9.Жив мой Мишенька!
— Кощеев, я тебя когда-нибудь прибью, — прошипела Ксюха, и он вздрогнул, застыв на корточках перед батареей, где тщетно искал спрятанную фляжку. Не успел развернуться — подзатыльник вогнал его лицо в радиатор ещё сильнее.
Потирая затылок, он поднял на неё взгляд. В её глазах — не просто злость, а что-то глубже: страх за него, усталость от этой войны с бутылкой.
Он потянулся к ней, пытаясь поймать губы в успокаивающий поцелуй, но она вырывалась, бормоча проклятия. И всё же — стоило ему обнять её крепче, как тело её неохотно, но расслабилось в его руках.
И тут — стук в дверь.
Они замерли, будто дети, застигнутые за шалостью.
Кощей вздохнул, открыл — и лицо его неожиданно расплылось в улыбке:
— Здрасьте, Оксана Михайловна!
— Привет, Костик, — кивнула мать Ксюхи, шагая внутрь, а за ней, молча пожимая руку зятю, вошёл отец.
Обменявшись с ними короткими кивками, Ксюха уже тащила мать на кухню:
— Ты чего не предупредила, мам?
— Да мы на минутку, — отмахнулась та. — Отцу путёвки в Крым дали, а вот Светке помочь некому — работа у неё, а Женьку из садика забирать надо. Ты поможешь?
Ксюха замерла, затем неохотно кивнула:
— Ладно...
— Вот и хорошо! — отец уже торопил жену. — Поехали, Оксана, а то на поезд опоздаем!
Гости исчезли так же стремительно, как появились.
Кощей, оставшись с Ксюхой наедине, тут же нахмурился:
— Света это кто?
— Жена брата, — бросила она, направляясь в гостиную, но он перехватил её за плечи.
— У тебя брат есть?
— Был, — её лицо стало каменным.
— В смысле?
— Умер в Афгане. Светка — его вдова. Женька — их сын.
Кощей остолбенел.
Он думал, знает о ней всё. А тут — целая жизнь, о которой он даже не догадывался.
— Почему никогда не рассказывала? — его голос стал тише, пальцы осторожно гладили её плечи, будто боялись раздавить хрупкую правду.
— А что рассказывать? — её голос звучал ровно, слишком ровно, как заученная молитва. — Был брат. Близнец. Я — в университет, его — на войну. Успел жениться. Светка сразу забеременела.
Глаза выдавали её — в них плавилась боль, яркая и живая, вопреки каменному тону.
— Почему молчала, Ксень?
— Зачем? — она пожала плечами, глядя куда-то сквозь него. — Есть племянник где-то. Вот неделю забирать его буду из садика. А брат... Был и нет. Все мы там когда-то будем.
Ночью она впервые за долгое время повернулась к нему лицом, а не спиной. И вдруг, неожиданно даже для себя, прошептала:
— Обними...
Кощей не сразу понял — она ведь ненавидела эти "телячьи нежности". Но когда её тело содрогнулось в его объятиях, а слёзы — те самые, что копились годами — хлынули горячими ручьями, он просто крепче прижал её к себе, чувствуя, как дрожит её спина.
В её памяти вспыхивали кадры:
Детство. Они с Мишкой — две капли воды — купаются в озере, кричат от восторга. Отец ведёт их на аттракционы, покупает эскимо. Брат смеётся над её первой двойкой, но потом заступается перед учительницей.
Поезд. Он в военной форме, крепко обнимает её перед отправкой: "Ты главное, не реви по мне, Ксень. И Светке помогай".
Крик: "Дурак! Ты там помереть что ли собрался?!" — и подзатыльник, чтобы скрыть дрожь в голосе.
Потом — письма. Последнее — с пометкой "пропал без вести".
Светка, рыдающая на её плече. Маленький Женька — вылитый Миша. Она помогает, поддерживает, но не может смотреть на племянника — слишком больно видеть в нём брата.
И вот сейчас, впервые за все эти годы, она позволила себе выплакать ту боль, что носила в себе, как осколок.
Кощей молча гладил её волосы, целовал макушку, не находя слов.
***
Утро наступило особенное — тихое, приглушённое, будто сама жизнь затаила дыхание в знак уважения к памяти Михаила Борисовича Белявского.
Кощей вёл себя необычно — не пытался разрядить обстановку грубыми шутками или резкими фразами. Он понимал без слов: эту боль нужно просто пережить. Сам похоронивший отца, он знал — все "соболезную" и "держись" меркнут перед молчаливым присутствием.
Когда их взгляды встретились за завтраком, в глазах Ксюхи читалось больше, чем могли бы выразить любые слова. Благодарность. Боль. Доверие.
Он не стал ничего говорить. Просто подошёл, поцеловал её в висок — жест неожиданно нежный для его грубых губ — и бросил на ходу:
— Вопросы решу быстро с пацанами. Вместе за Женькой пойдём.
В этих простых словах было больше обещаний, чем в любых клятв.
Ксюха кивнула, глядя, как он натягивает кожаную куртку. Впервые за много лет в груди стало чуть легче — будто кто-то взял часть её ноши, не спрашивая разрешения.
День Ксюхи плыл как в густом тумане. Каждое движение давалось с усилием, будто тело внезапно стало чужим. Только тёплая тяжесть Кощеевой руки под локтем возвращала её в реальность, когда они шли к садику, оставляя за собой цепочки следов на мартовском снегу.
У ворот детсада она замерла на мгновение — серое здание вдруг показалось ей порталом в прошлое.
— Я... — голос сорвался. Кощей молча сжал её локоть.
Резко взбежав по лестнице, она оставила его курить у входа. В группе было шумно и пахло детством — акварелью, компотом и мылом.
— Я за Женей Белявским.
Воспитательница кивнула, и через мгновение к ней уже бежал маленький ураган в варежках на резинке.
— Тётя Ксюша!
Она присела, обнимая его так крепко, будто через него могла обнять того, кого больше нет. Глаза жгло, но слёзы не вышли — она давно научилась держать их внутри.
— Как дела, Мишанька? — сорвалось само собой, пока помогала ему с курткой.
— Всё хорошо! — мальчик старательно натягивал шапку, потом вдруг посмотрел на неё с укором: — А ты чего к нам не заходишь? Я ждал...
Горло сжалось. Взяла его за руку:
— Дел много было, Жень. С нами... один дядя пойдёт, хорошо? Это мой...
— Муж твой? — глаза мальчика вспыхнули любопытством.
— Нет, — невольно усмехнулась. — Парень. Пока что...
На улице Кощей резко раздавил окубок, увидев их. Присел перед мальчиком на корточки — неестественно бережно для своих грубых привычек.
— Привет. Меня Костя зовут.
Женька важно пожал протянутую ладонь, подбородок гордо задрав — будто не бандиту, а самому Хрущёву.
— Меня Женя.
Кощей встал, поймав Ксюшин взгляд. Взял мальчика за другую руку, неожиданно мягко спросил:
— Ну что, пошли домой, Евгений?
— Пошли! — ребёнок оживился, тут же пускаясь в рассказ о своих делах.
И они пошли втроём — мальчик болтал без умолку, женщина с красными от слёз глазами и мужчина, который вдруг держался так, будто всегда знал, как быть опорой.
Они быстро добрались до ничем не примечательной пятиэтажки. Поднимаясь по ступенькам, Кощей то и дело подбрасывал Женю в воздух, вызывая у мальчика взрывы смеха. Эти детские крики радости заставили даже Ксюху улыбнуться — впервые за этот тяжёлый день.
Дверь открылась, впуская их в аккуратную квартиру, где каждая вещь знала своё место. Ксюха окинула взглядом безупречную чистоту — она-то знала Светку: у той всё всегда было вымыто, разложено по полочкам, приготовлено заранее.
— Руки мыть! — автоматически скомандовала Ксюха, отправляя племянника в ванную, сама же полезла в холодильник. Достала кастрюлю с супом — ещё тёплым, явно оставленным на сегодня специально.
Пока Женя увлечённо рассказывал что-то, размахивая ложкой, входная дверь распахнулась. На пороге кухни появилась запыхавшаяся Света — стройная, с аккуратной причёской, в скромном, но стильном платье.
— Привет, Ксюш! — обняла золовку, затем взгляд её упал на Кощея.
— Привет, — слабо улыбнулась Ксюха, кивнула в сторону спутника, — Ты не против? А то он вызвался...
— Да нет, конечно! — Света сразу протянула руку, — Света.
— Костя, — пожал её ладонь, невольно отмечая несправедливость судьбы. Перед ним стояла красивая молодая женщина — в глазах доброта, на губах усталая улыбка, а за плечами — целая жизнь, перечёркнутая войной. Вдова. Одна с ребёнком на руках.
В кухне повисло молчание, нарушаемое только звонкой болтовней Жени. Три взрослых человека, связанные памятью о том, кого не вернуть.
Ксюха прижалась к косяку, наблюдая, как Кощей, этот грозный бандит с руками, привыкшими к насилию, теперь осторожно качает Женю на плече, рассказывая какую-то нелепую историю из детства.
— Ты как вообще? — спросила тихо, поворачиваясь к Свете.
Та вздохнула, устало опершись о дверной косяк:
— Потихоньку.
В её глазах — целая жизнь, прожитая в ожидании.
— Не нашла себе никого? — не удержалась Ксюха.
Света покачала головой, не отрывая взгляда от сына:
— Не-а. Да и как? — её голос дрогнул. — Я на Женьку смотрю — и Мишу вижу. До сих пор люблю его.
Она повернулась к Ксюхе, глаза вдруг наполнились странным огнём:
— Всё равно думаю — не умер он. «Без вести пропал» — написано, но не то что тело нашли...
Ксюха сжала кулаки, глядя на эту хрупкую женщину, которая цеплялась за призрачную надежду, как утопающий за соломинку.
— Свет, подумай... — начала осторожно. — Абсурдность — верить, что Мишка...
— Живой! — вдруг вспыхнула Света, хватая Ксюху за руку. — Чувствую, понимаешь? Вот здесь, — прижала ладонь к груди, — сердцем чувствую — жив мой Мишенька!
За её спиной раздался взрыв детского смеха — Женя визжал от восторга, пока Кощей подбрасывал его в воздух. Два этих звука — смех ребёнка и надтреснутый голос вдовы — слились воедино, создавая жутковатую симфонию.
Ксюха молча обняла Свету, чувствуя, как та дрожит.
Иногда надежда — это не спасение, а самая жестокая пытка.
Но кто осмелится отнять у неё это последнее убежище?
Не она.
Не сейчас.
Не после того, как сама только что выплакала годы подавленной боли в чьих-то крепких объятиях.