Глава 3| Под куполом безумия
Холодный, противный, дождь. Сама небесная крыша прохудилась, и теперь сквозь трещины в мир сочится темная энергия. Капли стучали по куполу, натянутому над психиатрической лечебницей, словно чья-то дрожащая рука методично выстукивает код Морзе: «Вы отсюда не выберетесь».
— Давай в обход! — бросил Итадори, кивая Мегуми.
Тот уже мчался вдоль обшарпанной стены, тенью скользя между выбоинами от древних взрывов. Проклятье огромное, с перекошенной челюстью и глазами, как у дохлой рыбы, не отставало. Лапы с когтями, острыми как бритвы, царапали бетон, оставляя за собой борозды ржавой слизи.
Анами и Нобара работали в тандеме без лишних слов, дурацких сантиментов.
— Резонанс! — Нобара впилась пальцами в воздух, и гвозди, вонзившиеся в лапу твари, взорвались изнутри.
Проклятие, мерзкое, тварное, дергалось на месте, но Нобара приготовила гвозди. Один, два, три сыпались в его левую руку, как будто она вбивала крест в его собственную плоть. Анами подскочила. Не взлетела — вырвалась. Катана описала дугу, и голова проклятия улетела, как крышка консервной банки.
— Я же сказал только отвлечь! — рявкнул Юджи, подбегая.
— Ага, и просто стоять, смотреть, как сожрёт одну из нас? — Анами повернулась к нему, и её глаза холодные, как лезвие, заставили его замолчать.
Юджи замялся. Внутри всё сжалось не от страха, нет. От осознания, что она права.
— Хорошо. В здании ещё одно. Но мы его не нашли. Придётся разделиться.
Психушка. Чёртов ад в миниатюре. Заброшенные коридоры, пропитанные запахом тлена и безумия. Стены, испещрённые криками психов, которые когда-то царапали здесь свои последние мысли.
— Ана... — начал Юджи, когда они зашагали в левое крыло.
Она развернулась. Катана у его горла. Тонкий, острый край, почти царапнул кадык. Она не улыбалась. Даже не смотрела в глаза.
— Если хочешь закончить, как тот урод продолжай.
Он развёл руками, сглотнул. Не потому что испугался. Потому что понял.
Молчание. Только их шаги, эхом отражающиеся от заплёванных стен. Палаты с обшарпанными кроватями, с криками на стенах, выцарапанными ногтями и чужими смертями. В воздухе воняло формалином, гнилью, мочой и чем-то проклятым. Дождь снаружи стекал по куполу, как слёзы, которые ты не можешь выдавить из себя, даже если хочешь. Анами шла первой. Её плечи были напряжены, но рука с катаной идеально ровна. Она знала, что где-то здесь, в этих стенах, что-то ждёт. И оно смеялось. Тихим, противным смешком, доносящимся из каждой щели.
Они свернули в широкую комнату будто актовый зал, но с проваленным потолком. Там было тихо. Слишком тихо. Затем тень дрогнула. В спину Юджи ударило чувство будто кто-то засунул руку в грудную клетку и начал щупать сердце. Он обернулся. Из глубины коридора медленно шёл Махито. Всё такой же с мерзкой улыбкой идиота и глазами, полными пустого восторга. Он будто тащил за собой шлейф клоунской ярмарки и пытки.
— Это, что за клоун? — спросила Анами, склонив голову, как волчица перед броском.
— Махито. Лоскутный дух, которого тяжело убить, — проговорил Итадори, будто с камнями во рту.
— Про него говорил Годжо?
— Да...
— Снова ты, Итадори, — Махито скалился, как ребёнок на конфетной фабрике, — На этот раз притащил вашу новенькую? — он облизал губу. — Она хоть драться умеет?
И в эту секунду Анами исчезла. Взлетела. Как вспышка, и по воздуху, как нож сквозь сливочное масло, разрезала щеку Махито. Кровь вязкая, масляная, с оттенком чего-то нереального пролилась, как краска с холста. Он на миг замер, потрогал лицо. Затем радостно захихикал, и на глазах начал растягиваться, расти, превращаясь в нечто огромное, уродливое.
— Анами, нет! — крикнул Юджи, но было поздно.
Махито метнулся, его тело то вздувалось, то сжималось, мышцы сдвигались, будто он состоял из пластилина. Его ладонь вытянулась, деформировалась в копьё, и он вонзился в Анами. Или попытался. Потому что в следующую секунду воздух взорвался криком. Её катана, чёрная, как зрачок в полнолуние, отразила удар, и проклятая энергия хлестнула, как хлыст. От удара пол треснул. Штукатурка посыпалась с потолка, как пепел.
— Ты умеешь играть, — сказал он с ухмылкой.
— Я умею убивать, — прошипела Анами. Её глаза светились фиолетовым — не светом, нет. Это было как свет мёртвых звёзд, вспышка боли, которую не забыть.
Махито снова рванулся вперёд. Его рука выросла в щупальце, с клешнями и зубами. Он атаковал как зверь. Она отбивала, как машина. Удары звенели, будто звон в голове того, кто выпил слишком много и вспомнил все свои ошибки.
— Тело просто мясо, — орал он, — Душа важнее! Я её изменяю! Ты тоже хочешь попробовать? Позволь мне потрогать твою душу!
И он почти дотянулся.
Анами увернулась. Слишком поздно. Его палец зацепил её запястье. Мгновение и в венах пошла боль. Он попытался перекроить её форму, заставить плоть стать чем-то другим. Но внутри он почувствовал нечто. Неправильное. Больное. Как баг в системе.
— Что ты такое... — выдохнул он.
Её катана воткнулась ему в плечо, раскроив до груди. Махито отшатнулся, его смех стал надтреснутым.
— Ты ломаешь правила.
— А ты думаешь, что они тебя спасут? — Анами покачнулась. Боль уже сжирала руку. Её тело дрожало, как струна на ветру. Но взгляд оставался чистым. Беспощадным.
Стук ног. Юджи влетел в зал. С кулаками, пылающими проклятой энергией, как две маленькие звезды. Он бил без раздумий. Как зверь. Как мясник, которому надоело жалеть.
Они били его вместе. Аними по телу. Юджи по душе. Махито кричал. От радости? От боли? Скорее просто от эйфории, как ребёнок, который нашёл новый пазл и его картинка уже вот-вот сложится.
И снова всё рухнуло. Потолок надломился. Один из щупалец Махито задел опору, и балка рухнула. Он схватил Анами за капюшон. Его пальцы, длинные и липкие, как медицинские зонды, впивались в её кожу, не оставляя ран только ощущение, будто кто-то ковыряется в её внутренностях тупым скальпелем.
— Ты такая хрустящая внутри! — он хихикал, а его голос рассыпался на десятки других, как будто в нём говорили все, кого он когда-либо перекроил.
Анами билась. Не как героиня, нет как загнанная в угол крыса. Рвала его пальцы зубами, царапала ногтями, но каждый раз он смеялся, а её плоть отвечала ей предательством мышцы дёргались сами по себе, кости ныли так, будто их начинали растворять.
— Юджи! — её крик был хриплым, слюна и кровь летели изо рта.
Итадори рвался к ней. Но стены ожили. Из трещин полезли руки бледные, с синими прожилками, с ногтями, как ржавые гвозди. Они впились в него, цеплялись за одежду, за кожу, тянули в разные стороны, как четвертующие.
— Отвали от неё, тварь! — он рвал их кулаками, но на месте одной вырастали три.
Махито тем временем тащил Анами к люку. Тот зиял в полу, как провал в ад. Воняло сыростью, гнилью и чем-то сладковатым как будто там, внизу, что-то переваривалось.
— Ну чё, новенькая, экскурсию устроим? — он оскалился, и его рот растянулся до ушей, обнажая ряды мелких, острых зубов.
Анами плюнула ему в лицо.
— Сдохни, уёбок.
Он замер. Потом засмеялся. Звук, как скрип пенопласта по стеклу.
— О, мне нравится!
И тогда он швырнул её в люк. Она полетела вниз. Темнота. Удар о что-то мягкое, мокрое. Когда она открыла глаза, перед ней был Махито. Но теперь он не прятался.
Он встал над ней, и на секунду в гнилом полумраке канализации он казался слишком прекрасным, чтобы быть настоящим. Его тело было собрано, как идеальный коллаж: широкие плечи гимнаста, тонкая талия, пресс с чёткими линиями, будто выточенный из мрамора. Кожа бледная, почти фарфоровая, без единого изъяна, если не считать шрамов, аккуратно вплетённых в плоть, как декоративные швы. Голубые волосы, чуть растрёпанные, падали на высокий лоб, оттеняя ледяные глаза один ярко-голубой, почти сияющий, другой чуть темнее, с жёлтым отсветом, как у хищника. Он усмехнулся губы, чуть полноватые, приподнялись с одной стороны, обнажая острый клык.
— Ну что, нравится? — его голос звучал слишком сладко, как мёд с ядом. — Я старался.
И тогда она поняла. Всё это было обманом. Его красота всего лишь маска, натянутая на бесформенный ужас. Но пока он её носил был совершенен.
— Добро пожаловать в мой дом, сучка.
Вокруг шевелились стены. Канализация? Нет. Это было чрево чего-то большего. Трубы пульсировали, как вены. По полу ползали куски плоти то ли остатки жертв, то ли части самого Махито.
— Давай поиграем.
Его рука вонзилась ей в живот. Не проткнула. Вошла, как в воду, он начал играть с её внутренностями.
— Вот тут... страх. А здесь... ненависть. Ой, а это что?
Он нащупал что-то и потянул Анами закричала, но в этом месте никто не услышит.
Махито грубо схватил её за подбородок, притягивая к себе так близко, что она чувствовала его дыхание холодное, с привкусом меди и чего-то гнилостного. Его рука, сильная, с чётко прорисованными венами и длинными пальцами, не оставляла выбора только смотреть. Он изучал её лицо, как коллекционер, для него она повреждённый экспонат.
Глаза скользнули по разбитой губе, запёкшейся крови, синяку на скуле.
— Ты красивая, — прошептал он, и его голос звучал почти нежно, если бы не лёгкий стеклянный перезвон безумия где-то глубоко. — Но глупая.
Его большой палец грубо провёл по её нижней губе, размазывая кровь, будто краску.
— И это делает тебя интересной.
Он улыбнулся — широко, искренне, как ребёнок, нашедший новую игрушку. А потом сжал её лицо так, что кости заскрипели.
— Но игрушки ломаются.
— Ты пожалеешь, — прошипела она, сжимая зубы так, что челюсть свело судорогой.
Но он засмеялся. Звук, как треск ломающегося фарфора, и резко дёрнул её за волосы, закидывая раком себе на колени.
— Или ты? — его голос капал ядом, губы искривились в усмешке.
Хлопок. Его ладонь шлёпнулась по её ягодице. Не для боли, для унижения, чтобы кожа запылала от стыда.
— Итадори придётся сюда! — вырвалось у неё, но голос дрогнул, предательски.
Махито наклонился, горячее дыхание обожгло ухо:
— А этот уёбанский сосуд Сукуны? Он тебе нравится?
Его пальцы впились в её бедро, сжимая так, чтобы остались синяки.
— Или ты думаешь, он тебя спасёт?
Он засмеялся снова, и в этом смехе не было ничего человеческого. Только пустота, как в заброшенном морге.
— Он даже себя спасти не может.
Махито прижал Анами к полу, его пальцы впились в её щёки, заставляя смотреть прямо в его безумные, разноцветные глаза.
— Какая же ты живучая, — прошептал он, и его голос рассыпался на десятки других: детский смех, старческий хрип, женский шёпот. Его язык, длинный и слишком гибкий, скользнул по её разбитой губе, собирая капли крови.
— Вкусно, — он засмеялся, и в этот момент...
Всё взорвалось. Потолок рухнул в эпицентре алого вихря. Бетонные плиты испарились, не долетев до пола. В клубах пыли, медленно опускаясь, стоял он. Рёдзу Сукуна. Без улыбки. Без шуток. Только ярость.
Его нога впечатала Махито в пол, кости треснули с сочным хрустом.
— Ты осмелился прикоснуться к тому, что принадлежит мне? — голос Короля Проклятий звучал тихо, и от этого было в тысячу раз страшнее.
Махито захихикал, его тело начало растекаться:
— Она же не твоя на самом де...
Удар. Сукуна вонзил пальцы в его грудь и вырвал что-то. Не сердце, не плоть, а саму суть его проклятого существования. Один взмах. Невидимая сила срезала левое плечо Махито, рука упала на пол, превратившись в лужу слизи.
Махито закричал впервые за всю свою жизнь.
— Я не убью тебя, — прошептал Сукуна, сжимая клокочущую массу в кулаке. — Потому что смерть — это милость.
Он сжал. Тело Махито взорвалось в клочья, но не исчезло оно собралось обратно, как пазл, который кто-то насильно склеивает.
— Повторишь — сделаю так, что ты будешь собираться вечность. — Король проклятий развернулся к Анами. Она уже теряла сознание.
— Ты, — он шагнул к ней. — Испачкалась, — его палец коснулся её лица. Кровь Махито испарилась.
***
Кэнто Нанами любил стабильность. Не как философскую категорию или пустую фразу из книжки по саморазвитию, а как чёткий, математический ритм раз, два, три, четыре, пятница, обед, домой. Он любил хорошие сэндвичи, особенно с тунцом или курицей, где каждый ингредиент был выверен, словно уравнение: хлеб слегка хрустит, соус не течёт, тунец не воняет. Сэндвич как идеальная техника с проклятой энергии: или ты владеешь, или иди нахуй.
Он знал, что весь культ его стабильности — это просто способ не ёбнуться. Быстро, резко, со вспышкой и вспоротыми кишками на асфальте. Маги умирают молодыми. Это не романтика, это статистика, а он ненавидел статистику.
Офис тоже прикрытие. За светлой рубашкой и аккуратным галстуком скрывался человек, который хотел лишь одного — протянуть момент. Чуть-чуть оттянуть неизбежное. Не потому что боялся. Просто устал. От постоянного чувства, что каждый день, каждая миссия лотерея. Удача закончится, и ты вытащишь билет с надписью «смерть».
Его любимая булочная находилась в переулке недалеко от станции. Там не было ничего особенного облупленные стены, пластиковые стулья, на которых прилипают штаны в жару, и меню, написанное от руки фиолетовым маркером. Но там продавали его идеальные сэндвичи.
И, конечно, была она. Девушка за стойкой. До жути наивная, словно сошла со страниц дешёвого сёдзе: улыбка как из рекламы зубной пасты, розовые заколки, слишком громкое «Добро пожаловать!» и неизменное «Сегодня у нас сэндвич с особым соусом!». Иногда он думал, не иллюзия ли она.
Он не ходил туда ради неё. Конечно, нет. Просто хорошее место. Хорошее место, где можно притвориться, что всё нормально, что он не маг. Не убийца. Не судья и не палач. Просто уставший мужик, который хочет поесть и заткнуть этот шум в голове.
Девушка за стойкой улыбается, как всегда, но сегодня в уголках губ — что-то липкое, тёплое, недоговорённое.
— Нанами-сан, сегодня особый соус. — она проводит языком по нижней губе, и он понимает: это не про еду.
Лампа трещит громче. Она поворачивает ключ в двери, и вывеска «Открыто» гаснет.
Девушка щелкает замком. Звук, после которого либо трахаешь, либо труп. Нанами знает оба варианта. В подсобке пахнет мукой, сахаром и её потом сладким, чуть солоноватым.
— Ты же знаешь, я не... — он начинает, но она уже прижимает его к полке с банками варенья. Одна падает, разбивается.
Она срывает с него галстук и наматывает на кулак.
— Молчи. — шепчет она, и её зубы впиваются ему в шею, не больно, но так, чтобы остался след.
Её руки быстрые, дрожащие расстёгивают его рубашку. Пуговицы отлетают. Он хватает её за талию. Стеллажи дрожат. Банки с солёными огурцами гремят в такт. Она срывает с себя фартук под ним ничего, только бледная кожа и синяк под левой грудью.
Разрыв ткани. Её блузка рвётся по шву нечаянно или специально? Под ней лифчик розовый, милый, кружевной, как он любит. Она усаживается на него верхом прямо на мешки с мукой. Белое облако вздымается теперь они выглядят как два призрака.
— Черт... это мой последний чистый костюм, — он хохочет, цепляя зубами её сосок, а она уже кусает его за ухо, боль сладка, как тот самый «особый соус».
Ладони Нанами горят на её бёдрах, дыхание — прерывистое, горячее смешивается с запахом пыли и сладкой ванили из распечатанного мешка с сахаром. Она прикусывает его нижнюю губу, и он чувствует, как по спине пробегает ток не боль, не удовольствие, а что-то острее.
— Ты... такой предсказуемый, — шепчет она, срывая с него ремень. Металлическая пряжка со звоном бьётся об пол.
Он хочет ответить, но в этот момент вибрация. Тонкая, настойчивая. Опять. Телефон в кармане брюк. Сатору. Всегда Сатору.
— Чёрт... — Нанами отстраняется, но Айка ловит его за подбородок.
— Не смей. — её голос — как лезвие, — Не смей останавливаться.
Он хватает телефон. Уведомления о сообщениях от Годжо:
13:08 |Сатору
«Умоляю, загляни в заброшенную психушку, мои дети там воюют с духами и, возможно, собственными тараканами».
13:08 |Сатору
«Если они умрут, я буду в ужасе. Потом снова оживлю их и убью лично».
Девушка смотрит через его плечо.
— Снова работа?
Нанами вздыхает.
— Да...
Нанами пишет ответ:
13:10|Нанами
«Ты хочешь, чтобы я нянчился с твоими проблемными идиотами, пока они пытаются выжить в месте, где даже проклятья крестятся?»
13:10 |Сатору
«Да. И ещё там, кажется, спецкласс, но я не уверен. Может, это просто галлюцинация.»
13:11 |Сатору
«Спасибо, герой! 💋»
Дверь булочной захлопнулась за ним глухим хлопком, но её голос всё ещё звенел в ушах.
— Приходи завтра, Нанами, я буду ждать!
Слишком звонко, искренне. Он замер на секунду, не поворачиваясь, только сжал кулаки — ногти впились в ладони, но боль не пришла. Вместо неё липкое ощущение, будто он только что сорвал что-то важное и даже не заметил. Дождь бил по лицу, стучал по крышам машин, заливал тротуар будто весь город решил смыть его следы. Он шагнул в поток воды, и холодный ручей тут же заполз в туфли.
— Чёрт.
За спиной тёплый свет булочной, розовые занавески, дурацкие открытки на витрине.
Впереди тьма, радиоактивное свечение уличных фонарей и смс от Годжи, которое горит в кармане. Он достаёт телефон. Экран залит водой.
13:15 |Сатору
«Ты идёшь? Они уже пишут предсмертные записки.»
Нанами вытирает экран рукавом. Бесполезно. Вода течёт за воротник, скатывается по спине, заползает под кожу. Он не оборачивается. Но знает — она стоит у окна. Смотрит. Будет ждать, как дура. Нанами не собирался спешить. Он знал этих детей. Сильные. Они справятся. Пока справляются. Он не из тех, кто вмешивается раньше времени. Это как сэндвич: дай настояться.
13:20 | Сатору
«Если ты сдохнешь, не забудь оставить мне завещание. Я хочу твои часы».
Нанами фыркнул. Он придёт когда это будет действительно нужно. Потому что кто-то должен разруливать эту магическую хуету, когда дети уже на последнем издыхании, а их куратор в баре, забывший о собственных обещаниях. Но пока... пока он думает, что, возможно, в этой девушке со сэндвичами есть что-то большее, чем просто тупая наивность. Возможно, она напоминает ему, что люди ещё могут быть нормальными. Хотя бы в пределах двух кварталов и одной булочной.
***
Нанами вошёл в здание психбольницы. Стены здесь пахли затхлой тоской и медикаментами, которые никому не помогли. Свет тусклый, мигающий как будто сама реальность тут моргала, не выдерживая происходящего. Пол под ногами липкий, в воздухе странный привкус. Ни крови, ни гнили. Что-то между страхом и хлоркой. Его пальцы сжались в кулак почувствовал. Энергия. Проклятая, как последствие дурного сна. Липкая, мажущаяся по стенам, по потолку, по полу будто сам Махито, это ебаное лоскутное чмо, оставлял следы не только телесные, но и душевные.
Он шел медленно, никогда не спешил. Даже если всё шло по пизде, как сейчас.
В левом коридоре, между перевернутыми каталками и разорванной дверью палаты, он нашёл их. Мегуми валялся на полу, как выброшенный плащ, весь в порезах, в отключке, но жив. Нобара рядом, затылком к плитке, одна рука подломлена, губы чуть раздвинуты будто она всё ещё кричала, даже в бессознательном.
Нанами присел. Коснулся шеи пульс есть. Но будить их не стал. Не было в этом смысла. Они уже отдали всё. Сейчас им не надо слов. Им нужно время. Он поднимет их потом, если будет что поднимать. Он встал и пошёл дальше.
За дверью, приоткрытой и скрипящей, как зубы прокажённого. Следы. Вязкие, чужие. Проклятая энергия, как слюна демона, размазана по плитке. Он почти слышал, как она стонет. Это был Махито. Он здесь был. Он здесь творил. И он, сука, ушёл.
Следы вели в сторону технических помещений дальше, вниз, в ебучие кишки здания. Канализация. Конечно. Где же ещё скрываться такой твари, как не там. Нанами спустился.
Здесь пахло чем-то невозможным. Как будто страх, дерьмо и тоска перепутали свои функции. Трубы дышали. Стены плакали. И в этом аду он нашёл Анами и Юджи.
Лежали на полу, как сломанные марионетки, в луже хуй знает чего. Воды? Эктоплазмы? Остатков изнасилованной реальности? Он не стал разбирать. Он просто подошёл. Сначала к Анами. Она жива. Тело в напряжении, дыхание сбивчивое, волосы прилипли к щекам, как мокрые ленты. Щёки бледные, глаза в полуприкрытом состоянии. Пустые. Не просто усталые. Опустошённые.
Он взглянул на Юджи. И вот тут внутри всё сжалось. Потому что Юджи — это ведь ребёнок. Дурачок с силой на уровне бога и душой, которая рвётся на части от одного только взгляда на чужую боль. А теперь он лежал здесь, как отброшенная кукла, которого пытался сожрать её же кукловод.
Нанами сел на корточки. Плечи у него ссутулились, как у человека, который понял он не успел.
— Махито... — проговорил он одними губами. И в этом было всё. Усталость. Злость. Обещание.
Он не стал их трогать. Поднялся и посмотрел вверх на потолок, пустоту, на чёртову судьбу которая любит играть в кости с мёртвыми.
— Я найду тебя, ублюдок. — сказал спокойно, и пошёл. Шаг за шагом. Мимо лужи, мимо стен, мимо своего желания всё бросить. Потому что маг — это не герой. Это тот, кто продолжает бороться, даже когда хочется лечь рядом.