Гематофагия|Магическая битва фанфик

Это было утро — семь с хуем, то самое утро, когда солнце ещё не начало испепелять землю, а люди не успели всё испортить своей утомительной, гнилой энергией. Потому что спали, а мир делал вид, что дышит.

Свежо, лёгкий ветер, запах бензина, как в тех редких поездках, когда ты с родными уезжаешь «на природу» не потому что хочешь, а потому что надо. Типа счастье по расписанию, типа утро начало чего-то хорошего.

Анами стояла у ворот колледжа с чемоданом, будто на краю света. Ни шагу назад, и, честно, вперёд тоже как-то не тянет. Смотрела на Годжо Сатору так, что если бы взгляд мог убивать, он был бы пеплом на асфальте, размазанный кедами студента первокурсника.

Анами не хотела в Киото. Не то чтобы она вообще что-то хотела, просто не туда. Не так. Не по чьей-то указке. Она бы предпочла просто сдаться. Сесть на землю, прямо перед воротами, под этим гребаным солнцем, которое через пару часов начнёт жарить так, что кожа пойдёт пузырями.

Пусть волдыри. Пусть обезвоживание, солнечный удар, кома. Зато по собственному выбору.

Корявому. Глупому. Неодобренному. Но своему.

— Да брось, я даже с тобой поеду, ну что ты, — лепетал Сатору с этой своей фирменной идиотской ухмылкой, как будто этим можно сгладить хотя бы одну занозу.

Справа стояли Мегуми, Нобара и Юджи. Как солдаты по стойке, будто провожают своего бойца. Было так тошно, что подступало к горлу. Хотелось вывернуть себя наизнанку: кишки, память, кожу с лица. Хотелось врезать Мегуми по челюсти, по гордости, по его этой всевидящей спеси, которой он всё якобы понимает.

А Юджи? Стоял, глядя в асфальт, как провинившийся первокурсник. Как он вообще нашёл в себе наглость прийти? После всего? После неё, разбитой, униженной, выжатой насухо, как грязная тряпка, или не него, а кого-то в нём.

Нобара вытирала слёзы рукавом, делала вид, что просто чешет глаз. Ха, конечно. Что-то в ней застряло с того вечера, не вышло, не отжалось, не прооралось.

И вдруг онемевшее тело Нобары врезается в неё, обнимает до хруста. До того самого хруста, от которого у тебя проваливается внутренний каркас. Анами застыла, не плакала, не отвечала. Просто стояла. Вдыхала этот едкий воздух, в котором всё не то.

— Нобара, всё будет хорошо. У тебя есть Вуду и гвозди, — выдохнула Анами, почти с усмешкой.

Но обе понимали — эти гвозди не помогут прибить душу обратно.

— Мы приедем к тебе на выходные! — завопила Нобара, уже почти всхлипывая.

Юджи подошёл неуверенно, обнял за плечи. Слишком крепко. Слишком неуклюже. Слишком Юджи. Анами внутренне дёрнулась.

Ты правда это делаешь? — хотелось крикнуть. Ты, блядь, забыл, что было?

Но... он не мог по-другому. Ему снесло башню тогда, ещё в том кафе. С первого взгляда — да, бывает и такая хрень. Не похоть. Не мания. Просто... чистая, пронзительная химия.

И она, сука, срабатывала. Анами заробела впервые. Неестественно для себя. Для той, что говорила:

«Влюбляться — удел идиоток».

Но в его объятиях было тепло.

Безопасно. Как будто Сукуна — это отдельно. Как будто он был только оболочкой. А может, всё-таки чувства к ним обоим? К Королю? К этому растерянному идиоту?

Она потерялась. И это бесило.

Взгляд Нобары упал на них, и Анами всё поняла. Ебаный треугольник. Геометрия, что крошит кости.

Кто это написал? Кто автор этой убогой пьесы? Покажите мне его. Я его задушу.

Анами плюхнулась на пассажирское сиденье рядом с Годжо. Щёлкнули замки, дверь захлопнулась с глухим тхум. Воздух в салоне был прохладный, пропитанный лёгким ароматом кофе, кожаной обивки и как всегда этой его вечно успокаивающей, раздражающе самодовольной аурой.

Годжо растёкся в кресле, как на курорте. Идзити часовой механизм, молча завёл машину. Аккуратно, на автомате.

— Я думаю, недели хватит, Анами, — голос Сатору был расслаблен, — Яга делает тебе милость. В других условиях, будь уверена, он бы уже убивал обоих. — усмехнулся, будто это был хороший анекдот.

— Очень ободряюще.

— Не веди себя, как маленькая, — лениво отмахнулся он. — Думаешь, я хочу, чтобы моего последнего родственника казнили?

Она дёрнулась.

— Родственника? — нахмурилась, как будто он только что назвал её домашним животным.

— Ну... раз уж всё вскрылось, могу говорить вслух, — протянул он, потянулся, зевнул. — Твой клан и мой слились давным-давно. Ветка вымерла, но генетическая линия осталась. Яроми и Годжо. Мы связаны. Не близко, но достаточно, чтобы это звучало, как в плохой мыльной опере. Ну, ты поняла — все эти «мы не должны были влюбляться», «это запрещённый союз» и бла-бла.

— Пиздец. — других слов просто не было. Тишина повисла в салоне, как занавес перед актом второй.

— Вот именно, — спокойно согласился он, — А теперь слушай. Мне нужно понять, почему Сукуна тянется именно к тебе. За эту неделю я постараюсь выяснить, что ты такое, Анами Яроми.

— Я? — она напряглась, выдох резкий.

— Ага, — голос стал чуть ниже. — Я вижу в тебе то же, что и в себе. Это семейное. Тем более, я тоже был таким же. И остался. Просто чуть умнее.

Он хищно усмехнулся, вытянул ноги, устроился поудобнее. Дорога тянулась ровно, как струна перед натяжением.

На протяжении двух часов они почти не говорили. Аними слушала стук колёс, ловила мелькание теней деревьев и думала, как всё пошло по одному месту.

Когда подъехали к Киотскому колледжу, небо стянуло серыми тучами. Солнце ушло, ветер усилился, резкий, влажный, пахнущий грозой. Анами вылезла из машины, волосы разлетелись. На каменной дорожке стояла Май Зенин. Опёрлась на одну ногу, взгляд ленивый, губы скривлены в кислую ухмылку.

— Ну, привет, Яроми, — холодно сказала та. — Май Зенин. Не лучший вариант врага или друга. Так что определяйся быстро.

Анами прищурилась. В ней была та же порода, что у Маки. Тот же хруст в голосе, та же вязкая тьма, исходящая изнутри. Даже волосы прямые, рваные. Что-то в этих Зенинах реально било по нервам. Лёд под кожей.

— Я не за этим сюда приехала, — выдавила она сквозь зубы, горло сжалось.

— Уже вижу, как у тебя это получается, — фыркнула Май. — Удачи.

— А вы уже подружились! Обожаю! — вмешался Годжо, хлопнув в ладоши. — Анами, будь хорошей девочкой. Без клубов, без пьянок, без проклятых оргий. Я приеду через неделю. Чмоки! — сел обратно в машину и умчал, как ветер.

И осталась она. Одна. Стоящая напротив Май. Ветер рвал подол кимоно, волосы хлестали по лицу, как плети. А перед ней была девчонка с глазами, острыми, заточенными на вражду.

— Пошли, а то опоздаем на лекцию, — бросила Май через плечо, уже шагая вперёд, будто у неё внутри встроен компас, указывающий путь не к цели, а к дисциплине.

Анами плелась следом, чемодан уже где-то растворился, как и чувство, что она добровольно здесь. Киотский колледж отличался от Токийского. Двор был чужой, углы непривычные, даже ветер другой, чище, но грубее, будто обдирает кожу с мыслей. Природа свежая, стриженная, ухоженная, но воздух пах проклятой силой — той же самой, что и в Токио. Это их роднило. Запах боли, запашок крови, вкус магии, что лизнула тебя один раз и уже не отпускает.

Май коротко показала ей комнату: спартанская, минималистичная, как будто здесь не живут, а пересиживают катастрофу. Потом они пошли в класс.

— Утахиме-сан, ученица из Токио прибыла, — сухо и почти безразлично донесла Май, как будто говорила не про человека, а про новый стул в классе.

— Хорошо, — Утахиме подняла взгляд. — Яроми?

— Да. Анами Яроми, — ответила она, стоя прямо, как надо, но внутри — будто на костях предков.

Норитоси Камо закатил глаза так демонстративно, что если бы у презрения был звук, это был бы именно он. Тодо потирал ладоши с энтузиазмом, в голове уже куча дебильных вопросов. А Мива вообще сидела в телефоне, уткнувшись в экран, и что-то строчила, скорее всего, Мехамару, потому что больше у неё никого и не было.

Анами села рядом с Май. Жесткие края стула будто впились в кости напоминая, что тут тебе не дом.

Утахиме открыла книгу и начала лекцию:

— Сегодня поговорим о крови, семье и истории магии.

Голос ровный, чётким, с лёгкой хрипотцой будто у женщины, которая и в бою, и в библиотеке одинаково опасна.

Анами посмотрела в окно. Серое небо нависло, как пелена. Где-то там, за стенами колледжа, ребята, вероятно, гоняются за проклятиями, кто-то орёт, кто-то ржёт, кто-то кого-то спасает. А она тут, как в санатории для проклятых, слушает занудную монотонную речь, от которой мозг ссыхается до состояния изюма.

Зевота подступала, как от антигистаминных, медленная, липкая, с ощущением, будто у тебя в крови сироп вместо энергии.

— Как вы знаете, магические семьи изначально строились на Трёх великих кланах... — начала Утахиме, но для Анами это прозвучало как «бла-бла, ты вырожденка».

Она знала эту лекцию. Знала на подкорке. Великие семьи. Проклятая кровь. Брак по расчёту. Ритуалы, в которых девочек приносили в жертву.

Мысли плавали где-то между Токио, Сатору, этой Май с лицом вечной язвы и Юджи, объятия которого до сих пор ощущались на плечах. И, может быть, Мегуми.

— ...Из трёх великих семей, — продолжала Утахиме, — Клан Годжо, Зенин и Камо. Каждая семья сохраняла не только род, но и технику, статус и идеологию. Некоторые семьи были изгнаны, потому что их сила противоречила балансу, — она взглянула поверх очков. — Некоторые... вырезаны.

Анами поёжилась. Она явно почувствовала взгляд. Нет, не осуждающий, скорее испытывающий. Проклятие прошлого вплетено в неё до нервов. Утахиме знала, кто она. Уж точно знала больше, чем хотелось бы.

— Некоторые дети, рождённые в таких семьях, становились алтарными жертвами или продавались, как рабы, — произнесла та. — Потому что рождённые без дара бесполезны. Но ещё страшнее рождённые не с тем даром.

Анами почувствовала, как в ней всё поднимается: злоба, усталость, одиночество, память о крови и боли.

Плечо напряглось, пальцы сцепились в кулак. Май сидела рядом как будто на параде спина прямая, лицо нейтральное, будто на нём отражаются эмоции только по расписанию.

Тодо тем временем подвинулся ближе.

— Хэй, Анами, — прошептал, — Тебя кто-нибудь уже спрашивал: кто твой идеальный тип в мужчинах? Ты больше по Мегуми или по Итадори?

Она повернулась к нему с таким взглядом, что даже камень бы пересох.

— Я по женщинам.

Он расхохотался, довольный, будто получил идеальный ответ.

— Слишком крутая, чтобы быть обычной, я так и знал!

Утахиме стукнула по столу.

— Тодо, заткнись! Анами, — она чуть смягчилась, — Раз ты здесь, тебе будет предложено пройти углублённую практику по технике крови. Мы поговорим с Гакугандзи и решим, кто сможет стать твоим куратором.

Май тихо фыркнула. У неё, кажется, было собственное мнение на этот счёт. Но его она удержала внутри.

Анами снова посмотрела в окно.

Неважно, кто будет её куратором.

Всё равно никто не понимает, каково это — быть последней из клана, от которого отреклись боги, люди и даже собственная плоть.

***

Вечером они отправились в центр Киото — не в эти бездушные токийские закусочные с куриными крылышками из фритюра и заветренной лапшой, а в старую лавку, где до сих пор хранили рецепты, передававшиеся от бабки к бабке. Суши здесь делали руками, а не машиной, а лапша тянулась, как тонкая нитка судьбы.

Они сидели на полу, за низким столом, на подушках, пахло жареным тофу, свежим имбирем и бульоном с комбу.

— Родственник Сатору, интересно, — медленно произнёс Норитоши Камо, отхлёбывая зелёный чай.

— Веришь этому долбанутому клоуну? — хмыкнула Май, скрестив руки.

— Да какая разница? Это же было сто лет в обед. Просто отголоски древнего инцеста, — вмешалась Анами, облокотившись на ладонь. — Мы тут все друг другу сраные кузены, если подумать. Чем древнее род, тем больше у него грязи и ублюдков родственников. Правда, Камо?

— Заткнись, Яроми, — выплюнул тот с презрением. — О вашем выродке-клане даже архивы зачистили. И видно почему.

— Ребята, давайте просто спокойно поедим... — жалобно подала голос Мива, но её, как обычно, никто не услышал.

— Нет, но всё-таки. Это правда, что ты крутишь роман с Сукуной? — продолжал Камо, как будто обсуждает прогноз погоды.

— Как это низко, — процедила она с едким сарказмом, — Слушать сплетни. Ты же вроде потомок великого клана, а рассуждаешь как заборная бабка.

— Да ты и есть суть Яроми. Скользкая, как змея. Красивое проклятие с глазами. Всё на вид, ничего внутри, — его голос был холоден, спокоен и излишне сексуален, не к месту.

Анами резко подалась вперёд, как будто собиралась двинуть ему палочкой по лбу.

— Я тебе сейчас...

— Прекратите, — сказала Май. Не громко. Но так, что воздух сгустился. — Оставьте свою желчь для тренировок. И дайте спокойно поужинать.

Все заткнулись. Камо уткнулся в лапшу. Анами скривилась, достала телефон. Уведомление.

Вас добавили в чат «Сучки Годжо Сатору».

Вы чё, серьезно? — мелькнуло в голове.

Нобара:

Кто что делает?

Юджи:

Мы же сидим в одной комнате ☺️

Анами:

Я в какой-то древней японской забегаловке жую суши с Камо, Мивой и Май. На троих, между прочим один сет...

Мегуми:

Камо тебя уже успел отхуесосить?

Анами:

Иди нахуй, Фушигуро.

Мегуми:

Ахаха, удачи.

Снова этот черноволосый со своей подколотой харизмой. Всегда знает, как попасть в точку даже с расстояния в сто километров и один чат.

Она посмотрела на остатки роллов, на хмурого Камо, уткнувшегося в чашку с чаем, на Май, что ковырялась в васаби и на Миву, которая кивала каждому слову, будто это спасёт ей жизнь.

— Ну и компания, — пробормотала она тихо.

Снаружи моросил дождь. Старый телевизор в углу пел забытое эстрадное. И на миг показалось, что и суши, и Камо, и «Сучки Годжо Сатору» — просто чья-то тупая шутка.

***

Янтарный свет скользил по деревянному полу, прорезая зал тонкими, острыми как лезвие полосами. Воздух густой: пахло потом, металлом и старым ладаном, что въелся в стены колледжа. На татами два силуэта, замерших, как перед дуэлью насмерть.

Камо стоял прямо, без капли напряжения. Вытянутый, собранный, самоуверенный. Анами ниже стойкой, хищнее. Глаза горели фиолетовым, как яд под кожей.

— Интересная ты зверушка, Яроми, — произнёс он, отражая её удар одной рукой. — Но слишком очевидно.

Она сменила тактику, не лезть лбом. Закрутила пальцы, сосредоточилась. Глаза дрогнули, и с них будто сорвался эфирный налёт. Иллюзия. Видение. Проклятая техника. Его собственная смерть. Он морщится на долю секунды будто захлебнулся картинкой.

Но только на секунду.

— Не плохо, — усмехается, — Техника не плохая. Исполнение дерьмо.

— Твоя будто лучше! — шипит она, и срывается в атаку, рвёт расстояние, достаёт катану. Резко, красиво. Сталь свистит воздух, будто рвёт его.

— Вспомнила про оружие? — усмехается Камо.

В следующий миг он рядом. Близко. Перехватывает её катану, выкручивает больно, с щелчком в запястье, и прижимает её лопатками к татами. Тепло его тела впритык. Ладонь на груди. Вес. Давление.

— Яроми бы гордились тобой, — шепчет он почти ласково. — Самурайский клан ясновидцев. Ммм.

Её дыхание сбито, грудь вздымается, лицо пылает не то от злости, не то от унижения.

— Слезь с меня, Камо... — сипит она.

— Не спеши, — его голос — спокойный яд. — Я изучаю.

— ЧТО?

— Глаза. Клан. Всё. Ты не просто мелкая шавка с даром. Ты наследие. Я чувствую это. — он чуть прижимает катану сильнее. — Вот только ведёшь себя, как идиотка, а не как потомок ясновидцев.

Он улыбается. Тонко, опасно.

— Встань, — говорит он, отступая, кидает рядом катану, с металлическим стуком, она падает к её ногам.

Анами поднимается. Рука дрожит от ярости. И чего-то ещё теплого, мерзкого, прорастающего из-под ребер. Победить его. Убить? Нет. Победить. Заставить его замолчать. Признать. Преклониться. Хоть на секунду.

Он поворачивается к выходу. Анами сжимает зубы.

С балкона, верхнего уровня зала, наблюдает Утахиме. Она не аплодирует. Не делает пометок. Только сдвигает брови и шепчет себе под нос.

— Эти двое... ещё чуть и натворят дел. И не дай бог мне потом это разгребать.

Норитоши Камо был представителем клана Камо. Того самого, блядь, из священной тройки. Он носил своё происхождение, как бронированную маску, и его ЧСВ было не просто запредельным оно выбивало потолки.

Клан Камо дрочил на традиции. До судорог в суставах, визга в венах. У них в уставе, кажется, значилось:

«Сдохни, но в традиционном костюме».

Они были теми, кто мог с гордостью сосать, но исключительно на коленях, по древнему церемониалу, желательно с поклонами в пол.

И да, их техника крови сама по себе на грани нарушения всех моральных и магических законов. Управлять своей собственной кровью, запускать её, как проклятую пулю? Это было из разряда священного извращения. Но для Камо верх достоинства.

Поэтому, когда Анами Яроми впервые вошла в класс, Камо понял сразу: он её ненавидит.

Потому что в ней текла кровь не просто чуждая — оскорбительная. Она была изгнанной, грязной, густой, как нефть, как смола, засохшая в щелях старых храмов. Кровь, которая не должна была существовать.

В ней не было благородства, не было структуры, не было... чистоты. Только чёрная вязкая энергия, липкая и бесстыжая. Так не должна выглядеть магия. Так выглядит рвота богов.

И вот что злило Камо до дрожи в скулах — он боялся её. Да. Потому что где-то в глубине он знал: она сильнее. Просто пока не умеет это использовать. Её техника спит.

Клан затёрли в учебниках. А дураки, что это сделали, думали, будто можно вычеркнуть проклятье из истории. Нет. Оно всегда возвращается.

Через боль рождается сила. Через лишения приходит знание.

Камо молчал. Но внутри всё трещало. И он понимал: если дать ей волю — эта сука выжжет всё.

Уставшая, вымотанная до скрежета в костях, Яроми шла по дворику Киотского колледжа и смотрела на пионы. Цветение — пышное, неприлично красивое. Эти цветы всегда были её любимыми. Мягкие, как кожа младенца, и при этом мрачные в своей торжественности.

Она когда-то видела их в храме. Огромные, жирные цветы, пьяно склонённые к земле, как будто сами себя несли в могилу.

«Король цветов», — говорила одна мико, — «символ богатства, благородства и... печали».

И тогда Анами засмеялась. Потому что поняла: это о ней. Никакая она не сакура, не лилия. Ни девочка, ни мечта, ни утренний ветер. Она — перецветший пион, слишком тяжёлый, чтобы держать голову прямо. Слишком красивый, чтобы не гнить.

Она родилась, чтобы быть благородной. А её кормили грязью. Ломали с мягкой нежностью, с поцелуями, хлюпающими, как рвота.

Она сильная, да. Но пион — он ведь тоже сильный, пока не начинает вянуть. Анами не знала, на какой стадии находится. Цветёт ли ещё или того уже воняет.

После утренней тренировки с Камо в теле осталось терпкое, вязкое ощущение будто кто-то влил в неё горькое вино и забыл выпустить. Он всё-таки задел. Не физически, нет. Глубже. Где-то в районе левого подреберья, туда, где застревает злость, стыд и чувство: «Я — ничто.»

Этот с чёлкой по бокам, в традиционном наряде, как будто сошедший с древней гравюры, смотрел на неё, как на отброс. Как на ублюдка. И, что хуже всего, она чувствовала, что он прав. Что она есть этот отброс.

Вроде бы и клан за спиной. Вроде бы и фамилия внушающая страх. Родственница самого Годжо, мать его...

Мать и бабка мотались с ней по съёмным хатам, сменяя адреса. Кто-то приходил. Кто-то смотрел. Кто-то исчезал. И они снова уезжали. Боялись? Прятались? Была ли это забота или страх теперь уже не разберёшь.

Мать смотрела на неё со страхов глазах, и бег этот весь был лишь для того, чтобы её скрыть, но от кого?

Бабка пыталась учить. Что-то бормотала, шептала про кровь, глаза, ритуалы. Но, как оказалось, это ничего не дало. Сейчас она знает точно: она не знает о себе от слова совсем.

Анами присела на скамью. Спина сгорблена, руки в карманах, волосы спутаны ветром. Тихо. Только шелест пионов, будто шёпот из старого дома.

Удар в тишину:

— Сестра! — конечно, Тодо.

Она не поднимает головы, даже не вздрагивает.

— Ты явно сидишь тут без дела! — его голос, как заряд бодрящего кофе в вену.

И в нём всё: и жизнерадостность, и одержимость, и этот дикий кайф от жизни.

— Тодо, нет, — вздох, почти мольба.

— ДА! Настало моё время показать тебе... НАСТОЯЩУЮ проклятую технику! — его глаза сверкают, как у полубога в шортах.