Пытаюсь пропихнуть его по пищеводу, но он встает камнем, перекрывая поток кислорода.

– Если ты и вправду так меня ненавидишь, нужно было просто бросить меня в чаще, тогда тебе не пришлось бы...

– Я не могу тебя бросить! – его голос прорывается сквозь тишину леса подобно грому,

так гулко, что я подпрыгиваю на месте.

– Почему?

Его губы крепко сжимаются, словно он взболтнул лишнего.

– Неважно. Просто... не делай глупостей. Ясно?

Киваю в ответ, а в голове уже закручивается вихрь вопросов. Как, зачем, почему? Ведь он меня ненавидит! Это и слепому видно! Тогда почему не может меня оставить? Получается, он сделал это не просто так, а с определенной целью, но какой? Жалость? Нет. О какой жалости может идти речь, когда она касается Блэквуда. Тогда что? Здравый смысл, выгода? Возможно. Моя кровь ценна. Если не для него, то для сиринити. Может, именно по этой причине я до сих пор жива. Как знать. Сам же Блэквуд не произносит больше ни звука.

Спускаюсь к реке подальше от него. Видеть его вечно недовольное лицо выше моих сил. В отражении воды замечаю, что царапина на щеке значительно уменьшилась. Значит, растение все же помогает. Как там его, гроновцет, горновцвет? Только сейчас замечаю какой-то странный аромат. Такой сладкий, приторный, будто плитка шоколада, случайно затерявшая в лесной глуши. Странно вылавливать такой запах в потоке сырости и тления. А вот откуда он. Здесь же полно цветов! Только каких-то необычных, коричневых, точь-точь горсть кофейных бобов. Никогда не видела таких. И да, мне не почудилось. Они пахнут в точности как шоколад. Это невероятно! Их здесь целые сотни! Опутали кору дерева, будто бесконечный цветочный плющ. Мысли так и тянут меня к магазину сладостей. Закрываю глаза и представляю, как иду среди полок. Вот конфеты из сливочной помадки, леденцы, лакричные палочки, патока, а вот мои любимые батончики с арахисовой пастой вместо начинки. И в каждом ряду стоит благоухающий букет. Но магазин стекает подобно каплям на запотевшем окне, полки пустеют, и остаются только цветы. Коричневые. Интересно, как они называются? Такие красивые соцветия, наверное, имеют очень поэтичное название, но я его не знаю, поэтому буду называть их шоколадники. Хочу сорвать один, но не решаюсь. В прошлый раз, когда я задела стебель растения, из него вытекла странная жидкость и ошпарила меня, словно кипяток. Не хочу рисковать. Неизвестно, какая гадость прячется внутри этого прекрасного бутона.

Продолжать путь в сухой одежде само удовольствие. Кажется, я могу идти без перерыва до самого вечера. Но остановиться все же приходится, хотя бы чтоб свериться с показаниями компаса. Правда, для этого я не нужна. Блэквуд делает все сам, как всегда. Молча иду за ним, пока он осматривает еловые кроны. Почему именно деревья? Почему не кусты или, скажем, почву? Ведь на земле обнаружить следы гораздо проще. Вот только простота – это явно не то, что ему нужно. Он ищет что-то конкретное, что-то, что укажет нам дорогу. Но что? Его рука вдруг застывает на стволе. Пальцы плавно скользят по отсыревшей древесине. Что там? Отметина, царапина, отпечаток лапы? Нет, что-то поменьше, незаметное. Крохотный символ, две перечеркнутые вертикальные линии продольной дугой в виде полумесяца.

– Что это? – шепчу и вдруг понимаю, что стою у него прямо за спиной.

– Вакой. На языке сиринити – указание двигаться на северо-запад, к реке. Падшие близко.

У сиринити есть свой язык? Северо-запад? Река? Слова как-то медленно доходят до моего сознания, будто оно находится под действием алкоголя. Неужели падшие могут быть живы? Но это значит, что скоро мы их найдем, а вместе с ними и лекарство. И тогда мы сможем вернуться домой! Только бы это было правдой. Но на лице Блэквуда ни тени радости. Ах да, он ведь безэмоциональный. Постоянно об этом забываю. Пора бы уже привыкнуть и перестать относиться к нему, как к нормальному человеку. До сгущения сумерек двигаемся в указанном направлении. Разбиваем лагерь, только когда идти становится невыносимо. Утренняя находка возрождает потерянный аппетит. Набрасываюсь на ягоды как человек, который вдруг вспомнил, что не ел двое суток. Но хвост ящерицы не трогаю. Даже голодная не могу пропихнуть его по горлу.

Блэквуд дежурит, пока я беспокойно верчусь в спальнике. Как ни старайся, уснуть сегодня – непосильная задача. Только закрываю глаза, на внутренней стороне век вижу лицо Лима и Марены. Как на него набрасываются моровы. Как она иссыхает в песок. И каждый раз представляю, что такое может случиться со мной или... Стоп. Почему я вообще о нем переживаю? Уверена, он не сильно тосковал бы, если бы меня утащили твари. Только вздохнул бы с облегчением. Вот и ты не думай о нем или, как говорит Изи, просто «забей». Спасибо за совет, Изи. Я так по тебе скучаю. Ты даже не представляешь. Просыпаюсь от шороха и понимаю, что это Блэквуд. Моя очередь дежурить.

На рассвете или, точнее, когда на горизонте появляется блекло-серый луч, выдвигаемся в путь. Стимул подталкивает меня в спину, заставляя почти что бежать вперед. Но пыл быстро остывает, когда мы натыкаемся на мертвого морова. Еще одного. Тело такое худое, буквально усохлое. Увечий нет, поэтому вывод только один – голод. Конечно, это одна из распространенных причин смерти в дикой местности, но ведь это моровы! Они сильные, даже не уверена, что знаю насколько. Если они умирают голодной смертью, это значит только одно – запасы крови иссякли. За все время на Другой стороне мы не встретили ни одного зверя. Змею выловить – уже настоящая удача, которая сегодня нам не светит. Поэтому приходится обходиться ягодами и горсткой орехов. Вроде неплохо, но скоро снова придется идти на охоту. Для Блэквуда это не проблема. Он готов довольствоваться даже мхом, если потребуется. Надеюсь, до этого не дойдет. Пока он поедает ящерицу за ящерицей, я пополняю запасы ягод, просматривая почву в поисках следов. Но ни на земле, ни на кронах отпечатков не нахожу. Это заставляет меня всерьез задуматься. Есть ли вообще в Застенье жизнь?