Его солнечный лучик - Астариет

Предупреждение к главе (❗):

◆ Употребление алкоголя.

Помните, спиртные напитки несут вред Вашему здоровью... не злоупотребляйте ими.

___________________________________________

Осенний сад маркиза был полон природных звуков: шум падающих листьев, хруст опавшей листвы под ногами и гулкий стук подошвы, как удар подков по влажной земле, смешивались, создавая своеобразную мелодию. Астариет всегда отличалась независимым характером и стремлением к свободе. Одежда, которую она предпочла сегодня, отражала ее характер: она маршировала в черно-красном женственном мундире, похожем на боевой костюм воина из сказок, завязывая свои пышные, яркие, как пламя заката, рыжие волосы в высокий конский хвост. Черная куртка из мягкой ткани с вышивкой цветущих белых роз и герба их рода, с красной отделкой и красивым тканевым поясом, выгодно подчеркивающим ее тоненькую талию, была идеально подобрана к широким бордовым штанам, заправленным в высокие сапоги, облегающие ее изящные голени. Белая рубашка с высоким воротом, выглядывающая из-под куртки, придавала ее образу элегантности и строгости. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь густую листву, рисовали на лице юной воительницы нежные узоры, как от волшебного кинопроектора.

Отец Астариет, маркиз Сезар, мужчина внушительного роста, с широкими плечами и густыми усами, с суровым, но справедливым лицом, бросил ей в руки деревянное орудие - меч, весь в темных крапинках. Меч, хотя и деревянный, но бывший точной копией настоящего боевого оружия с острым лезвием и тяжелой рукоятью.

Легкий ветерок шелестел листьями, создавая ненавязчивую мелодию, под которую разворачивалась сцена обучения. Девушка с мечом в руках стояла на одной стороне сада, словно неподвижная статуя. Ее изящные черты лица, обычно светящиеся беззаботной улыбкой, сейчас были напряжены, отражая решимость, которая горела в ее глазах. Она была сосредоточена, как хищник, готовящийся к атаке.

На противоположном конце сада, опираясь на свой собственный тренировочный меч, стоял ее отец в полном боевом обмундировании. Тяжелая куртка, опушённая мехом подтверждала его готовность к обучающему спаррингу. Он был готов научить свою единственную дочь искусству фехтования. Искусству, которое может спасти ее жизнь и сделать ее сильной и независимой.

Астариет была не просто дочерью маркиза, а наследницей древнего рода вестморейских офицеров, что состояли на службе в королевских войсках Вестдебурга. Воин всегда жил в ее душе. И сейчас, под нежным шелестом осенних листьев, она была готова учиться и раскрыть в себе фехтовальщика, чтобы защищать свою семью, землю и честь.

В их одинакового цвета глазах горел один огонь, одно стремление: превзойти себя, достичь совершенства, победить в этой невидимой битве с судьбой. Осенний сад стал их ареной, а шелест листьев - музыкой их борьбы.

- Готова, отец. Начнём? - произнесла она, голос ее был тверд, хотя и дрожал от волнения.

- Конечно, дочь моя, - ответил маркиз Клермонт, его губы тронула едва заметная улыбка. - Но помни, что я не буду делать тебе поблажек. Я буду требовать от тебя всего, что требуется от настоящего бойца. Это не просто игра, Астариет. Это подготовка к жизни, где ты сможешь защитить себя и тех, кто тебе дорог.

- Я понимаю, отец. Я никогда не искала легких путей, - ответила Астариет, ее взгляд был устремлен на меч, сжимаемый в ее светлой руке. - Я хочу научиться защищать себя и тех, кто нуждается в защите.

- Так и должно быть, ягодка. Давай начнем с основных ударов. Покажи мне свою силу, - изумрудные очи маркиза внимательно следили за движениями дочери.

Она сделала несколько неуклюжих, но решительных ударов мечом.

- Вот так? - спросила она, ее голос звучал неуверенно.

Сезар покачал головой.

- Нет, дочь моя. Сила есть, но ты должна научиться контролировать ее. Удар должен быть точным, а не просто сильным. Попробуй еще раз.

Астариет глубоко вдохнула, сконцентрировавшись на каждом своем движении. Ее действия стали более точными, каждый удар был направлен с удивительной мощью.

- Уже лучше. Ты начинаешь понимать, - похвалил маркиз, его губы снова тронула улыбка. - Теперь давай перейдем к защите. Попытайся уклониться от моих атак.

Астариет замерла, ее тело напряглось, готовясь к дальнейшему шагу.

Маркиз Клермонт начал атаковать, его движения были быстрыми и точными. Астариет ловко уклонялась, блокируя удары. Она двигалась, как кошка, легко и грациозно, ее движения были непредсказуемы.

- Отлично, ягодка! Ты все лучше справляешься. Ты умеешь слушать и учиться, - воскликнул маркиз, его слова были полны гордости.

Астариет тяжело дышала, но на ее лице сияла улыбка.

- Спасибо, отец. Я никогда не думала, что смогу так хорошо держать меч.

- Ты сделала большие успехи, Астариет, - произнес маркиз, его взгляд был полон гордости. - Я вижу в тебе силу и решимость. Ты готова стать защитницей тех, кто нуждается в помощи.

- Да, отец, - ее голос прозвучал уверенно. - Я готова. Я буду защищать свою семью, своих друзей и всех, кто нуждается в справедливости.

- Это именно то, во что я верю, ягодка моя, - его глаза сияли от гордости. - Ты будешь отличной защитницей. Но помни, что путь воина - это не только сила, но и мудрость. Ты должна научиться не только защищать, но и понимать, когда сила не нужна, а требуется дипломатия и сострадание. Ты должна быть мудрой, Астариет. Ты должна помнить, что сила - это всего лишь инструмент. Использовать ее нужно с умом, чтобы приносить добро, а не зло.

- Я буду помнить, отец, - ее взгляд был тверд и полон решимости. - Я буду совершенствовать свои навыки.

- Я не сомневаюсь в тебе. Ты - настоящая аристократка, сильная и преданная своим идеалам. Мир нуждается в таких, как ты.

- Спасибо. Благодаря твоей помощи и поддержке я все смогу!

- Я всегда буду здесь для тебя, Астариет. И помни, что сила не только в оружии, но и в сердце. Твоя доброта и преданность делают тебя по-настоящему великой, - произнес он с любовью в голосе.

- Спасибо, папенька. Я обязуюсь применять свои навыки для защиты и справедливости, всегда оставаясь верной своим идеалам и тем, кого люблю.

Солнце медленно опускалось за горизонт, окрашивая небо в багровые цвета, а Астариет и маркиз Сезар, уставшие, но довольные, в обнимку отправились в дом. В их сердцах теплилась надежда на светлое будущее, где справедливость и добро всегда будут побеждать.

Свет заходящего солнца, проникая сквозь витражи обеденного зала, отбрасывал красноватый оттенок на лицо герцога Вигерда, в то время как его сын Гилберт прятался в тени в конце стола, подальше от солнечных лучей. В воздухе витал аромат свежезаваренного черного чая, но атмосфера в трапезной была напряженной как струна.

Герцог Вигерд, человек, чье имя внушало страх и уважение во всех уголках королевства, с безразличным видом просматривал свежий выпуск газеты. Его взгляд, обычно холодный и проницательный, сейчас был наполнен яростью, а губы сжаты в тонкую линию. Неожиданно он бросил газету на дубовый стол с такой силой, что та разлетелась на отдельные листы. Его режущий взгляд скользнул по Гилберту.

- Стыд и срам прятаться за юбкой женщины, - проворчал он, его голос был пропитан презрением. - Ради Вас эта девушка даже решила взять в руки меч, наверное, совсем отчаялась в защите с Вашей стороны.

Ангельские глаза Гилберта расширились от резких слов отца, его лицо бледнело, а в груди зарождался удушающий комок. Он поставил чашку на стол дрожащей рукой и опустил взгляд на столешницу, словно боясь встретиться с глазами отца. Его охватил глубокий, жгучий стыд. Старые раны, вызванные детскими травмами, вновь открылись из-за словесных нападок герцога. Гилберта всегда преследовал этот страх - страх не оправдать ожиданий своего отца, человека, который видел в нем слабость, а не силу. Вигерд Калиман, герой войны, завоеватель земель, мечтал о наследнике, который продолжит его дело, который будет столь же могущественен, как и он сам. Но Гилберт был другим. Он не жаждал славы, не стремился к власти, его привлекала красота мира. Он любил поэзию, музыку, живопись и всегда находил утешение в своих картинах, а не в сражениях на полях битвы. Гилберт не был трусом, просто он был не таким, как его отец. Он был мягким, чувствительным, с тонкой душой, легко ранимой, как лепестки цветка. Он был добрым, сострадательным и всегда стремился к гармонии, а не к разрушению. Но Вигерд не понимал этого. Для него Гилберт был просто слабым, никчемным мальчишкой, не достойным носить имя Калиман.

Гилберт смаргивает слезы, которые грозят пролиться, и сжимает руки в кулаки, изо всех сил стараясь сохранить самообладание. Он всегда казался хрупким, словно тонкий хрустальный бокал, готовый разбиться от любого неосторожного движения. Ему было досадно слышать упрёки, особенно от родного человека, всегда ожидавшего от него мужества и силы. Гилберт хотел бы оправдаться, объяснить, что он не слабый, но его отец никогда этого не поймет. В глазах герцога он всегда чувствовал себя разочарованием, слабым и недостойным родового имени Калиман. И всё же слова Вигерда имели над ним влияние, мгновенно загоняя мягкую и чувствительную душу Гилберта в угол.

При мысли о том, что он не соответствует ожиданиям своего родителя, Гилберт вспоминает любимую жену. Его глаза наполняются слезами, когда он думал о неизменной поддержке Астариет, о ее нежном сердце и остром уме, она всегда была готова защитить его. Он вспоминает тот день, когда Астариет решила научиться фехтованию не от отчаяния, а потому, что хотела стать сильнее ради него. Она хотела, чтобы он не чувствовал себя слабым, чтобы мог спокойно смотреть в глаза своему отцу, не боясь осуждения. И Гилберт был глубоко тронут ее решением, он был благодарен за ее любовь, за ее преданность, за ее веру в него. Гилберт понял, что он не один в этой борьбе, что у него есть человек, который любит его таким, какой он есть, который не требует от него невозможного. Он любил Астариет больше жизни и всегда будет благодарен ей за то, что она научила его быть сильнее не в физическом смысле, а в духовном. Гилберт понимал, что он никогда не станет таким, как его отец. Но знал, что может быть сильным, не бегая от своих слабостей, а признавая их и принимая как часть себя. Он был не воином, а художником, и его сила лежала в его творчестве, в его любви, в его духовной твердости. Он был готов бороться за свою семью, за свою любовь, за свою душу.

В эту секунду, когда он только уцепился за позитивные мысли, Гилберта, словно лезвием кинжала, вновь пронзила острая боль осознания того, что он не способен защитить Астариет, что он не может соответствовать требованиям отца. Он ощущал тяжесть собственных недостатков, неспособность оправдать высокие стандарты рода Калиманов, и эта мысль еще больше усугубляла его страдания. Его плечи опускаются, а голова склоняется к груди, как будто бремя стыда и сожаления давит на него.

Герцог, заметив сокрушенное выражение лица сына, не смягчился. По языку его тела был виден страх, растерянность, и это вызывало у главы рода Калиман только раздражение. Он считал, что слабость - признак никчемности, порока, который не должен быть свойственен наследнику, и Гилберт должен изменить свой характер, иначе никогда не займет свое место во главе их рода. Вигерд мечтал о том, чтобы его отпрыск стал таким же сильным, беспощадным и хладнокровным, как он сам, чтобы без колебаний мог управлять своим огромным владением, завоевывать новые земли и подавлять любые мятежи. Но Гилберт, напротив, был мягким и чувствительным. В нем была иная сила.

- Только не думайте сказать мне, что ваша сила - это любовь и сострадание, - холодно промолвил Вигерд, его глаза сверкнули неприязнью. - Такие слабости принадлежат простолюдинам, Гилберт. Аристократия не может себе позволить такую мягкотелость. Вы должны быть сильным и безжалостным, как я.

Дрожащими губами Гилберт пытался как-то возразить, но слова родителя ранили его, как лезвие ножа, и его слабое и ранимое сердце еще сильнее сжималось. Но даже борясь со своими эмоциями, Гилберт не мог заставить себя возненавидеть своего отца и в глубине его души тлеет пламя гнева.

- Мое предназначение не заключается в том, чтобы повторять Ваши ошибки, - тихо проговорил Гилберт, не поднимая взгляд. - Я хочу использовать свои таланты, чтобы делать мир лучше, чтобы помогать другим, а не причинять им боль и страдания.

Герцог Вигерд холодно усмехнулся, в его глазах заблестела ирония и солнечный зайчик забегал по столу, родившийся от столкновения лучика солнца со стеклом монокля на глазу герцога.

- Вы считаете, что таким образом сможете достичь успеха? - с издевкой проговорил мужчина. - Вы заблуждаетесь, Гилберт. В мире, где справедливость уступает место жестокости, Вы будете раздавлены.

Слушая герцога, Гилберт опускает взгляд на собственные руки, бледные от недостатка солнечного света. Он знал, что в словах отца есть доля правды. Мир был жесток, и оставаться в нем добрым и чувствительным было опасно. Но он не мог изменить себя, стать суровым и жестоким, как требовал от него отец. В его душе жила мечта о красоте, о цветах и гармонии.

- Я знаю, что мой путь будет трудным, Ваша Светлость, - Гилберт резко поднял голову, и его голубые очи были тверды, в них плескалась уверенность. - Но я готов пройти через все испытания, чтобы оставаться верным себе. Я хочу стать известным художником, который сможет перенести в свои картины красоту мира, его нежность и доброту. Я хочу творить, а не разрушать.

Вигерд посмотрел на него с нескрываемым пренебрежением. В его представлении искусство - это пустая трата времени, не приносящая никакой пользы. Он не мог понять, как можно тратить жизнь на что-то такое бессмысленное. Герцог Калиман, саркастически усмехаясь, бросил взгляд на своего сына:

- Красота и доброта, Гилберт. Ваше наивное стремление к этим качествам станет Вашим падением. Отбросьте эти иллюзии и станьте сильным, как настоящий аристократ. Помните, что в этом мире сильный выживает, а слабый гибнет.

Гилберт знал, что отец прав. Мир был жесток, и мечты в нем часто разбивались о камни реальности.

- Я откажусь от множества вещей, отец, но никогда не от своих идеалов. Я не верю, что сила должна основываться на жестокости и эгоизме. Существуют и другие пути, пути чести и справедливости. Я буду защищать свою семью иными способами.

Усмехнувшись, Вигерд наблюдал за своим чадом с нескрываемым разочарованием:

- Мы посмотрим, Гилберт, - промолвил он. - Но я предупреждаю, что Ваши идеалы сделают вас уязвимым. Вы не сможете защитить себя и свою семью, опираясь на какие-то абстрактные понятия. В этом мире нет места доброте. Только сила гарантирует безопасность.

В эту холодную вечернюю атмосферу, в трапезной, пропитанной тяжелым духом противостояния, Гилберт принял решение. Продолжая слушать упреки герцога Вигерда, в сердце Гилберта зародилась определенность. Он будет не меняться, а совершенствоваться и оставаться собой, любить Астариет и защищать ее, несмотря ни на что. Он обязательно найдет свой путь, свой способ быть сильным.

Он вышел в коридор, и его взгляд скользил по мрачным стенам, отражающий серость его собственных чувств. Он сам не заметил, как ноги привели его в кухню, прямиком к винному погребу. Гилберт никогда раньше не прикасался к спиртному. Даже мысль об этом вызывала у него легкое отвращение. Его воспитание, основанное на строгих принципах и правилах благородного общества, не допускало подобных вольностей. Однако после разговора с герцогом его душа была глубоко ранена. Слова, сказанные с легким презрением, ударили по его самолюбию, заставив сомневаться в собственной ценности. Гилберт остро ощущал свою несостоятельность, свою неспособность соответствовать ожиданиям, которые на него возлагались. Он чувствовал себя беспомощным, словно его собственная жизнь превратилась в безжизненную марионетку, управляемую волей других. В этот момент желание убежать от реальности, от этой душевной боли стало для него настоятельной потребностью.

Он спустился по лестнице, и его взгляд упал на винный деревянный шкаф. Гилберт никогда не бывал в этой части поместья, но сейчас его внутренний голос шептал: «Попробуй, это облегчит страдания». Он вспомнил слова своего отца, которые звучали в его голове как упрек: «Только слабак будет напиваться до беспамятства, сильный же найдет выход». Юноша не хотел быть слабым, не хотел быть подобным тем, кто утоляет свои душевные раны в алкоголе, но в этот момент казалось, что спасения от этой душевной пустоты нет, и в голову ему пришла мысль утопить свои печали в вине.

В своих покоях с наглухо зашторенным окном, Гилберт налил себе бокал красного вина. Вишневая жидкость закружилась в хрустальном бокале, словно приглашая его в мир забытия. Он сделал осторожный глоток, чувствуя, как тепло разливается по его замерзшему телу. Алкоголь слегка обжег, оставив на языке непривычный вкус, что принес с собой иллюзию утешения.

Ночь шла своим чередом, а Гилберт продолжал не пить, а напиваться. Вот тогда-то комната и начала кружиться перед его глазами, а вино притупило боль, но вместе с тем окутало туманом, размывая границы реальности и фантазий. Он не мог припомнить, когда в последний раз чувствовал себя таким беззаботным, таким невесомым.

После веселого времяпровождения в семейном гнезде Клермонт, мышцы девушки ныли от изнурительной утренней тренировки под руководством маркиза Сезара, но она всё ещё чувствовала себя полной энергии и предвкушения следующей встречи с судьбой. ​​​

Вернувшись в поместье Калиман, она со скрипом отворила дверь в супружеские покои, как вдруг её встретил удушающий алкогольный запах, который висел в воздухе, словно тёмное облако, предвещающее неприятности. Она оглядела тихую комнату, освещенную лишь теплым светом настольной лампы, где царила напряженная атмосфера, и заметила Гилберта, полулежащего в кресле с бутылкой в руках, в чьих глазах таилась смесь стыда и растерянности. Девушка быстро подошла к нему. Он поднял голову, его лицо покраснело, дыхание сбилось, а зрение было затуманено. Гилберт прищурился, пытаясь разглядеть фигуру сквозь пелену опьянения.

- Аста? - пробормотал он, пытаясь сосредоточиться. Его слова путались, когда он попытался сесть прямее, но его движения были неуклюжими и неловкими.

Астариет никогда не видела его в таком состоянии и нахмурилась. Она, как никто другой знала, что ее муж не из тех, кто балуется алкоголем. В ее глазах читалась глубокая обеспокоенность и, быть может, даже гнев.

- Почему ты напился, Гил? - это все, что она могла сказать, поставив руки на бока. Её спокойный тон не скрывал беспокойства, которое терзало её изнутри.

Гилберт попытался улыбнуться, но его губы искривились в гримасе, которая больше походила на кривую насмешку, и он опустил взгляд на бутылку вина в своих руках, будто не узнавая её. Он почувствовал укол вины, но его быстро смыло дурманящим действием алкоголя.

- Мне просто нужно было что-то, чтобы снять напряжение, - пробормотал он, его голос был еле слышен.

Она села на подлокотник кресла, глядя на бутылку вина, которая, казалось, была виновницей всей этой неприятной ситуации.

- И что же такого случилось, что ты нашел единственный выход в выпивке? - спросила она мягко, но в её голосе проскальзывали стальные нотки.

Гилберт колебался, водя пальцами по тиснёной этикетке на бутылке вина. Он не хотел говорить о том, что произошло. Его глодала безысходность, а нежелание делиться своими слабостями с женой, которую он так любил, усиливало его страдания.

- Ничего страшного, - ответил он, делая очередной глоток вина, который, казалось, лишь усиливал его душевные муки.

Астариет за долю секунды выхватила бутылку из его рук, как если бы та была добычей, и подняла ее высоко над головой, словно в знак обвинения.

- Отвечай! - прикрикнула она твердым, но не лишенным мягкости голосом, который не оставлял места для сомнений. В нем слышалась не только требовательность, но и забота, которая пробивалась сквозь слои гнева.

Гилберт вздрогнул, словно от удара электрическим током, его очи расширились от неожиданности. Он вскочил на ноги, как будто его кто-то толкнул, и протянул руку, пытаясь отнять у неё бутылку, которая стала символом его позора, свидетельством его слабости.

- Пожалуйста, не делай этого, - взмолился он дрожащим голосом, слова вырывались из него, словно последние капли воды из пересохшего родника. - Я просто...

Астариет с ловкостью кошки увернулась от его неуклюжей попытки, одновременно скользя пятой точкой по мягкой обивке подлокотника. Она схватила его за локоть свободной рукой, ее прикосновение было твердым, но нежным, как прикосновение матери к своему ребенку.

- Скажи, что тебя беспокоит, - её голос был тихим, но в нем звучала сила, которую он никогда не замечал в ней раньше.

Гилберт споткнулся, его ноги подкосились, и он прижался к Астариет, словно ища в ней опору. Юноша не мог встретиться с ней взглядом, его стыд за собственную слабость, за то, что он не в состоянии справиться с проблемами самостоятельно, тяжелым камнем давил ему на грудь.

Гилберт под влиянием алкоголя позволил себе устроить сцену, выплеснуть всю накопившуюся боль и обиду. В его словах слышался отголосок недавнего разговора с отцом, который, возможно, вновь задел его за живое.

- Т-ты думаешь, что ты лучшая, Аста? Зачем я тебе нужен, если ты можешь все сделать сама? - слова Гилберта, искаженные алкоголем, срывались с его губ, как листья с дерева под порывом ветра. - Я тебе не нужен, не так ли? - выплюнул он, его голос сорвался, слезы выступили в уголках его глаз.

Астариет сжала его локоть, ее брови нахмурились, словно она пыталась разгадать сложную головоломку.

- Я не думаю так, - она произнесла это шепотом, но ее голос был ровным. - Я тебя люблю, поэтому ты мне нужен.

Голос юноши дрогнул, рыдание застряло в горле, он не мог поверить своим ушам. Гилберт никогда не сомневался в ее любви к нему, но неуверенность в себе, раздутая алкоголем, отравляла его разум, застилая ясность, и тот начал сомневаться в ее чувствах. Он чувствовал себя обузой, ненужным балластом, тянущим Астариет, сильную и независимую, вниз. Тяжелые мысли о том, что он не достоин ее любви, крутились в его голове, словно заезженная пластинка. И все это началось после чаепития с отцом. Глава рода Калиман не мог остановиться, снова высказывая свои претензии к нему. Его фразы, полные привычной формальности, как уколы наконечником стрелы, пронизывали мягкосердечность Гилберта: «Вы ни на что не годны»; «Вы слабак»; «Вы никогда не добьетесь успеха»; «Вы не достойны моего имени!»; «Знали бы Вы, кем была Ваша мать. Вы её копия!». Герцог Вигерд всегда был для Гилберта авторитетом, его слова, словно клеймо, оставляли неизгладимый след на его душе. И вот под влиянием алкоголя и душевной боли Гилберт произнес то, что никогда бы не посмел сказать:

- Я н-недостаточно хорош для тебя, - слова вырвались из него как будто сами по себе, они путались и спотыкались, подобно пьяной пчеле, запутавшейся в паутине.

Этой фразой он ранил не только себя, но и Астариет. Недовольство омрачило её лицо. Наблюдая за ним, она чувствовала его страдания. Девушка знала, что его слова рождены не настоящим убеждением, а глубокой неуверенностью, подпитанной спиртным и обидами. Но ее терпение было на пределе. Она уже много раз сталкивалась с его сомнениями, с его страхом быть недостаточно хорошим. Астариет всегда его успокаивала, убеждала в его ценности, но он, словно зацикленный на одной мысли, возвращался к своим страхам.

- Может, я сама как-то решу, хорош ты для меня или нет? - с сарказмом парировала та. Она устала от его сомнений, от его неспособности поверить в себя.

Гилберт, раздавленный тяжестью собственных сомнений и эхом жестоких слов отца, лишь обреченно кивнул, склонив голову. Его плечи опустились в знак поражения. Он чувствовал себя маленьким, ничтожным, недостойным любви Астариет.

- Я не заслуживаю тебя, - прошептал он, а слезы уже текли по его щекам. - Я только удерживаю тебя.

Астариет, стиснув в руке пустую винную бутылку, которую осушил Гилберт, отняла свою ладонь от его руки.

- Вот как? - хмыкнула она, выпрямив спину и усевшись на подлокотнике кресла поудобнее. - То есть, ты готов отпустить меня? Я могу и другого мужчину найти?

Гилберт поднял на нее пораженный взгляд. Её слова пронзили его сердце, словно заточенный кинжал. Мысль о том, что она может быть с кем-то другим, о том, что он может потерять ее, никогда не приходила ему в голову, и боль от осознания этого была невыносимой. Он в ужасе отшатнулся и дико затряс головой, словно пытаясь стряхнуть с себя этот кошмар, а затем схватил Астариет за руку, его пальцы сжали её кожу с силой, от которой его собственные костяшки побелели. Голос вырвался из него в отчаянной мольбе:

- Нет, пожалуйста, не говори так! - он умолял её, словно прося о милости.

От его крепкой хватки из ее вспотевшей руки выскользнула пустая бутылка. Она упала на напольный настил, разбившись вдребезги. Гилберт вздрогнул от резкого звука разбитого стекла, почувствовав такую же пронзительную боль внутри себя. Он был пьян, но в его глазах Астариет видела отчаяние, которое поглотило его, как море поглощает корабль.

- Но ты же сам говоришь, что не заслуживаешь меня, - она усмехнулась. Её голос звучал спокойно, словно она говорила о погоде.

Ей не хотелось продолжать этот бессмысленный разговор. Астариет не намеревалась укорять его, не желала давить на него. Она просто хотела, чтобы он поверил в себя, чтобы он увидел, как сильно она его любит.

Его глаза, затуманенные пьянящей смесью алкоголя, встретились с ее глазами, и у него вырвалось рыдание.

- Я... я не хочу... - он закашлялся, пытаясь сформулировать свои мысли, но слова захлебывались в слезах.

Астариет сложила руки на груди, ее поза была замкнутой и отчужденной.

- Чего не хочешь? - спросила холодно и отстраненно.

Гилберт задрожал при виде её оборонительной позы. Его сердце разрывалось на части. С трудом сглотнув, он попытался сквозь слезы сформулировать связные слова:

- Я... я не хочу, чтобы ты уходила, - выдохнул он, его голос был тихим и разочарованным.

Астариет победно растянула губы в коварной улыбке.

- Я знаю. Ты не умеешь сердиться, милорд. Совсем не можешь злиться на меня. Потому что тебе не на что гневаться.

Ослабевший Гилберт практически рухнул под тяжестью собственных эмоций. Он изо всех сил пытался противостоять манипулятивным словам Астариет, но их ядовитая суть проникала в его душу, словно яд, просачивающийся в открытую рану. Его голос дрожал, как струна скрипки под грубой рукой, и он едва выдавил из себя несколько слов:

- Н-но... я не хотел этого...

Астариет, заметив его состояние, осторожно спрыгнула с подлокотника кресла, где она пригрелась, словно хищница, готовящаяся к прыжку. Она опустилась на колени перед благоверным, взволнованно схватив его за плечи, пытаясь удержать его неустойчивое худое тело.

- Гил, тебе плохо? - прошептала она, как будто наблюдая за умирающим жуком в лаборатории.

Веки Гилберта слиплись. Его тело отяжелело, и он почувствовал ошеломляющую поддержку от прикосновения Астариет, безмолвно снимающей тяжесть с его души. Все еще крепко зажмурив глаза, он мягко кивнул в ответ на ее вопрос, его голова склонилась к груди.

- Т-т-т-т... так устал, Аста... - прошептал он, и его голос словно утонул в тишине комнаты.

Не смея оставить глупого одуванчика одного, она просунула руки под его подмышки и обхватила за спину, как будто пытаясь запрессовать его в себя, якобы в некое безопасное убежище.

- Гил, тебя тошнит? Хочешь спать? - спокойно поинтересовалась. Он был слаб, он как глиняная игрушка в ее руках, и если бы та хотела, то могла бы делать с ним все, что пожелает.

Гилберт, словно брошенный в бурю корабль, качался из стороны в сторону. Астариет, сохраняя ледяное спокойствие, наблюдала за тем, как он, словно марионетка с обрезанными нитями, безвольно клонился к земле. Его голова вытянулась вперед, и он едва успел произнести слабый ответ, прежде чем усталость смыла его с ног:

- Мне... просто нужно отдохнуть, Аста...

Гилберта мучил не просто сон, а тяжелая пелена опьянения, что окутала его, стирая грани реальности и затягивая в пучину дурноты. Дыхание сбилось, превратившись в хриплые, прерывистые вздохи. Голова безвольно упала на грудь, а тело содрогнулось в конвульсиях, предвещая недоброе. Его желудок пытался избавиться от ядовитого груза, циркулирующего по организму и вот, не сдержав напора подступающей тошноты, Гилберт издал мучительный стон, и его вырвало от того, что он выпил слишком много вина. Рвотные массы, пахнущие кислым вином и чем-то горьким, о чем Астариет не хотела даже думать, запятнали безупречную белизну ее рубашки и черноту форменной куртки, но тот был бессилен это остановить. Несмотря на подступивший к горлу отвратительный ком, Астариет подавила рвотный позыв. Ее лицо осталось бесстрастным, словно высеченное из крепкого камня. Она с детства была приучена к милосердию и не была брезгливой и робкой девицей, падающей в обморок от вида чужих недугов. С ледяным спокойствием девушка выждала, пока Гилберта оставит тошнота и его организм очистится от излишков ядовитого зелья. И всё же внутри неё, подобно ядовитой змее, разгорался гнев, обвивая ледяными кольцами сердце от того, что ей пришлось столкнуться с таким неприятным событием.

Когда приступ рвоты закончился, мышцы его живота заболели от спазмов. Он чувствовал себя так, будто из него выкачали всю жизнь, оставив лишь оболочку, наполненную стыдом. Этот жгучий стыд, подобно ледяному ветру, обжигал его щеки, окрашивая их в багровый цвет. Но холод этот был внутренним, рожденным осознанием собственной беспомощности. Опустив глаза, он увидел на дорогой ткани куртки Астариет следы своего позора. Едкий привкус желчи все еще обжигал горло, мешая говорить, а желание извиниться за свою несдержанность застревало в горле, как камни, не в силах пробить заслон из стыда и слабости. Слова никак не хотели выходить из его пересохших губ, и он цеплялся за край ее куртки дрожащими пальцами, как утопающий за спасательный круг, не в силах оторвать взгляда от испорченной вещи.

«Жалок. Ничтожен» - эти слова эхом отдавались в его голове, били по самолюбию, напоминая о пропасти, разделявшей его и эту девушку - воплощение спокойной силы и благородства.

Задержав дыхание и набравшись терпимости, Астариет, словно не замечая его состояния, сбросила с плеч запачканную куртку и небрежно отбросила ее в сторону. Ее прикосновение к его щеке, легкое и невесомое, отозвалось жаром во всем его теле. Она достала из кармана брюк белоснежный, словно первый снег, платок и бережно принялась вытирать его рот. Этот простой жест заботы пробил броню Гилберта, заставив его тело содрогнуться от сдерживаемых эмоций, а щеки вспыхнуть, как пламя костра. Он чувствовал себя маленьким и беспомощным, полностью зависящим от ее заботы. Этот нежный жест наполнил его горько-сладким теплом, пронзительным напоминанием о ее доброте перед лицом его уязвимости.

- Посиди на полу, я сейчас принесу тебе воды.

Она поднялась на одно колено, готовясь подняться, и на мгновение их взгляды встретились. В ее глазах он увидел не отвращение или брезгливость, а тревогу и сочувствие. Это открытие ударило по нему сильнее любого упрека, вызвав острый приступ стыда, и он инстинктивно потянулся, чтобы схватить ее за руку, но девушка успела встать. Пока Астариет ходила за водой, Гилберт сидел на полу, не в силах сдвинуться с места. Его взгляд был прикован к оставленному ею платку, все еще хранившему тепло ее руки и тонкий аромат ее духов.

Когда она вернулась, в ее руке был стакан с водой. Он инстинктивно потянулся к ней, словно ища опоры, и прошептал:

- Прости.

Слово прозвучало хрипло и неуверенно, но в нем было столько невысказанного раскаяния, что Астариет невольно улыбнулась. Она присела перед ним на корточки, свободной рукой обхватила его дрожащие пальцы и поднесла стакан к его губам.

- Пей, - приказала она мягко, и в ее голосе слышались материнские нотки, словно она успокаивала напуганного ребенка.

Губы, пересохшие от крепкого алкоголя, с трудом обхватили край стакана, и он послушно сделал несколько глотков, чувствуя, как прохладная вода, проскользнув по горлу, отозвалась внутри приятной дрожью, прогоняя сухость и тошноту. С каждым глотком сознание Гилберта прояснялось, сменяя мутную пелену опьянения стыдом за свою несдержанность. Он сильнее сжал руку Астариет, словно ища в её прикосновении прощения и утешения.

В этот момент он ясно осознал, что его стыд не имеет значения. Важно лишь то, что рядом с ним человек, готовый протянуть руку помощи, даже когда он сам не достоин этой помощи.

- Молодец, одуванчик, - Астариет следила за его губами, крепче сжимая его пальцы.

Её голос, наполненный мягкой насмешкой и нежностью, заставил Гилберта покраснеть, уголки его губ тронула легкая улыбка. Это прозвище, данное ему ею ещё в детстве, всегда пробуждало в нём воспоминания о беззаботных днях, наполненных смехом, до того, как мир стал темным и жестоким, накрыв его своей гнетущей тенью.

Астариет, став его женой, не растеряла своей детской непосредственности, но в её заботе о нём теперь сквозила мудрая сила, готовая поддержать и защитить. Она, заметив, что Гилберт готов окончательно завалиться на неё, поставила стакан на пол и, приобняв его за талию, осторожно приподняла и повела к кровати.

Гилберт с облегчением рухнул на мягкие перины. Алкоголь, впервые в жизни им опробованный и принятый в такой дозе, полностью овладел его телом, лишив его привычной твердости ног. Он был благодарен Астариет за её молчаливую поддержку, за то, как бережно она уложила его, словно большого ребёнка.

Гилберт ощутил теплый прилив ностальгии, когда Астариет заботливо откинула назад его соломенную челку, упавшую на лоб, и нежно поцеловала его, точно так же, как делала это много лет назад, когда он был маленьким мальчиком, полным надежд и мечтаний.

Он крепко зажмурился, пытаясь сдержать слезы, внезапно защипавшие в уголках глаз. Слезы эти были вызваны не физической болью или обидой, а чем-то гораздо более глубоким - осознанием собственной слабости, контрастирующей с непоколебимой силой и преданностью Астариет. Её поцелуй, наполненный безграничной любовью и заботой, прогнал остатки мрачных мыслей, витавших в его голове, подобно коршунам, кружащим над уставшим путником. В её присутствии он чувствовал себя защищенным от всех бед, словно вновь стал тем беззаботным мальчишкой, каким помнила его она, - беспечным, полным энергии и веры в лучшее.

Позвав горничных, чтобы те привели покои в порядок после того, что он накуролесил, Астариет села подле Гилберта, наблюдая за тем, как постепенно разглаживаются морщинки беспокойства на его лице. Лицо, еще недавно искаженное болью и отчаянием, медленно обретало привычное спокойствие, словно бушующее море, убаюканное ласковым шепотом ветра. Она была уверена, что причиной его срыва стал не просто алкоголь, а скорее обычный, на первый взгляд, разговор с герцогом Калиманом. Разговор, возможно, всколыхнувший его старые раны, о которых он так старательно пытался забыть, спрятав их глубоко в лабиринты своей души. И Астариет была готова на всё, чтобы залечить эти раны своей любовью и преданностью, окружив Гилберта светом и теплом, которых ему так не хватало в мире, полном интриг, лжи и предательства. Она видела в нем ранимого мальчика, нуждающегося в защите и утешении матери, которой у него не было.

Пока горничные бесшумно сновали по комнате, убирая битое стекло и поднимая с пола ее куртку, испачканную его блевотиной, Астариет сидела на краю кровати под балдахином и успокаивающе поглаживала его по волосам, шелковистым и мягким, словно перья редкой птицы. Она напевала мелодию, знакомую им обоим с детства - колыбельную, под которую они засыпали, прячась ночью на чердаке родового поместья семьи Калиман. В этих защищенных стенах, пропитанных запахами старых книг и пыли, они создавали свой собственный мир, полный фантазий и грез, мир, в котором не было места титулам, разочарованиям и жестокости. И сейчас, напевая эту мелодию, Астариет словно пыталась вернуть их в то беззаботное время, когда единственной проблемой было придумать новую игру или найти спрятанные сокровища под запыленной крышкой сундука. Она хотела, чтобы Гилберт, пусть и на краткое мгновение, забыл о своих тревогах и окунулся в атмосферу тепла, безопасности и любви, которую она так старательно создавала для него.

Её рука легла на его ладонь, переплетая их пальцы в молчаливом обещании всегда быть рядом. И в этом прикосновении, полном нежности и силы, Гилберт черпал надежду и с нежностью вспоминал те ночи волнения и страха, с которыми он пробирался на чердак вместе с Астариет, спасаясь от неодобрительных взглядов и резких слов их родителей. Он прижался щекой к прохладной подушке, колыбельная сглаживала острые углы его пьяных воспоминаний.

Астариет была для него не просто женой, но и верным другом, опорой и защитницей. Она знала, что путь к исцелению будет долгим и трудным, но также была готова пройти его до конца, не отступая и не сдаваясь.