Гематофагия|Магическая битва фанфик

Мэй Мэй существовала в вакууме между глотком бордо и очередным падением акций Tesla. Её пентхаус золотая клетка с панорамными окнами, где вместо птицы томился живой манекен с кредитной картой Black Edition. Она пила вино, потому что вода напоминала ей слёзы, а плакать было слишком дёшево для женщины её уровня.

Она лежала на кровати с бельём из египетского хлопка стоимостью в месячную зарплату офисного клерка, её обнажённое тело гладкое, словно отполированное выглядело как дорогая фарфоровая статуэтка. В одной руке бокал с бордо Château Lafite 1982 года, не меньше, в другой телефон, где цифры на биржевых графиках волновали её куда больше, чем чьи-то сообщения.

Годжо Сатору стоял у окна, его тело напоминало греческую статую, которую забыли убрать с выставки современного искусства. Закат лизал его кубики пресса, словно голодный художник-неудачник, помешанный на анатомии. Он был таким же одиноким, как и она только его одиночество было громким, нарочитым, словно крик в пустом зале.

— Ты опять пьёшь одно и то же вино, — заметил он.

— А ты опять носишь одни и те же боксеры, — парировала Мэй, пригубив вино. Её губы оставили на хрустале кровавый след.

Они были идеальным дуэтом два садиста в костюмах взрослых людей. Её холодная расчётливость и его маниакальная самоуверенность сплетались в странный танец, где секс был просто способом убить время между мировыми кризисами. Её бельё стоило больше, чем месячная аренда этого бутика. Его улыбка дороже, чем терапия у лучшего психоаналитика Токио. Вместе они напоминали витрину дорогого аукциона красиво, мёртво и совершенно недоступно для обычных смертных.

Где-то в городе звонил телефон. Кто-то умирал. Кто-то признавался в любви. Мэй Мэй тонула в одиночестве, которое пахло новым кожаным диваном и нераспечатанными бутылками Dom Pérignon. Её пентхаус музей современного искусства, где единственным экспонатом была она сама, застывшая в позе «успешной бизнес-вумен на обложке Forbes». По утрам она просыпалась от звука тишины, такой громкой, что казалось вот-вот лопнут хрустальные бокалы на полке.

Годжо Сатору носил своё одиночество как твидовый пиджак от Brioni дорого, стильно, и абсолютно не к месту. Он мог заполнить стадионы поклонницами, но предпочитал пустые лифты, где можно было наблюдать, как искажается собственное отражение в полированных стенках.

Мэй перевернулась на живот, подбородок уперся в ладони. Её ноги медленно раскачивались в воздухе, как маятник дорогих швейцарских часов.

— Новая игрушка появилась? — ленивый вопрос.

Годжо повернулся, закат за его спиной превратился в кровавое пятно.

— Анами? Это не игрушка, а опасное оружие.

Мэй усмехнулась, как мать, слушающая бредни ребёнка.

— Ты собрал сломанных детей с неподъёмной силой. Они сгорят.

Он рассмеялся. Звук, похожий на звон разбитого хрусталя.

— Ты не понимаешь, Мэй. — Его голос звенел фанатизмом. — Я хочу сжечь эту прогнившую систему. Они — новая эра.

— Опять твои сказки про революцию... — Она отхлебнула вина. — Но воскрешать клан Яроми? Это уже перебор.

— Это было века назад. Мы не знаем всей правды.

— Вот именно, Годжо. Они первые изгнанные.

Тишина.

— Знаешь, что нашли в том клубе? — Мэй внезапно встала, её тень перерезала комнату пополам. — Дохуя тёмной энергии. И лужи крови, которые она объясняет танцами.

Годжо ухмыльнулся.

— Я что смотритель детсада?

— Ты их бог, — она бросила телефон на кровать. Экран треснул, цифры биржевых индексов поползли вниз, как кровь по стене. — А боги должны следить за своими детьми.

За окном, внизу, Мэй прижала палец к стеклу, следя за учениками Годжо. Маки шагала как солдат в увольнении плечи расслаблены, но глаза сканировали толпу. Нобара жестикулировала так яростно, что прохожие шарахались, принимая ее за уличную гадалку. Тодо брел сзади, его обычно выразительное лицо теперь напоминало экран выключенного телефона. Юджи... Юджи был слишком тихим. Слишком. Его руки, обычно болтающиеся как у щенка, теперь были засунуты в карманы. И Анами. Черное кимоно слишком жаркое для этого дня. Волосы, собранные в небрежный хвост. И этот взгляд будто она уже знала, что за ней наблюдают.

Мэй облизнула губы.

— Посмотрим, кто кого сломает первым. Ну что, пойдем поохотимся? — девушка обернулась к Годжо, ее халат распахнулся, обнажая идеальные бедра в чулках с дорогими подвязками.

Он лениво поднял бровь.

— Ты же ненавидишь шопинг.

— Я обожаю вскрывать чужие секреты, — она прошлась босыми ногами по мраморному полу к гардеробу. — А твоя «легендарка» пахнет ложью и старыми ритуалами.

Бутик Balenciaga встретил их холодным блеском. Консультантки в белых перчатках замерли, почуяв опасность.

Нобара прошлась вдоль витрин, её пальцы нервно постукивали по стеклу в такт цене, которая увеличивалась с каждым шагом.

— Напомню, что рубашка Годжо стоит ещё дороже, — бросила Анами, наблюдая, как Нобара скривила нос.

Рыжая вспомнила ту самую рубашку белоснежную, с химчистки, которую они умудрились загадить в первый же день. «И ведь даже не постирал, сволочь. Просто выбросил и купил новую».

Но тут её взгляд упал на ту самую сумку. Чёрная, матовая, с цепью вместо ремня — идеальное сочетание «я богата» и «я могу тебя убить».

— Я заслужила эту сумку! — Нобара яростно схватила последний экземпляр. — Эти идиотские проклятия и экономия на кофе того стоят!

Продавщица на кассе девушка с лицом, как у недовольной таксы, бросила взгляд на её спортивный костюм и сразу же решила, что это «не её клиент».

— Оформляем? — голос продавщицы звучал так, будто она уже знала ответ.

Нобара с гордостью швырнула сумку на стойку и театрально достала карту.

«Бип» — терминал моргнул красным.

— Недостаточно средств, — продавщица фыркнула, её ухмылка растянулась до ушей. «Вот так всегда. Деревенщина».

Нобара в ярости вскрыла банковское приложение.

— Блядь!

Подписка на сервис с фильмами и сериалами. 399 иен. Именно столько не хватило для её мечты. Продавщица уже протягивала руку, чтобы забрать сумку, но тут...

— Я заплачу, — раздался голос за спиной.

Мэй Мэй держала свою чёрную карту с платиновым отливом.

Продавщица преобразилась моментально, её лицо растянулось в улыбке настолько широкой, что казалось, кожа вот-вот лопнет по швам.

— Конечно, Мэй-сама! Сейчас упакуем! — её руки засуетились, оборачивая сумку в шелковистую бумагу, словно это была не аксессуар, а священный артефакт.

Нобара стояла, сжимая в руках телефон с позорным уведомлением о недостатке средств. Её щёки горели не от благодарности, а от унижения.

— Прими подарок, — Мэй протянула пакет с изящным изгибом бровей. — И не пытайся отказаться, мне лень слушать твои оправдания.

Сумка перешла в руки Нобары с тяжестью невысказанных условий.

Мэй повела их в место, где блюда стоили как месячная стипендия в магическом техникуме. Она шла впереди, её каблуки отстукивали чёткий ритм, как метроном, отсчитывающий время до разоблачения. Нобара плелась следом, нервно сжимая подарочный пакет.

Маки шагала сбоку, держа дистанцию. Анами отставала. Нарочно.

Ресторан «Kōsetsu» располагался на верхнем этаже старого здания в районе Аояма без вывески, без рекламы, только один неприметный лифт, охрана с глазами, как у бывших оперативников, и девушка на входе, которая смотрела так, будто знала, кого ты убивал в прошлом месяце. Тихо. Богато. Со вкусом. Именно так Мэй Мэй выбирала места для разговоров, в которых важны не слова, а взгляды, паузы и правильно поданные суши.

Она не привела их сюда из заботы. Ни капли. Забота — это валюта, которую Мэй Мэй не тратит просто так. Она наблюдала, молчала, давала им играть в свободу, но теперь пришло время вложиться. Потому что всё в этой жизни — сделка. Даже воспитание. Даже принципы. Особенно принципы. Она видела в Анами не просто неуправляемую девчонку с багом в системе, а вложение, которое начало давать непредсказуемые побочные эффекты. А это уже риски. А риски надо либо контролировать, либо ликвидировать. И если Сукуна рядом значит, пора задать вопросы. Пока не стало поздно.

«Послушаем твою версию, девочка», — думала Мэй, наблюдая в витринах за отражением Анами.

***

Летняя веранда KFC дышала жаром раскаленного асфальта и ароматом дешевого масла. Золотой закат заливал стол, превращая лужицы растопленного сыра в вулканические озера.

Тодо обглодал куриную ножку до кости, жестикулируя ею, как дирижерской палочкой.

— Женщины — это как техника обратного проклятия, братец Юджи! — брызги слюны с кусочками панировки полетели на стол. — Вот взять мою Такамине Миву...

Он прижал жирную ладонь к груди, оставив масляное пятно на футболке.

— Когда я думаю о ней — моя сила растет, как курс биткоина в 2017-м!

Юджи покраснел до корней волос и сделал глоток пива. Пена осталась у него на верхней губе.

— Эм... У меня нет...

— Вот поэтому ты и слаб! — Тодо швырнул обглоданную кость через плечо. — Без музы нет вдохновения! Нет вдохновения — нет истинной силы!

Тень накрыла их стол.

— Браво, философ! — Годжо материализовался, как призрак, жуя картошку фри. — Но давай ближе к телу...

Он шлепнулся рядом с Юджи, закинув ноги на соседний стул. Его повязка съехала набок, открывая голубой глаз, который сразу же приковал Юджи к месту.

— Учитель Годжо! — Юджи чуть не уронил бутылку. Щёки покраснели. Как всегда.

— Да брось, Итадори, обсудить женщин — это святое, — фыркнул тот, откидываясь на спинку кресла, — Но меня, знаешь, больше интересует другое. Та ночь в клубе. Где вы с Анами так... «танцевали».

Юджи замер. В его зрачках промелькнуло что-то красное. Тодо, не чувствуя атмосферы, с хрустом откусил голову картофелю фри.

— Я же говорил, не помню... — Юджи устало провёл пальцами по переносице. Голос севший, глаза покрасневшие не от пьянки, от стыда. — Тодо притащил какой-то порошок от туалетного мага, а дальше всё как в киселе. Помню, как он в нас с Анами его просто засыпал, — он метнул взгляд на своего «брата», полыхающий, с ярлыком «предатель».

— Ясно, — сказал Годжо с абсолютно прямым лицом. — От тебя, Тодо Аой, было ожидаемо натворить херни.

Он даже не фыркнул. Просто развернулся в пол-оборота и вцепился взглядом в Юджи, как иглой под ноготь.

— А ты, Итадори... Знаешь, как действует такой порошок?

— Ну... там всякая психоделика, глюки, смешно становится... — Юджи сдулся прямо на глазах, как шарик на день рождения, в которого вонзили правду.

— Не только, — Годжо усмехнулся, покрутив пальцем у виска, — это замена сознания. Подавление души. Твоё тело, Юджи, становится пустой оболочкой. Как симпатичная одноразовая маска, за которой сидит кто угодно.

И тут Юджи понял. Сукуна. Вышел. Мог. Был. И он даже этого не заметил.

— Я же... не убил никого? — голос дрогнул. Не от страха. От вины, которую ещё не доказали.

Годжо посмотрел на него. Долго. Слишком.

— Нет, — бросил он наконец. — Но Анами... была единственной, кто была с тобой в той комнате.

Пауза врезалась в уши, как выстрел. Итадори сглотнул, язык стал ватным, мир вокруг картонным. Годжо выхватил у него пиво, отпил спокойно, как будто обсуждали, кто выиграл матч по бейсболу.

— Рано тебе ещё, Итадори, — бросил через плечо, усмехнулся, и будто переключился.

Снова весёлый. Снова поверхностный. А Юджи остался в своей голове. Один на один с черной дырой, которая в нём жила и, возможно, уже что-то сделала.

***

Мэй Мэй сидела с видом благородной пантеры, присевшей не поесть допросить. За столиком у окна, где свет ложился ровно так, чтобы подчёркивать скулы и намерения. Меню она держала, как реквизит, как изящную ширму для скучающих убийц. Смотрела не на буквы, а сквозь. Прямо в Анами. Та, в свою очередь, пялилась в меню так, будто пыталась утопить себя в изображении ролла с угрём.

Подошёл официант, выпрямленный, как палка из бамбука, натренированный не слышать крики и тайные признания.

— Вы готовы сделать заказ? — с улыбкой спросил он.

— Думаю, никто не будет против, если я выберу за всех, — Мэй даже не посмотрела на него, — Четыре сета токийских суши. И бутылочку красного. Не дешёвку. С характером, как у меня.

Она улыбнулась. Официант ушёл, будто сбежал, схватив меню, как улику. Над столом повисла тишина, как перед землетрясением.

— Ну что, Анами, продолжишь играть в молчанку? — её голос звучал мягко, как бархат... если бы бархат был натянутым на острый нож.

— Я не... — начала Анами, слишком тихо, слишком неуверенно.

— Перестань, — Мэй отрезала фразу, как ноготь, — У тебя на лице всё написано. Маки? Ты ведь видела?

— Кровь? Я... не знаю... может, показалось, — пробормотала та, но взгляд Анами уже сверлил её до кости.

— Не только кровь, — продолжила Мэй, не мигая, — Сгусток энергии, следы маскировки, подавление проклятого давления... типичное «я-ничего-не-помню».

— Да, — Маки сказала это уже твердо. И отвернулась.

— Вот, что и требовалось доказать. Мои люди уже всё проверили. Стены помнят, Анами. И они говорят громче, чем ты.

— А может мне вообще не нужна ваша помощь?! — Анами встала резко, стул заскрипел, как в плохом фильме. — Что вы сделаете? Ни-че-го! — она схватила куртку с таким видом, будто собиралась ей вытереть чужие лица.

— Анами! — Нобара подорвалась, но дёрнула руку, не успев поймать.

Мэй не шелохнулась. Отпила вина, которое ещё не принесли, будто оно уже было.

— Пусть идёт, — тихо, холодно. — Этим она уже всё сказала.

***

Анами злилась. Нет, кипела как чайник, забытый на плите, только вместо пара мысли, от которых мутит. Хотелось орать, грызть прохожих, выцарапать из собственного тела всё, что он трогал. Но шла, просто шла. Тротуар под ногами казался чужим, как будто земля тоже теперь не её. И кто она теперь? Марионетка? Жертва? О, щас. Только не она.

«Меня изнасиловал Сукуна в теле Итадори, который ни хрена не помнит» — ну давай, скажи это кому-нибудь. Засмейся. Нобара, к примеру, подавится маки, а Мэй скажет своим ледяным тоном «мы тебе поможем». Поможете? Чем? Удалите из головы эту ночь? Вырежете его из её воспоминаний, как опухоль? Ха. Смешно.

Если бы он хотел, он бы выебал весь клуб.

Эта мысль вскипела и осела в груди, как ртуть в желудке. Он выбрал её. Он хотел её тело, её душу, её боль. А может, это она сама дала. Может, это она виновата. Вот за что она себя и ненавидела больше всего.

В душе терла себя до крови. До того, как скользят пальцы по ребрам и ты уже не знаешь, это вода или кровь. Терла там, где он прикасался губами, пальцами, зубами, даже дыханием. Хотелось вырвать из себя всю кожу, оставить только кости. Но она не кричала. Улыбалась. Жила. Как ни в чём не бывало. Потому что иначе будет не «сильная девочка», а «жертва». Жертвой быть не имела права.

С девяти лет она училась терпеть. Бабка, свихнувшаяся от старой крови, рассказывала ей про Сукуну.

— Он наш бог. Он вернётся. Ты его кровь.

Мать заткнула бабку ударом, даже не взглянув на дочь.

— Не слушай. Учись. И не выёбывайся.

Анами не выёбывалась. Ни тогда, ни сейчас. Зашила рот, сдала себя в аренду жизни. Сломанная, но не сломавшаяся. Потому что невыгодно.

«А эта с косой на лице... Мэй Мэй. Решила поиграть в мамочку?». Смешно. Удобно. Но её помощь звучала, как приговор. А Анами не нужна помощь. Ей нужно забыть. Или умереть. Или убить. Себя. Его. Всех. Она сжимала пальцы в карманы куртки, как будто держала там нож. Ночь пахла сыростью и бензином. Ветер лизал шею, как предупреждение. Тьма — единственное, что не задаёт вопросов.

— Ну сходите со мной на человека-червяка! — голос Юджи взмыл вверх, почти умоляющий, и, кажется, он готов был бегать всем улицам, чтобы те согласилась.

Годжо шел рядом, руки в карманах, улыбка на лице будто ему нравится смотреть, как она пытается не сойти с ума. Тодо суровый, серьезный, будто сам носит на плечах вес мира, внимая каждому слову Юджи, который громко пересказывал сюжет какого-то трэшевого фильма достаточно громко, чтобы их слышали все прохожие и явно вызывал раздражение у Анами.

— Дайте угадаю, — с оскалом бросила она, — Он ебёт вам мозг этим вашим мужиком-червяком? — её глаза в темноте горели почти черным огнем.

— Эй, это не мужик, а человек-червяк! — возразил Юджи, словно оскорбленный.

— Ты серьезно считаешь, что это стоит внимания? — в голосе Анами проскользнул яд.

— Анами-сан, увлечения моего брата — это и мои увлечения, так что прикуси язык, — вцепился Тодо.

— А ты, наверное, приемный, — с ехидной усмешкой бросила она, ловя взгляд Годжо.

Тот, конечно, улыбнулся эта улыбка была как приглашение к игре, в которой она только что проиграла. Тодо же, не моргнув глазом, записал в своем воображаемом блокноте фразу: «Убить её».

— Ну почему бы и не сходить, да, Анами? — Годжо поддавил ее слабину, выдав эту фразу как опытный игрок, который точно знает, что делает.

Анами сжала челюсть так, что казалось, зубы осыпятся щепками. Она знала, он держит её на крючке. Игра на слабость классика жанра.

— Пошлите, — бросила она с такой насмешкой, что можно было услышать как капают слюни от злости.

Годжо неспешно шевелил пальцами, покупая билеты, будто это древний ритуал, чтобы уговорить судьбу не кинуть им очередной говно-сюрприз. Тодо с Юджи рвали автоматы с жетонами два идиота в эпическом поединке за право быть самыми лузерскими чуваками кинотеатра. Анами, с двумя ведрами попкорна, стояла рядом, глядя на них так, будто они ей лично обязаны жизнью, или хотя бы уважением.

Зал почти пустой, как чердак заброшенного дома, где собираются только те, кто потерял связь с реальностью. Они заняли середину потому что не хотел никто сидеть рядом с ними, кроме, наверное, паранойи и какого-нибудь случайного психа.

Анами взяла стакан с газировкой, и эти пузырьки, что лопались у неё на языке, казались ей крохотными взрывами надежды смешно, да? Надежды в стакане дешёвого шипучего дерьма.

Кино началось. Она сидела в самом центре, между Юджи и Годжо, словно прикована цепями к этим двоим ни шагу в сторону. Её взгляд скользнул по Юджи, и вдруг блять, опять эта грёбаная ухмылка на его щеке. Ухмылка Сукуны холодная, как моргнувший нож в темноте. Как капля яда в крови. Воспоминания рванули, как дикие псы: как он врезался в её рот своим членом, будто зверь, нож по коже, как шептал, что она слабая, что она пустышка. Она быстро отвернулась, глаза стекленели, пустота внутри разрослась, как черная дыра, пожирающая всё живое. В голове только тишина и лед.

Она сжала кулаки, почувствовала, как в груди зашевелилось что-то живое. Тихо, почти незаметно, но всё же сила. И тогда, прямо в самый момент, когда Юджи повернулся к ней с вопросом, что-то лопнуло. Она встала, вышла из зала, как будто пронзая воздух своим решением, стакан с газировкой выпал из рук, плюхнулся на пол, разливаясь липкой лужей.

В коридоре кинотеатра она встретила Мэй Мэй ту, что всегда знает слишком много и видит слишком ясно. Взгляд у Мэй был как ледяной клинок без жалости, без пощады.

— Ты опять убежала, — сухо сказала она, и Анами не ответила.

Анами остановилась, дыхание было резким и колючим, как ветер в ноябре, что режет лицо без предупреждения. Глаза сжались в тонкую щелку защита, обманка, чтобы не прорвалась та самая боль, спрятанная за каждым словом.

— Слушайте, — голос вылез сухой, словно от долгого безводья, — хватит уже лезть со своими допросами и жалостливыми взглядами. Хочешь знать, что было? Блядь, ничего. Просто я вляпалась в дерьмо по самые яйца, и никто меня не спасет, кроме меня самой. Так что отъебитесь, — она кинула это как вызов, и в воздухе повисла тишина.

Мэй Мэй, не моргнув, посмотрела на неё так, что хотелось либо сломаться, либо стать еще жестче.

— Хорошо, — протянула она с игривым блеском в глазах. — Пошлите. Я отвезу вас в колледж уже поздно, — добавила с лёгкой усмешкой.

Этот день высосал её досуха. Не просто усталость из той оперы, что въедается под ногти, оставляя чёрную плесень на душе. Хотелось выскочить в окно, раствориться в кислоте или просто исчезнуть, как файлы с диска C: после нервного сбоя. Но нет. Вместо этого душ. Холодный. До одури. Она мылась так, будто пыталась стереть себя, кожу, память, прошлое. Спойлер: не получилось.

Она шла по коридору, волосы мокрые, как траурная вуаль. Мимо гостиной свет из кабинета Годжо, этот вечный мессия с белыми волосами, писал отчеты, которые нужно сдать с утра. Пахло бумагой, кофе и одиночеством.

Анами хотела дойти до своей комнаты и больше ни с кем не разговаривать следующие тысячу лет. Но у судьбы, сука, другие планы.

Юджи стоял там, как лаг в игре, которую она не может перезагрузить.

— Анами... я... — голос скомканный, глупый, виноватый. Он был как ребёнок, наступивший на чью-то могилу и только сейчас понял, на свою.

Она даже не посмотрела.

— Нет, — отрезала, как топором. Холодно, скупо, с тем бесцветным акцентом, с каким рубят куриц на рынке. Повернулась, чтобы уйти — но он не дал.

Рука хлёстко в стену рядом. Второй рукой он упёрся в дверной косяк, как будто пытался держать на себе вес мира.

— Пожалуйста! — выдохнул он, — Я не хочу быть монстром! Я... блядь, я даже не знаю, что сделал. Но я чувствую, что сделал что-то страшное. Ненавижу себя, понимаешь? Ненавижу до блевоты!

Она подняла взгляд. Лицо спокойное. Глаза лужи ртути, в которых утопился бы любой нормальный человек.

— Думаешь, признание облегчит мне жизнь? — усмешка. Грязная. Горькая. С привкусом крови и бензина. — Думаешь, что если скажешь «прости», всё станет норм? — она склонила голову, как хищник перед прыжком, — Ты слишком милый, чтобы понимать, как мир работает на самом деле.

Юджи смотрел. Долго. Безмолвно. А потом щёлк.

Татуировка. Улыбка, как нож, вспарывающий внутренности. Его зрачки затянулись проклятием, как экран глючащего телевизора, где вещает только одно лицо: он. Сукуна. Гнида в золоте.

— Какая ты умная девочка, — выдохнул он голосом, который никогда не принадлежал Юджи. Рука — мощная, с когтями на пальцах, как будто изнутри его тела вылезла другая сущность — накрыла ей рот. Как кандалы. Как приговор.

Она задыхалась. Воздуха не было. Только тепло чужого дыхания и зловоние чёрной магии, пробивающееся сквозь кожу. Её сердце взбесилось. Ладони дрожали. Паника? Нет. Ярость.

— Отвали, мразь! — рявкнула она, и коленом — в пах. Прицельно. Без сантиментов.

Мир качнулся. Юджи взвыл, отпрыгнув, словно проклятый бык, которому вогнали иглу в глаз. Тело вернулось ему вместе с болью. Мгновенно. Хруст. Подкосившиеся колени.

— Блядь, Анами! — он вжал голос сквозь зубы, будто в горле у него была стекловата.

А она лишь усмехнулась. Как хищница, которая только что сорвала кожу с очередного идиота.

— Это за ту тренировку. — её голос был стёклышком. Холодным, резким, до крови в языке. — Спокойной ночи, герой.

Дверь захлопнулась перед его носом. Резко, с хрустом. И она сползла вниз по ней, как тёплое мороженое по тарелке. Лицо в ладони. Грудь ходуном. Душа? Она где-то валялась в луже за пределами этой комнаты, и на ней уже кто-то вытирал ноги. Всё тело горело от отвращения. Не только к нему. К себе. К тому, что она не ударила сильнее. К тому, что не смогла сказать «помогите». К тому, что часть её... всё ещё тянулась к нему.

Нет, не к Юджи. К тому ублюдку, зверю, монстру, который тронул её так, как никто не имел права. Его шепот всё ещё звучал внутри:

— Ты слаба. Ты моё. Ты вкусишь силу.

И как бы она стирала себя в душе, пока кожа не трещала. Но он остался. Внутри. Между рёбер. В изгибе позвоночника. В каждом сне, где она снова и снова была в той комнате, и никто не пришёл. А за дверью Юджи стоял. Не двигался. Дышал, будто через сломанное горло. Он не знал, что сказать. Потому что любые слова — это мусор после урагана.

Он чувствовал её боль. И ненавидел себя больше, чем мог выразить. Просто стоял. Один. Между стеной и виной. Внутри Сукуна. Смеялся.