Лекарство

День 2

Я слетаю со склона. Чувствую, как что-то волочет меня за щиколотки. Секунда, и все пожирает темнота. Лишь крохотные проблески света мелькают где-то в глубине пещеры. Улавливаю какое-то движение впереди и вжимаюсь в землю, но вместо изуродованной морды из полутьмы выныривает знакомое лицо с пирсингом. Марена! Раскрываю рот, но она прикрывает его рукой. Дважды повторять не нужно. Я и сама поняла, что лучше не делать резких движений. Мрак в противоположном углу зашевелился. Блэквуд тоже здесь, жив, правда не могу сказать, что меня это радует. Вряд ли он вообще заметил, что я отстала. Когда мы выбираемся наружу, в лесу уже царствует ночь. Приходится выждать немало времени, пока шум наверху рассеется.

Мышцы, горло, легкие – все пылает нестерпимым жаром, будто вместо воздуха я наглоталась раскаленных углей. Нечем дышать. Весь организм протестует против движения, и только мозг заставляет его двигаться вперед. Моровы еще могут быть поблизости. Нужно отдалиться так далеко, насколько возможно. Кажется, Блэквуд совсем не устал, хоть мы не спали и не ели уже целый день. Могу поспорить, он способен бежать так хоть до самого утра. Правда, ни я, ни Марена не готовы на подобные подвиги. Первая не выдерживаю. Больше не могу. Идти, глотать, думать. В голове стаей испуганных летучих мышей мечется только одна мысль – трое. Первый день, а нас уже осталось трое. Из дюжины стражей, сильных, тренированных воинов, за стену добралось всего трое калек. Блэквуд – уставший, но не раненый. Марена – раздавленная, с грузом утраты на плечах. И я – ни на что не годный в условиях выживания человек. Каковы наши шансы найти лекарство и выжить?

Марена с трудом держится на ногах.

– Этого не может быть...

Ее трясет. Она обхватывает себя руками, чтоб унять дрожь, только это не помогает. Блэквуд разбирает вещи. Ее будто не замечает. Как он может быть таким бесчувственным?

– Они живы... твари. За сотню лет. Как?

Вопрос предназначается кое-кому повыше званием, только этот «кто-то» не желает обращать на нее свое драгоценное внимание.

– Как они могли выжить без крови?! Вы ведь говорили, что они вымерли? А они живы! Живее нас всех!

– Вероятно, они нашли источник крови.

– Где?! В этой глуши? Это невозможно!

Блэквуд медленно поворачивается. Наконец-то заметил, в каком она состоянии.

– Как видишь, возможно.

– Что теперь делать?

– То, ради чего пришли: искать лекарство.

– А как же твари?! Как же Лим? Как... как же падшие? Вдруг они тоже выжили?

– Это неизвестно.

– Но вдруг? Что нам тогда делать?!

Блэквуд выпускает из рук сумку. Его тяжелый вздох не предвещает ничего хорошего.

– Сражаться. Разве стражей не этому обучали?

– Мы не готовы к такому сопротивлению!

– Если не можешь удержать в руках клинок, оставайся здесь. Ничто не должно мешать первоначальной цели.

И тут вмешиваюсь я.

– Тебе нужно отдохнуть, – обхватываю ее за плечи и поднимаю. – Давай я помогу.

Нужно увести ее, пока мистер «сострадание» не добил ее своим «сочувствием». Усаживаю ее на поваленное дерево. Вернее, стараюсь не уронить, потому что она буквально выскальзывает из рук. Ее всхлип заглушает все звуки леса. От этого зрелища душа разрывается на части. Потеря близкого человека – всегда удар ножом в сердце. То, что они прожили вместе сотню лет, только заостряет лезвие.

В голове акварельными пятнами разливаются обрывки того вечера, когда я лишилась родителей. У всех есть дни, которые они хотели бы забыть. Мой самый ужасный день преследует меня во снах и наяву. Стоит лишь закрыть глаза, и я снова вижу ее – маму. Ее испуганное лицо и пальцы, обхватывающие мои маленькие ручки. Слышу стук в дверь, звон оконного стекла. Ее рука проскальзывает в щелочку чердачной двери, которая захлопывается, словно пистолетный выстрел. А потом лишь крики и шум, выедают дыры в крошечном детском тельце. Плач и стук, один, второй. Десятый, после которого все звуки пожирает еще более тревожная тишина. «Бытовое ограбление, – говорили полицейские. – Такое случается сплошь и рядом». Вот только кто это был и куда пропал папа после нападения, никто так и не смог сказать. Тогда мне казалось, что весь мир рухнул. Треснул, разбился, разлетелся в воздух, осыпавшись на землю осколками несбывшихся мечт и нереализованных планов. Но на помощь пришел дядя Ник. Он помог мне справиться с горем. Может, поэтому он стал мне так близок, потому что смог заменить отца, которого я так мало знала и так рано лишилась. Однако потом и его не стало, и жизнь снова окрасилась в черно-сырые тона. Я понимаю, каково сейчас Марене, и именно поэтому знаю, что ей сейчас ничем не помочь.

– Мне очень жаль. Лим этого не заслуживал.

Сквозь размытые глазницы на меня смотрят два глаза. Их зелень не сравнится со всей зеленью леса.

– Пойду за хворостом.

На самом деле хворост нам не нужен. Да и костер теперь разводить нельзя. Свет привлекает тварей, и Марена это понимает. Просто ищет повод сбежать в свое горе. Я сама до сих пор не могу поверить, что моровы живы. Как они только выживали все эти годы? Прошел ведь не один десяток лет! Подумать только. Во что только может превратить человека голод и безысходность? В бездушных тварей с выцветшей от сырости кожей, выбеленными глазами и скрюченными конечностями. Тонкими, как еловые ветки. Они с трудом на двух ногах стоят. Это просто... ужасно. Эти монстры совсем не похожи на моровов, которых я видела. Если те выглядели более-менее цивилизовано, то эти – твари с большой буквы. Озлобленные, жадные, ненасытные. Они разорвали Лима как кусок сырого мяса. Ходьба на четвереньках, вой, рычание, запах – все кричит о столкновении со зверем. Это больше не люди. Их поведение можно описать только одним словом – дикие.

Понимаю, почему Марена сорвалась. Все наши планы теперь идут под откос. Как искать лекарство, когда лес кишит одичавшими моровами, готовыми растерзать все, что только двигается? Благородная миссия превращается в игру на выживание, в которой вряд ли победят все игроки. Правда, Блэквуд этим совсем не встревожен. Ни беспокойства, ни замешательства, ни капли нормального человеческого переживания на его лице нет. Он спокоен и сосредоточен. Выкладывает вещи, будто что-то ищет. На уход Марены не обращает внимания. Кто бы сомневался. Будто он знает, что такое слезы и откуда они берутся. Наконец, выпотрошив содержимое рюкзаков, он находит то, что искал: странный предмет с острыми краями, похожий на... щипцы? Зачем они ему понадобились?

Только сейчас замечаю, что он как-то странно ходит – левое плечо спущено, рука согнута в локте, будто она весит тонну. Да он ранен! За горем Марены я даже не заметила приличную рану на плече. А ведь выглядит она совсем не безобидно. Ему срочно нужна медицинская помощь или хотя бы перевязка. Наблюдаю, как он не без усилий сдирает с себя куртку и верхнюю часть тренировочного костюма. Вначале я не сообразила – зачем ему вообще щипцы? Только когда блестящие щупальца впиваются в спину, я содрогаюсь от догадки. Видимо, в коже застрял кусок когтя. По плечу побежала струйка крови. Боже... Я не готова к такому зрелищу. Не уверена, что вообще когда-нибудь буду готова. Ссадина сзади на левой лопатке. Ему ни за что не достать. Еще одна попытка – очередная алая струя. С таким успехом он истечет кровью быстрее, чем доберется до заклятого когтя. Нет, я не могу просто на это смотреть.

– Что ты делаешь?

Подхожу к нему сзади и поднимаю отложенные на рюкзак щипцы.

– Пытаюсь не дать тебе умереть от потери крови.

– Я сам.

Не успеваю поднести инструмент к коже, как он отбрасывает мою руку. Что за дикость?

– Я сказал, что справлюсь сам.

Да что с ним? Можно подумать, я ему хуже хочу сделать. Я ведь пытаюсь ему жизнь спасти! В этот момент меня охватывает такая злоба, что хочется бросить ему эти щипцы прямо в лицо.

– Ладно, можешь и дальше расцарапывать себе плечо. Мешать не буду.

Сажусь обратно у ствола. Пускай делает что хочет. Пусть он хоть руку себе отрежет. Мне все равно. Блэквуд протирает окровавленное лезвие раствором и вновь пускает его в ход. Пытаюсь отвлечься от звуков рвущейся плоти. Думаю о Марене. Куда она пропала? Научилась справляться со своим горем? Глупый вопрос. Конечно, нет. На это уходят годы. С момента гибели Лима прошло полдня. Скрежет щипцов так и отдается в висках. Боковым зрением замечаю, как увеличивается пятно на плече. Господи, как он может так себя мучить? Ладно, это не твое дело. Плевать, забыла? Смотрю по сторонам, верчу в руках прутик, пытаюсь оттереть засохшее пятно грязи с колена. Но в голове вертится только Блэквуд и его рана. Когда он уже прекратит? От звуков чавкающей плоти передергивает все тело. Стоит только представить, какую боль приносит каждое движение, и хочется закричать от безысходности. Смотреть на подобное – уже пытка. Сам же Блэквуд на удивление мужественно держится. Не кричит, не вздрагивает. Только рот сжимает, так что челюсть выступает вперед. Не знаю, что больше ужасает: вид его окровавленной лопатки или его непреклонное лицо. Нельзя же так запросто терпеть боль. Даже при бетонной силе воли. Только... если до этого ты не терпел ее постоянно. Изо дня в день, из ночи в утро. Каждый рассвет, каждый час, неизменно, постоянно, поминутно. Настолько часто, что уже привык к этому ощущению, как к легкому покалыванию пальцев при затекании мышц. Что же пришлось пережить этому парню, чтоб боль вошла в привычку?

Наконец терзания щипцами окончены. Кусок когтя извлечен. Теперь измученной коже нужен отдых, а ране перевязка. Наблюдаю, как он закидывает за плечо кусок ткани, чтоб остановить кровотечение. Он заметно побледнел за это время. Очевидно, сказывается обескровливание. Шорох слева сообщает о возвращении Марены. Вид у нее неважный, но все же получше, чем у Блэквуда. Конечно, после укола его рана постепенно заживет. Кристиан рассказывал, что инъекции запускают регенерацию тканей, в результате чего сиринити очень быстро восстанавливаются. Но это не означает, что не нужна обработка.

Чувствую, как терпение трещит по швам. Пускай я его ненавижу, но не могу сидеть и смотреть, как он истекает кровью. В конце концов, я не изверг. Резко поднимаюсь и вырываю ткань у него из рук.

– Заткнись и повернись.

На удивление он даже не сопротивляется. Видимо, боль сильнее, чем я думала.

– Надень перчатки.

Какие? Ах, эти, в наборе аптечки. Неудобно будет орудовать в перчатках, но все же не возражаю. Поливаю руки антисептическим раствором. Морально готовлю себя к худшему, но зря. Все гораздо ужаснее. На лопатке нет живого места. Все предплечье залито кровью. В центре виднеется открытая рана. Ничего ужаснее в жизни не видела. Даже моровы с их кровожадными пастями вызывают меньше отвращения. Ладно, Блум. Соберись, не думай о ране. Думай о парне, который сейчас корчился бы от боли, если б был нормальным, как все. Подумай, как сильно он нуждается в помощи, которую попросить не может. Беру бинт, раствор и пытаюсь сообразить, что с этим делать. Что первое, прижигание, дезинфекция? Возле уха эхом проносится мягкий шепот мамы.

– ... перед обработкой нужно продезинфицировать инструменты...

Закрываю глаза и ныряю в воспоминания, вижу ее. Она стоит в центре амфитеатра.

– Первый этап – остановка кровотечения и промывка раны. При глубоких ранах потребуется наложение давящей повязки.

В руке сам собой оказывается флакон спиртового раствора. Капаю им на кусок стерильной ткани и аккуратно стираю бордовые потеки. Замечаю, как много у Блэквуда шрамов. Ими усыпана добрая часть спины, пара на плечах, еще один глубокий на шее.

Сколько же раз он сражался с тварями? Хотя некоторые вовсе не похожи на боевые отметины, как вот эти восемь симметричных круглых отметин, идентичных по размеру и месту расположения. На поразительно одинаковом расстоянии друг от друга. Вряд ли моровы настолько точны. Стоит только ткани притронуться к коже, как плечи Блэквуда напрягаются, а тело каменеет. Наверное, это до жути больно. Но что-то мне подсказывает, что не в этом дело. Просто он не привык, что к нему кто-то прикасается. Сомневаюсь, что раньше вообще кто-то позволял себе подобное.

Голос прошлого продолжает нашептывать последовательность действий:

– Обработка – второй этап терапии. Не допускается лить жидкость на рану. Обрабатываются только края, поверхностно, чтобы не допустить повреждения тканей.

И снова мамин голос ведет мои руки. Они делают все за меня. Берут флакон, обрабатывают рану по краям, вернее, то бесформенное месиво, оставшееся после манипуляций Блэквуда со щипцами. И каким только уровнем садомазохизма нужно обладать, чтоб сотворить с собой такое?

– Третий этап – сопоставление краев при повязки, состоящей из двух частей: стерильного бинта и ватно-марлевой подушечки. Повязка накладывается очень туго, от узкого места к широкому.

Пока обвязываю Блэквуда бинтом, украдкой замечаю следы на его руках. Метки сангвинаров. Остались после многих лет инъекций. Жуткое зрелище. Синие пятна, застывшие темные отметины, обезображивающие кожу от запястья до предплечья. Больше похоже на побои, чем на животворящие метки. С каждым мотком мамин голос слабеет, словно я обматываю тканью не рану, а ее – молодого доктора, знающего все о колото-резаных ранах и так мало о собственной дочери. Как только последний узел затянут, по душе растекается блаженное тепло. Наверное, так себя чувствует Эми, помогая больным. Теперь понимаю, почему она так любит свою работу.

– Готово, можешь не благодарить.

Да никто, в общем-то, и не собирался. Блэквуд смывает следы крови с плеча, натягивает верх тренировочного костюма, зарывает окровавленную ткань в землю, скрывая остатки собственного запаха, при этом как-то странно на меня поглядывает. Словно ждет, что я вот-вот воткну ему нож в спину. И как можно быть таким недоверчивым? Впрочем, меня это не касается. Я свое дело сделала – не дала ему умереть. Дальше пускай разбирается сам.

После нападения моровов на Марене лица нет. Она сидит под деревом и даже не двигается. Отсутствующий взгляд потуплен в пустоту ночи. За все время она и моргнула только дважды. Видеть ее такой невыносимо. Представляю, что у нее творится в голове. Хотя нет. Не имею понятия. Я сама еле пережила смерть дяди и родителей. У меня есть только Эми, и именно поэтому я пойду на все, чтобы вернуть ее, чего бы мне это ни стояло. Блэквуд стал более предусмотрительным. Вместо костра он разжигает угли в углублении земли. Света мало, зато они выделяют тепло целую ночь. Но Марене на это плевать. Она даже не замечает, как засыпает возле палатки прямо на сырой земле. И что мне с ней делать? Накрываю ее спальником, но она вскакивает с криками. Приходится потратить немало времени, чтоб успокоить ее.

Теперь остались только мистер «чуткость» и я. Правда, что делать с ним наедине, понятия не имею. За последнюю пару часов он проронил от силы три слова, и то чтоб дать очередное поручение. Это явно не тот человек, с которым можно поговорить по душам. Жаль, что я не поняла этого до того, как подошла к нему в кафетерии. И чем я только думала? Почему, ради всего святого, никто не остановил меня, не вразумил, не дал, в конце концов, подносом по голове? Иногда мне кажется, только так и можно привести меня в чувства.

Закончив с ужином, Блэквуд поднимается, поправляет давящую повязку и... направляется к палатке? Эй!

– А где буду спать я?

– Видишь здесь другое укрытие?

– Нет.

– Тогда не задавай глупых вопросов.

Ну нет. Я не буду спать с ним рядом! Уж кто-кто, а Блэквуд явно не тот человек, с которым можно лежать рядом с закрытыми глазами. Еще, чего доброго, прирежет меня ночью.

– Я с тобой в одну палатку не лягу.

– Будешь дежурить первой.

– Стой!

– Моровы нападают без предупреждения. Увидишь тень – не мешкай.

Стою, беззвучно хлопая ртом, в то время как Блэквуд скрывается в темноте полиэстера, застегивая за собой молнию.

– Эй! Блэквуд... Слышишь?

Глухо. Видимо, выбора нет. Придется дежурить первой. Сажусь возле Марены. Кинжал Уилла в моей миниатюрной руке, не державшей ничего тяжелее кисти, выглядит дико. Будто сабля в хоботе слона. Смогу ли я им воспользоваться? Боже. А что, если мне придется им воспользоваться? Что, если моровы застанут меня врасплох? Тогда мне нужно будет защищаться. Это уже вопрос смерти и жизни. Одно дело с Уиллом в тренировочном центре. Другое – с моровами. Натягиваю куртку до самих ушей, мысленно молясь, чтоб подобного не произошло. По крайней мере сегодня. Я не готова. Но хуже, что я не знаю, буду ли вообще готова к такому. Час, два, текут медленно будто капли древесной смолы. По моим меркам уже прошла не одна ночь, хотя на самом деле еще даже не начало светать. Не уверена, что вообще начнет. На Другой стороне нет рассвета, нет заката. Это я подметила еще в первый день. Все постоянно утопает в дымке. Нет ни солнца, ни луны. Наверное, из-за стены, нависающей над этими землями подобно безликому смотрителю – безмолвному хранителю этих омертвелых мест. Единственный ориентир – густота небосвода. Только ночь клонится к концу, на горизонте появляется еле заметный серебряный ореол – верный предвестник утра. Но пока его не видно. Только темнота и лес режут тишину на части. Марена даже не шевелится. Не могу себя заставить ее разбудить, хоть и чувствую, что глаза закрываются. Несколько часов отдыха мне бы не помешали. Решаю будить Блэквуда.

В палатке темно, как в склепе, и так же сыро и страшно. Но все же это лучше, чем спать земле. Нахожу контуры спального мешка, а вместе с ними и Блэквуда. Лежит на боку, не двигается. Интересно, спит? Я не замечала, чтоб он когда-то хотя бы слегка дремал. Тянусь к его плечу и вздрагиваю потому, что в ту же секунду возле моего горла оказывается нож. Не двигаюсь и не дышу. Один неосторожный вдох может стоить мне жизни.

– Твоя смена.

Рука с клинком медленно опускается. Он вылезает из палатки, а я еще какое-то время не могу прийти в себя. Все-таки в одном я была права. Блэквуд всегда начеку. Еще он никогда не спит и ложится с кинжалом под подушкой – нужно добавить это в список на всякий случай, чтоб в будущем не наткнуться на лезвие того самого нож. Залезаю в спальник, когда боковым зрением замечаю движение в проходе. Марена. Поворачивается ко мне лицом.

– Не спишь?

Мотает головой.

– Тяжелая ночь, для всех нас.

– Не для него.

По взгляду понимаю, кого она имеет в виду.

– Ему всегда все дается легко, потому что ему наплевать. На всех, – ее голос, тихий, усталый, тает с каждым словом. – Кроме жидкости на дне флакона. Единственное, чего он хочет.

– А ты?

– Не уверена. Я больше ни в чем не уверена...

Голос стихает, будто каждое слово выкачивает из нее силы по капле. Тут бы утешить, но единственное, о чем я могу думать, – это слова Лима. «Он никого не почитает, особенно...».

– Марена?

Слышу ее тихий вздох.

– Что Лим имел в виду, говоря об особом отношении Верховного Жреца к Блумам?

– Какое это имеет значение.

– Для меня имеет.

– Это не мне решать. Я могу лишь сказать, что вражда между Блэквудами и Блумами имеет давнее начало... – голос стихает. – Много лет, десятков... а может, и...

Она засыпает, а я остаюсь без ответов. Снова. С каждым намеком больше вопросов. О какой вражде идет речь? Что значит давнее начало? И почему... нет. Все, хватит. Достаточно ломать себе голову. Она и без того трещит по швам. Слишком много информации для одного дня. Постарайся поспать.

До прихода так называемого «рассвета» мне удалось вздремнуть пару часов, и этого оказалось достаточно, чтоб снова встать на ноги. После сна двигаться легче, знать бы еще куда и чего ожидать впереди. Отдых оставил положительный отпечаток и на Марене. Она выглядит лучше, даже щеки румянее (правда, может это последствие пролитых за день слез), чего не скажешь о Блэквуде, чья кожа цвета пергаментного листа усиливает желание держаться от него подальше.

Я выросла в Уинтер Парке, со всех сторон окруженном лесами и горными массивами, и неплохо ориентируюсь в лесистой местности, но природа Другой стороны отличается от всего, к чему привыкла. Не могу объяснить, но это так. Какое-то странное ощущение неясности витает в воздухе. Будто земля рыхлее и небо ниже, а сырость въелась в каждый миллиметр древесной коры. Ели выше и растения другие. Даже мох какой-то не такой. Некоторые растения я никогда не видела. Как странно: смотреть на все словно в первый раз. Будто и не была в лесу никогда. Хорошо, что у нас есть компас. Звуки природы пронизывают приглушенные всхлипы. Это Марена никак не может заставить свое сердце биться ровнее. Блэквуд то и дело на нее фыркает. Я понимаю, она создает много шума, что граничит с опасностью. Кто знает, сколько еще этих тварей водится в этой глуши? Но от того, как он это делает, тело съеживается каждый раз, когда его голова поворачивается назад. Будто затыкает старую дрянную кошку, а не человека, недавно лишившегося брата. В нем сочувствия не больше, чем в замшелом камне, хотя и того меньше.

До того, как туман начал оседать на наши головы пушистым покрывалом, мы преодолели три-четыре холма. С каждым шагом окружающая обстановка угнетает сильнее. Ветки хрустят под ногами, как обугленные кости, добавляя густоты и без того мрачной атмосфере. Пора бы заняться поиском ночлега, но коннетабль ведет нас в самую глубь. Внезапно спина Блэквуда вырастает прямо передо мной. От неожиданности чуть не натыкаюсь на него, но все же успеваю вовремя притормозить.

– Что такое?

Не отвечает. Садится на корточки, осматривает землю. Что там? Следы? Только когда подхожу ближе, замечаю размытые очертания искалеченного тела. Ломаная линия спины, вскинутая набок голова, разомкнутая в кровавом оскале пасть. Это не просто зверь. Это моров.

– Его убили?

Блэквуд переворачивает кусок мертвой плоти. На лице застывшая грязь, на подбородке запекшиеся потеки крови. От подобного зрелища желудок скручивается в узел. При одном прикосновении к нему меня бы уже раза два стошнило, но Блэквуд не из брезгливых. Он ныряет рукой за шиворот твари и достает из него еловую иголку, затем подносит к губам, пробуя на вкус.

– Отравлено, – сплевывает он, отшвыривая странный предмет на землю. Только сейчас понимаю, что умело заточенный дротик.

– Падшие?

Оборачиваюсь на голос. Это первое слово, которое Марена произнесла со вчерашнего вечера. Значит ли это, что она идет на поправку, раз начинает интересоваться происходящим?

– Не вижу другого варианта.

– Самозащита?

– Скорее, истребление. Чем больше моровов они убьют, тем меньше останется.

Марена поспешно кивает.

– Тело не захолодело, он умер недавно, – он оглядывается по сторонам. – Уходим по одному.

Стоит мне только сделать шаг, как Блэквуд останавливает меня рукой.

– Нет, – он кивает в сторону Марены, – сначала ты.

Удивительно. Его рука меня даже не коснулась, но я буквально ощутила пинок в грудь. Как ему это удается? Марена выступает вперед. Как только она отходит достаточно далеко, ладонь Блэквуда испаряется в темноте вместе с ним. Я иду последняя. Метр, три. Все спокойно. Не похоже, чтоб нас поджидали, но на всякий случай придерживаюсь указаний главнокомандующего. Треск ветки отдается гулом в висках. Что это было? Я ни на что не наступала. Это не я. Шелест, скрип, звук рассекающегося воздуха и крик. Что происходит?!

– Назад!

Кто-то отталкивает меня, и я валюсь на землю. В воздухе то и дело хлыщет свист, словно над головой пролетает сотня стрел. Что это? На нас напали моровы? Падшие воскресли и выбрались на охоту? Или это деревья валятся нам прямо на голову? Свист стихает так же резко, как и начинается. Похоже, все закончилось. Если бы еще понять, что это было. Пытаюсь подняться, но мир тут же покачивается перед глазами. Кляксы сливаются в сплошную тень, которая, к моему удивлению, начинает двигаться. Извиваться, тянуться, скручиваться, будто коряги упавшего дерева. На секунду мне так и кажется, пока я не замечаю два зияющих на его фоне глаза.

– Марена!

Не замечаю, как оказываюсь на коленях. Теперь ее лицо уже не кажется расплывчатым, но лучше от этого не становится. Кровавые потеки на щеках, обезумевшие глаза и десятки иголок, изрешетивших ее кожу. Уж лучше я бы ничего не видела.

– На помощь!

Каким-то образом рядом оказывается Блэквуд (а может, он уже здесь был). Он приподнимает ее и вытягивает иголку. Точно такую же, какая была в спине у морова.

– Это не смертельно? – опускаю ее голову себе на колени. – Она ведь не умрет?

Не отвечает. Молча вытягивает из плеча второй дротик, третий. На пятом он останавливается. Надежда, зародившаяся внутри, вянет, не успев пустить ростки. Марена жадно хватает ртом воздух, будто пытается ухватиться за саму жизнь. Губы потрескались, кожа приобрела бумажный оттенок. Она иссыхает на глазах!

– Скажи, что мне сделать?

– Яд просочился в артерии. Слишком поздно.

Внутри что-то треснуло и рассыпалось, острыми краями впившись в грудь. Наверное, так умирает надежда.

– Но должен быть шанс...

– Сил...р, – из ее горла вырывается хрип, – пер...й. Ки...

Наклоняюсь ближе, чтоб разобрать слова.

– Передай Кити, что я...

Хрип скрутил горло, не дав ей договорить. Дыхание оборвалось. Рука бездыханно упала на землю. Только не плачь. Не сейчас. Не при нем. Чувствую, как Блэквуд дергает меня за рукав.

– Уходим.

– Нельзя ее здесь бросать!

– Ей уже не помочь.

Из зарослей послышался шорох. Наверное, он появился раньше, но я не обратила внимания. Моровы. Понимаю это по треску когтей и по тому, как резко обрывается нить живой природы. Блэквуд тащит меня за собой, как соломенную куклу. Не помню, как мы пересекли опушку, как спустились по склону, как осели в темной впадине. Я даже не понимаю, как оказалась на земле. Еще минуту назад мое тело безвольно волоклось по лесу, а сейчас каким-то образом сидит у ствола. Наконец-то отдых, но вместо расслабления приходит лишь боль. Просачивается сквозь кожу, впитывается в суставы, проникает в самую глубь, переламывая все кости по кусочкам. И дело здесь не только в Марене. Отчаяние выкручивает вдоль и поперек, заставляя все надежды вытечь из глаз соленым потоком. Мы пропали! Нам никогда не найти лекарство! Несколько дней в Застенье, а мы уже лишились половины стражей. Эти земли пожирают жизни. У них не было шансов. А есть ли они у нас? Нас всего двое. Сколько мы продержимся, пока не сойдем с ума от голода и жажды?

Больше не могу. Я не воин, а простой человек. Стражи с детства тренировались, они привыкли выживать в любых условиях. Но даже это им не помогло. Что тогда говорить обо мне? Щеки нещадно пекут. Спустя время понимаю, что это не из-за холода, а из-за слез. Как давно я плачу? Прикрываю рот рукой, но от этого они только сильнее хлынут. Каждое воспоминание спускается каплей выжигающего пламени по коже. Сквозь помутненное сознание заставляю себя оглядеться. Поляна, холмы, деревья. Впадина прикроет нас снизу, ветки спрячут от окружающего мира сверху. Как давно мы здесь? Только сейчас замечаю, что моя одежда промокла до нитки. Вот только это меня не беспокоит. Ни холод, ни боль, ни слякоть, только она. Закрываю глаза и вижу ее. Раскрываю веки, смыкаю и снова по замкнутому кругу. Все, что вижу, – это она. Марена. Ее иссохшее лицо и рука, опадающая на землю. Как ни пытаюсь, не могу выбросить эти образы из головы. В отличие от Блэквуда, который беззаботно разбирает снаряжение, пока я пытаюсь собрать себя заново по кусочкам.

– Ты, собери хворост.

– У меня есть имя!

– Живее, нужно устроиться на ночь.

Пытаюсь заставить себя подняться, но не могу. В памяти непрерывным потоком переливается лицо Марены. Как можно сейчас думать о чем-либо другом? Ей нужна была помощь, а мы просто бросили ее!

– Нельзя было ее бросать...

– От нее уже не было пользы.

– Как ты можешь так говорить? Марена была твоим стражем!

– Верно, была.

– Мы бросили ее умирать! Почему ты не дал мне пойти первой?

– Ты еще нужна.

– Что значит нужна?

По хребту проскальзывает дрожь догадки, настолько мерзкой, что я не сразу заставляю себя заговорить снова.

– Ты ведь не догадывался, что там ловушка, так ведь?

Не отвечает.

– Так ведь?!

Он молча втыкает колья палатки в землю. Поверить в это не могу.

– Господи... ты знал. Ты специально пустил ее вперед, чтоб избавиться? Ты... ты ведь убил ее!

– Она была мертва задолго до этого. От нее уже не было никакого толку.

Его слова парализуют мое изможденное тело до кончиков пальцев. Вот что думает Блэквуд. Окружающие для него – лишь объекты, приносящие определенную пользу. И как только они ее утрачивают, от них нужно избавиться. Все гораздо проще, чем у обычных людей. Дружба, любовь, верность – чужеземные слова, значение которых ему вряд ли известно. Вот как устроен мир Дориана Блэквуда и вот что он скажет, когда я умру. От нее все равно не было никакого толку.