Часть 23.
Поле. Огромное поле, границ которого не увидеть. А чуть дальше на нём стоит самолёт. Серый, большой. Внутри всё поднялось вверх, ноги подгибались, отказывались бежать. Это было чем-то неописуемым. Это не радость, и даже не счастье, это что-то большее. Гораздо большее.
—Саныч, бегут!!! — Послышалось с самолёта. У открытой двери на лесенке, служившей трапом стоял один из пилотов.
Мы добежали. И тут я резко почувствовала невыносимую усталость и боль во всём теле, стоять стало тяжело, голова закружилась. Но я не упала благодаря одной мысли. «Всё кончилось.».
—Давайте, давайте, голубчики... — Пилот помогал нам забраться на борт.
Когда все были внутри, то дверца оказалась закрыта. Мы сидели на скамьях. Обмякшие, нечеловечески уставшие, голодные, измотанные, еле живые, но такие счастливые, такие радостные...
***
Лагерь. Авторская речь.
В лагере сейчас шла тренировка. Новобранцев гоняли до полусмерти. Зато такой режим пошёл на пользу, и за какие-то два дня выработалась идеальная дисциплина и улучшились некоторые физические качества.
Были и девочки, и мальчики, но нагрузка была равносильной.
Кадры: Сигара (Лера Шишкина); Воля (Марина Неверова); Сова (Катя Вершинская); Мадам (Люба Яблочкина); Мурка (Настя Куликова); Шура (Саша Лебедева); Ястреб (Оля Видная). Мужское звено: Солнце (Ваня Солнцев); Жила (Юра Лужков); Ясень (Миша Засухин); Порох (Петя Натаров); Карась (Коля Лобов); Игла (Серёжа Поляков); Коса (Игорь Сиротин).
Кто на канатах, кто на бревне, кто на сборке-разборке оружия, кто ждёт своей очереди на стоге сена поодаль.
***
Штаб. Авторская речь.
Антон опять в кабинете Алексея Степановича. Было доложено, что ребята справились, сейчас летят на перевалочный аэродром, и с него обратно. Антон был в растерянности.
—Как ты собираешься это объяснять?! — Кричал Алексей Степанович. — Ты обещал мне! Какого чёрта, Вишневецкий?!
—Я...
—Всё. В общем слушай. Расстреливать тебя не будем. Обучи этих, которые привезены. Встретишь вернувшихся, на следующую миссию пускай они будут главными. Но запомни: выживут в следующий раз - я тебя повешу прямо тут!!!
***
Самолёт. От лица Ветра.
С каждой секундой становилось всё жарче. Мы уже разделись до белухи. Я лежала на коленях Тяпы, положа руки на лицо. Всё тело было в поту, как в воде. В желудке пустота. Невыносимый голод. Но эти трудности по сравнению со всем случившимся до этого ничего не значат. Совсем. Их даже трудностями не назовёшь.
Мы познакомились со смертью, буквально пожали ей руку, пережили самый настоящий ужас, убили десяток (или чуть больше) фашистов... Но каждый из нас знает, что по возвращению мы так и останемся сволочами. Это клеймо, это имя, фамилия и отчество одновременно. Это общее определение для всех нас. От этого не отмыться, не избавиться даже самым героическим подвигом. Просто потому что так решили легавые. А точно ли мы сволочи?
Почему не Антон, который является начальником концлагеря для детей? Почему не Паша? Почему не немцы? Почему не те, кто лишили нас родителей? Каждый тут сволочь. Все вокруг. Но никто никогда этого не признает. Просто потому что они думают, что выше нас, думают, что они святые. Но на деле они ещё ниже, чем мы. Каждый из нас светлый ребенок. Чистейший, добрейший, но мы вынуждены были так жить. Так нужно было. Иначе мы бы погибли. Нас ожесточили понятия. Наши детские души растоптала улица. Жестокий сиротский мир, где нет пощады никому. Девушка, не девушка - плевать. Тебя изобьют, если ты возьмешь чужое. Тебя убьют, если покосишься на чужую еду. Глотку перегрызть могут даже свои.
Я отчётливо помнила, как формировала ещё кучу банд до окончательного варианта. Но те, кого я набирала, были крысами. Шухер сдавал, или просто убегал, основной состав предавал, забирал последний кусок. Я также хорошо помнила, как меня избила до полусмерти в тёмном углу собственная подруга, с которой я подружилась будучи ещё прилежной пионеркой. А избила за то, что попросилась в её банду форточницей. Якобы неправильно просила.
Мысли в голове путались, мешались, думать было всё тяжелее. Мозг от жары превращался в кашу, в растающее желе. В закрытых глазах были разноцветные искорки, огоньки, полоски, кружочки и самые разные формы. Я чувствовала, как всё моё тело мокло от пота с каждой секундой всё больше. Дышать было ещё сложнее. Неужели я стала так тяжело переносить перелёты?
***
Спустя ещё тридцать минут начался самый настоящий ледник. Мы упустили момент начала, и уже успели промёрзнуть, прежде чем осознали происходящее до конца. Одевшись дрожащими руками, мы все сели по нормальному. Никто уже не лежал.
—Хавать хочется... — Сказала я. Пустота в желудке ощущалась и была отнюдь не приятной.
—Ага... — Вздохнула Ласка.
В животе ощутилась щекотка. Садимся.
—Может быть там, на пересылке покушать дадут? — Света посмотрела в иллюминатор, на бесконечные небеса.
—Вряд-ли. У них там, наверное, у самих еды нет. — Сказал Кот.
Я посмотрела на Тяпу. Он просто спал. Слабая улыбка озарила моё лицо. Мне всегда нравилось наблюдать за ним. Как он спит, как тренируется, как делает что-то. Он просто казался мне каким-то чересчур своим, каким-то слишком прекрасным, и я глаз не могла от него отвести. Но и сама часто замечала его взгляд на себе.
Самолёт казался совсем пустым. Я с тоской и невыносимой грустью вспоминала как на этих скамьях сидели ребята. Принц, Кучер, Окунь, Шкет, Заяц, Бабай и другие. А где они сейчас? Их нет. Всё. Не услышать больше их смех, не услышать голосов, не увидеть таких молодых, уставших, но в то же время счастливых лиц. Но они останутся в памяти. Навсегда.
***
Перевалочный аэродром «Мары».
Мы благополучно сели. Один из пилотов вышел из кабины, посмотрел на нас.
—М-да, форму-то вам постирать надо. — Протянул он.
Мы посмотрели друг на друга. Понятное дело. Все в засохшей крови, грязи, порохе и в ещё чём-то непонятном, по всем признакам напоминающим смолу. Он открыл дверь.
—Выплёвывайтесь, орлята. — Сказал пилот как-то по-доброму, по-домашнему, так, как говорят собственным детям.
Я улыбнулась. Ребята встали, вылезли на улицу. Я за ними. Уже ночь. Темно, холодно, противно пищат комары. Теперь охрана казалась не такой враждебной, не вызывала злости. Всё было каким-то другим. Более добрым, что-ли. Или мне просто так казалось.
Другой самолёт, который вот-вот отправит нас назад, в лагерь. Но перед этим, конечно, на аэродром. Прямиком на тот, где мы учились прыгать с парашютом. Опять садимся на скамьи, и опять путь. Долгий путь.
***
Лагерь. Авторская речь.
Ночь. Тишина. Гробовая. Такая жуткая, тяжёлая тишина. Опасная, противная. Её всегда хочется разбавить. Луна светит ярко, но Антону не до этого. Он сидит на краю обрыва с бутылкой водки рядом, думает.
Уже третьи сутки подряд он думает. Только о ребятах, только о миссии. Он не может жить нормально, мысли мешают спать, угрозы начальства давят на сердце невыносимым грузом. Сейчас, да и вообще с момента образования лагеря он считает сволочью только себя. Себя и никого больше. Пьёт водку по ночам, без закуски, без рюмки, с горла. Пьёт и думает, опять думает. Смотрит на луну, хочется выть волком.
Он думает, как ребята сейчас летят в самолёте, как его из-за них в скором времени расстреляют... Но он ни в коем случае не винил их. Скорее сочувствовал и даже в каком-то смысле жалел. Антон всё-таки не был животным, несмотря на годы тюрьмы, которые выдавили из него последние капли доброты и жалости к людям избиениями и узкой серой комнатой.
—Опять? — Спросил подошедший Паша, указывая на бутылку водки. Он со вздохом сел рядом.
—Не могу иначе, Паш. С ума сойду без этого. — Ответил Антон и сделал очередной глоток. Он сморщился от жжения в горле.
—С чего с ума-то сходить? Вернутся скоро. Одеяла бы тёплые лучше попросил, холода скоро, а у тебя дети в тонких мешках. — Усатый вздохнул. Закурил папиросу. Сделал затяжку, выдохнул. Помолчал. — Дурак. Тебя бы в любом случае расстреляли. А этих в любом случае смерть ждёт. Новобранцев учи, а не водяру хлебай.
—А они ли сволочи, Пашка?..