глава 16
Урок, которому учитель решил посвятить сегодняшнюю тему, — как пощёчина по личности Ханны. Тема сегодняшнего урока — беременность в раннем возрасте и как избежать этого не очень хорошего подарка судьбы.
Я почти весь урок изучала лицо Ханны. И как только бы оно стало меняться, я бы написала ей сообщение, что нужно выйти в коридор для разговора. Не бледное личико Ханны не смутилось ни разу. Я даже подумала, а может она меня решила разыграть? Что не бывает, тем более, что она та ещё шутница.
— С первым школьным днём! — сказала я, подойдя к парте Ханны. Обняла.
— И тебя, Виви, — голос Ханны был не таким, как обычно. Более милым что-ли, сдержанным, спокойным, тихим.
Около минуты я не знала, что ещё можно сказать. Потому, я просто пинала ногой дно своей сумки, ожидая, пока Ханна соберёт все свои принадлежности с разрисованной всякими надписями парты.
— Ты чего? — Ханна накинула лямку сумки на плечо и вышла в коридор.
— Я? Да ничего.
Ханна тяжело вздохнула.
— Нет, я не пошутила, — обернувшись на меня, выпалила она, продолжив идти.
— В каком это смысле?
— Это не шутка, — Ханна завязала свои кудри в пучок. — То, что я вчера тебе написала — никакая не шутка.
Так, значит это можно смело вычеркнуть из списка, какова может быть ситуация.
— А разве кто-то сказал, что я тебе не верю? — смакую каждое слово для правдоподобности, сказала я.
— Это я говорю, чтобы ты не думала, что я решила пошутить, — Ханна вскинула бровь, поджав губы в улыбке. Но лицо у неё было все равно такое, будто бы кто-то сказал ей, что она — пришелец, а ей это хоть и не нравится, но не страшно.
Заполнив голову мыслями о беременности Ханны, я совсем позабыла о Бене. А ведь я так его хотел вчера увидеть, что рассматривала наши с ним совместные фотографии в галерее телефона. Фотографии, которые он никогда не сможет увидеть.
— А где Бен? Он плохо себя чувствует?
Мы вошли в кабинки математики, где решили, что сядем вместе.
— Бен пока не будет ходить в школу, — Ханна достала из сумки темно-синюю ручку и желтоватую потёртую тетрадь.
Это был как удар ниже пояса. Это было очень трудно слышать. Неприятно.
— Все хорошо?
Ханна покивала, бросив совсем новую пачку сигарет в наружный кармашек.
— Бен иногда может брать так называемый отпуск, не беспокойся. Ему разрешается это по правилам.
— Значит, ничего страшного с ним не произошло? — разглядывала совсем бледные веснушки на носу Ханны.
— Конечно произошло, — изрекла она таким голосом, будто-бы слово «плохо» вдруг поравнялось со словом «утро» — теперь совсем безобидное. — Он ничего не видит. Бен слеп. А хуже этого только родиться усатым тараканом.
Ухмыльнувшись своей же шуточке, Ханна пихнула меня в бок, опершись на руку.
— Не смешно, знаешь ли, — поправив я волосы, прозвенел звонок на урок.
— Ты сама спросила, вот я тебе и ответила, — хихикнула она. — Бен не будет ходить потому, что слеп. Пару раз в год он имеет право сидеть дома. Таким как он всегда сложно и нужно облегчать их жизнь. И сейчас происходит один из «массажей» для жизни незрячего моего братца.
— И сколько будет длиться этот «массаж»? — показал пальцами кавычки, приготовившись к уроку.
— Неделю, может пять дней, а если Бен скажет, что плохо себя чувствует, то может получить отпуск даже на месяц, — Ханна ехидно заулыбалась, мельком, мол ненароком, погладив свой живот, — Но, чтобы тебя увидеть, придёт хоть завтра, ты же его знаешь.
Бередя душу сомнениями, я улыбнулась и вся отдалась уроку математики, который, — я хотела верить, — отберёт у одиозные, мутные мысли, как уличный хулиган отбирает у прохожих телефоны.
Дни тянулись как пожёванная жвачка — лениво и неинтересно. Бена все также не было, но, как я думала, не потому что он тяжело болен, а по причине сломанной правой ноги, представляете?
Сколько можно плохих новостей?
Ханна говорит, что когда он не пришёл в школу первый день после каникул, нога его была в целости и сохранности. А сам Бен меня уверял, — когда я пришли его навестить, — что ночью он хотел выпить воды и покатился с лестницы. И итог — целая голова, чудом оставшаяся без единой царапины, но сломанная нога.
— Бен, я знаю, что ты не любишь, когда с тобой обходятся как с ребёнком, но вот, что я тебе принесла, — я ретировалась на кухню, а вернулась в зал с пачкой ванильных кексов, политые клубничным сиропом, которые так обожал дедушка.
— И что же это? — Бен откинул голову на спинку дивана, дожидаясь меня.
Освободив кекс от тесной прозрачной плёнки, я поцеловала Бена в щеку, почти полностью сунув ему кекс в рот.
Ханна захохотала, опершись локтями о крышку рояля. А ещё она непроизвольно массировала свой живот. Это значит, что она переживает по этому поводу. Нужно будет с ней серьезно поговорить.
— Что это? — Бен забрал у меня кекс и понюхав его, подсел ко мне ближе.
— Это кексы с ванилью. Тебе такие не по душе? — смотрела, как самый важный для меня парень (не считая папы и Тео) аппетитно жуёт светло-коричневый кекс.
— Я кексы не люблю, но вот эти, кажется, я собираюсь есть всю жизнь!
— Правда, тебе нравится? — мне было очень радостно, что дедушкины вкусы очень схожи со вкусами Бена.
— А смысл мне врать?
— Ну да, — почесала ногтем макушку.
В зал вошла Грета — бабушка Бена. Эту женщину, кажется, я знаю больше, чем её собственные внуки. Бен и Ханна тут недавно, а я даже будучи малышкой, была знакома с ней. Мама часто меня на неё оставляла, когда уходила.
— Деточка, здравствуй, — грудь Греты чуть затряслась от смеха, когда она стала меня гладить по макушке, превратив мое причёску в пушистую снежнику.
— Здравствуйте, как ваша жизнь? — я хотел выглядеть максимально доброй.
— Все по-старому: боли в ногах, каждый день смотрю передачи про некультурных девчонок, которых пытаются образумить.
Грета снова хохотнула.
— Когда все остаётся так, как было — это не всегда плохо, — заверила я.
Грета мельком глянула на своего внука, а затем ответила мне с примесью грусти:
— В этом ты права, милая моя.
В тот вечер Греты отвела меня на кухню и сказала, что очень рада тому, что именно я стала девушка Бена. Она меня очень любит, ценит, доверяет мне, хочет видеть меня даже в качестве жены Бена, — говорила мне она, почти плача. А мне только и оставалось, что соглашаться и горделиво улыбаться на каждое слово.
Новая неделя не несла в себе Бена из-за его повреждённой ноги. Буду заходить к нему каждый день. А иначе, я не знаю как видеться с ним по-другому.
— Либо у меня мания преследования, либо вон тот парень смотрит на нас всю перемену, — Ханна берет меня за локоть и показывает мизинцем на парня, так сильно напоминающего мне моего Бена.
Кажется, у меня тоже мания. Только вот мания Бена. Не видя его, мне начинает казаться, что он везде и на каждом углу.
Парень был слегка плотнее, чем Бен. На голове красовалась синяя бейсболка, а одет был в чёрные обтягивавшие джинсы и светло-бежевую футболку с надписью что-то вроде «ATLETICO». Он и вправду был немного похож на Бена — такие же пухлые щеки и чёрные милые глаза. И пожалуй, больше сходств не было.
— Может, он смотрит не не нас? — и как только я усомнилась в этом, я словила на себе воздыхательный взгляд. Он смотрел на меня как на снегопад в середине мая.
— Вот, ты видела? — не переставая глядеть на парня, выпалила Ханна.
Пару секунд мы смотрели друг-другу в глаза, словно влюбляясь. Но нашу ленту взгляда, проходящая через всю столовую прервал мимо проходящий человек. И я смогла разрушить гипноз.
— Ты что, Виви? — Ханна толкнула меня локтем, прерывисто хихикая. — Я не имела в виду, что его нужно сейчас же убить взглядом. Пусть себе смотрит.
Я начала бояться. Лицо стало гореть от всего, что внутри меня закипало.
— Нам нужно на третий урок, — сказала я, бросив в сумку Ханны свой носовой платочек, так как у меня их было два.
Мы начали собираться, доедать свои бутерброды, и в это время, я ненароком глянула в сторону раковины, у которой обычно толпятся ученики, не желающие пить чаи и кофе школьной столовой, и предпочитают пить обычную воду из крана. У этой раковины стоял тот самый парень с синей бейсболке. Он улыбнулся мне и мгновенно вышел в коридор.
— Ну что, идём? — Ханна подхватила меня за локоть и мы пошли как самые настоящий подруги на урок. В коридоре второго этажа, нас даже видела Руби.
Интересно, что она думает обо мне? Но что бы она не думала — мне все равно. Она предала меня, использовала, а такое прощать — не в моих силах, извините.
Из-за плохой погоды, казалось, что уже вечереет, но было ещё утро. На земле лежали замещающие сугробы, по небу лениво ползли свинцовые облака, словно их забрызгали слякотью. И под окнами школы, откуда я смотрела вниз, почти никого не было — улицы осиротели.
— Что там? — шепнула Ханна, глянув за окно. — Ты там кого-то увидела?
— Нет, все отлично. Просто задумалась.
Пока учительница беседовала с моим одноклассником Робертом, я могла себе позволить разговаривать с Ханной и не думать о том, что меня сейчас выгонят.
— О чем? Или о ком? Не о том парне же?
Ханна протыкала карандашом ластик, словно обычный ластик был её самым ненавистным врагом. Она нервничает.
— Конечно нет. Ты же сама сказала, он просто смотрел на нас как... все смотрят.
На самом деле, именно о нем я думала, глядя на темно-голубые сугробы и лужи.
Мне всерьёз страшно от мысли, что мне он симпатичен. Я понимаю, что мне всего семнадцать лет, и влюбляться — это в череде нормального, и даже очень, но я не хочу любить никого кроме Бена. Хочу быть только с ним. Навсегда. И мысли такие у меня появились не потому, что я задумалась о выборе между ними, ни в коем случае! Бен застыл у меня в сердце не за внешность, а за то, какой он. За то, что он — Бен Леман — мое родное.
Это был последний урок. Мы как можно быстрее решили смыться, чтобы никто из учителей не оставил нас в актовом зале, для того, чтобы мы оценили выступления новичков по вокалу или актёрству.
«Вы когда нибудь слышали о певице по имени Руби?» — подкалывала всегда Руби, когда она ещё была мне близкой подругой. Будет правильнее — лучшей.
А я всегда поддерживала шутку так: «А об актрисе Вивиан Блэр и подавно»! И, оставался шлейф смеха в школьном коридоре, удалились на улицу, домой.
— Виви, телефон! — выпаливает Ханна, имея ввиду, что мой телефон остался на столе учителя Дункана.
Забрав свой телефон, и повторно пожелав учителю доброго конца дня, я выскочила в коридор, ударившись лбом о чей-то, кажется, локоть... Костное что-то.
— Эй, что за дела? — Ханна толкает парня в грудь, требую объяснений.
И только потерев лоб, подняв голову к верху, я опешила. Это был опять этот парень со столовой. Сколько можно?
— Эй, эй, не надо, — остановила я Ханну, заглянув в такие глубокие глазные яблоки парня. Они были такими другими — живыми, интересными. Привыкнув к глазами Бена, я забыла о других.
— Извиняюсь, простите, — сказал только парень и, поправив козырёк бейсболки, ушёл. Вконец своего пребывания рядом с нами, с улыбкой глянул на мой лоб.
— Чудище такое! — буркнула Ханна, исследую мой лоб. И стала хохотать.
— Что ты смеёшься?
— Твой лоб.
— Что с ним?
— Розовый след. Как попка поросёнка.
Из-за этой шутки мы всю дорогу до дома смеялись как сумасшедшие. Как можно было сравнивать удар локтем мне в лоб с задницей поросёнка? Это невообразимо.
* * *
— Тебе все ещё также больно? — я тихонько гладила марлевую ткань на ноге Бена. Казалось, что это нога Бена такая ужасно твёрдая, а не гипс.
— Если не двигаться, то нет.
Я наблюдала за парнем, которого скорее всего буду любить всю жизнь. Он взял в руки пульт и сделал музыку потише; стал поглаживать свой серебряный перстень большим пальцем, стуча остальными пальцами по своей груди в такт песне.
Я все ещё не могу до конца понять, как это — быть слепым. Какого каждый раз открывать утром глаза и не ощущать никакой разницы; какого разговаривать с человеком, не видя его лица; как можно сделать комплимент человеку, если он вдруг будет знать, что ты слеп. Он сочтёт тебя идиотом и лицемером. Или какого, например, не знать, как ты выглядишь утром, идя в школу, гуляя ты или спеша на грандиозное свидание своей жизни.
Незрячие — великие оптимисты.
— Ви, а помнишь того парня? — с нотки позитива начала Ханна. — Который дал тебе в лоб и смотрел как маньяк... чертов идиот.
Густые и прямые брови Бена сразу же оказались на его лбу. Черт возьми, зачем Ханна вспомнила об этом при нем?
— Как это дал в лоб? — по голосу Бена чувствовалось, что он недоволен. — Эй, если что-то не так — не смей молчать.
Бен потянулся ко мне с почти не слышным стоном из-за боли в кости, взял меня за руку, поглаживая запястье.
— Все нормально! — заверила я, проведя тыльной стороной руки по щеке Бена.
— Не надо врать, Виви.
— Не вру, — выпалила я, намекая Ханне, чтобы она перешла на мою сторону. — Я просто шла по коридору, и какой-то парень не заметил меня и слабо, очень слабо ударил меня по лбу. Вот и все.
— Ага, что свиная задница нарисовалась на лице, — пошутила Ханна, чуть позже объяснив, что у них с Беном в детстве была такая шутка: когда кто-то больно ударялся и кожа становилась розоватой, они друг-друга царапали словом «свин».
— Ничего не было! Он извинился даже.
Бен сквозь зубы хохотнул:
— Ну, ещё бы не извиниться.
Дома, когда все ушли спать и телевизоры были больше не слышны, я осталась один на один с тишиной. А тишину я хоть и очень люблю, но изредка она начинает меня бесить. Чем? Мыслями. Какими? Ну, вот той ночью — мыслями о слепом Бене, который думает наверное, что я там с парнями развлекаюсь в школе. Почему эти мысли есть? Потому, что у меня есть совесть. Я хороший человек.