Студентка||Кощей

Суп в тарелке давно остыл. Женька крутила ложкой, но глаза её были прикованы не к еде, а к матери — в них читалась та тревога, которую дети чувствуют острее взрослых. 

— Мам, что у вас с папой? 

Света отложила вилку. Солнечный луч, пробивавшийся через занавеску, играл на столе, освещая детские пальцы, сжатые в кулачки. 

— А что такое, Жень? 

— Почему он в зале спит? И раньше домой ночью не приходил... И вы с ним не разговариваете. 

Голос девочки дрогнул. Света медленно присела рядом, поправив прядь волос, выбившуюся из дочкиной косички. 

— Всё хорошо у нас с папой. Не переживай. 

Но Женька покачала головой — слишком умная для своих лет, слишком наблюдательная. 

— Вы разводитесь, мам? — шёпотом спросила она. — Почему ты уходишь куда-то, а за тобой тот мужчина приезжает, пока папы нет? 

Света замерла. Да, с Кирилом пару раз обедали вместе — случайные встречи, ничего больше. Бывший прокурор, теперь солидный бизнесмен. Но дети замечают всё. 

— Откуда про... мужчину того знаешь? 

— Видела вчера. — В глазах Женьки стояли слёзы. — Вы разводитесь, да? 

Тишина. За окном каркала ворона, где-то хлопнула калитка. Света обняла дочь, вдыхая запах её детских волос — шампунь с клубникой, как в те времена, когда мир ещё казался простым. 

— Жень, ты девочка взрослая. Умная... — она закрыла глаза на секунду. — Папа мне изменял. 

Слова повисли в воздухе, тяжёлые, как удары молота. Женька замерла, потом прижалась к матери крепче — не плача, не крича, просто вдруг поняв, что детство кончилось. 

Кощей вошёл на кухню, как всегда — с улыбкой и двумя букетами. Розы для Светы, герберы для Женьки. 

— Красавицам моим, — протянул он, целуя дочь в щёку и осторожно касаясь плеча жены. 

Но в ответ — тишина. 

Женька подняла глаза. Не те, что светились, когда он забирал её из школы. Не те, что смеялись, когда он учил её кататься на велосипеде. 

— Я тебя ненавижу. 

Слова прозвучали тихо, но чётко. Она встала, отодвигая стул с таким скрежетом, что аж вздрогнула чашка на столе. 

— Жень! — он попытался догнать, но дверь в комнате на втором этаже уже захлопнулась с грохотом, от которого задрожали стекла в буфете. 

Кощей обернулся к Свете. В его глазах — растерянность, почти детская. 

— Че случилось, Свет? 

Она отхлебнула кофе, поставила чашку с тихим звоном. 

— А я ей рассказала, где её папочка любимый по ночам пропадал. 

Тишина. 

Букеты, такие яркие минуту назад, теперь казались жалкими. Розы — ненужными, герберы — лишними. 

Кощей опустился на стул, сжав голову руками. 

— Блядь... — это было не ругательство, а стон. 

Света поставила перед Кощеем чашку кофе — чёрного, крепкого. 

— Вечером с детьми посидишь, — сказала она ровным тоном, не поднимая глаз. 

Кощей оторвался от чашки, брови сдвинулись в знакомой гримасе недовольства. 

— А ты куда собираешься? 

Она медленно подняла на него взгляд. В её глазах — ни злости, ни обиды. Только усталая решимость. 

— А что, я перед тобой оправдываться должна? — голос её был тихим, но каждое слово падало, как камень. — Ты ходишь куда душа пожелает. Я и знать не могу — делами занимаешься или другую трахаешь. 

Она развернулась, чтобы выйти, но его рука вдруг обхватила её запястье — не грубо, но твёрдо. Притянул к себе, заставив встретиться взглядами. 

— Ты жена моя... Я должен знать. 

Света усмехнулась. Где-то глубоко внутри — камень, который не давал дышать. 

— Кость, ты вот вину свою признаёшь? 

— Какую вину? — он нахмурился, но пальцы на её талии стали осторожнее, будто боялся, что она рассыплется от одного неловкого движения. 

— То, что изменял.

Тишина. 

Он вздохнул, кивнул. Неуверенно. 

— Свет, я уже сто раз прощения просил. Да я на других баб даже мельком не смотрю теперь... 

— А значит, до того как изменять начал — на каждую малолетку глаз положить успевал? — спросила она, и в голосе её прозвучала не злость, а горькая ирония. 

— Нет! — он сжал её руки, будто пытаясь передать то, что не могли выразить слова. — Свет, не может же всё так закончиться... Я же тебя люблю, Светулик. Правда, только тебя. А Лиза... — он замолчал, сам не зная, как объяснить то, что и сам не понимал. — Ну, временное помутнение, понимаешь? Мы ж столько вместе прошли... 

— Не понимаю, — прошептала она. 

Но в глубине души... 

В глубине души она хотела простить. Видела, как он кается — не театрально, не для галочки. Как стал другим — тем Кощеем, которого она никогда не видела: нежным, внимательным, настоящим. 

И пока он смотрел на неё — с мольбой, с надеждой, — она вздохнула и прошептала одними губами: 

— За какие грехи запал ты мне в душу,Кощей...

***

Света открыла глаза, и первое, что ощутила — тепло. Чужое, но такое знакомое. 

Она замерла. 

Потом медленно повернула голову. 

Кощей.

Рядом. 

Спит, разметавшись, как мальчишка — одна рука под щекой, другая на её подушке, будто даже во сне боялся, что она исчезнет. 

Она потёрла глаза. 

Неужели не приснилось? 

Воспоминания нахлынули волной: 

Дети, упросившие дядю Турбо взять их на ночёвку. 

Бутылка вина на столе — красного, терпкого.

Его улыбка — хитрая, мальчишеская.

— Светулик, выпьем за... за то, что ты самая красивая. 

И вот она, трезвея, вспомнила, как сквозь винную дымку прошептала ему в губы: 

— Прощаю... Но если ещё раз — я тебя кастрирую, как кота. 

А он рассмеялся, прижал к себе и... 

Света нахмурилась, смотря на его мирно спящее лицо. 

— Гад... Напоил и соблазнил. 

Но почему-то злиться не получалось. 

Только потянулась к нему, поправила одеяло — и вдруг его рука сомкнулась на её запястье. 

— Утро доброе, красавица, — он приоткрыл один глаз, и в нём танцевали те самые искорки, что когда-то свели её с ума. 

— Гад ты, Кощеев, — проворчала Света, но её протест растворился в его объятиях. 

Сильные руки притянули её к груди, где под тёплой кожей бешено стучало сердце. 

— Я так рад, Свет... — его губы коснулись виска, потом скулы, оставляя след из горячих поцелуев. — Не смог бы без тебя... Люблю, понимаешь? Как никого другого не любил. Ты одна... 

Он отстранился, но лишь на мгновение — чтобы заглянуть в её глаза, синие, как утреннее небо за окном. 

— Давай я тебе машину подарю? Или что хочешь? — в его голосе звучала та самая мальчишеская торопливость, с которой он когда-то дарил первые скромные букеты. 

Света рассмеялась — звонко, по-девичьи, будто снова стала той двадцатилетней девчонкой, влюблённой в опасного парня. 

— Всё дари.