Студентка||Кощей

Кухня тонула в сизом дыму, подсвеченном лишь тусклым светом вытяжки. Света сидела у окна, обхватив колени, сигарета между пальцев догорала, оставляя пепел в блюдце. Она начала курить недавно — раньше терпеть не могла этот запах, а теперь только он и спасал. 

Дверь скрипнула. 

— Ты чего не спишь? 

Кощей стоял на пороге, в рубашке, которая пахла чужими духами. Он только что приехал — от неё. 

Света медленно подняла на него взгляд, сделала последнюю затяжку и встала. Подошла вплотную, так что он почувствовал холодок её кожи. 

— Хочешь меня? 

Голос её был спокоен, но в глазах — ледяная пустота. 

Кощей сглотнул, кивнул: 

— Хочу. 

— Тогда чего у любовницы был, любимый? 

Она не кричала. Не рыдала. Просто стояла и смотрела, а сигаретный дым вился между ними, как последняя нить, которую ещё не перерезали. 

Кощей выхватил сигарету из её пальцев, швырнул в раковину. 

— Захотел. 

— Чего захотел? — она не повышала голос, но каждое слово било точнее кулака. — Мамолетку трахнуть? Она ж на 14 лет тебя младше. Пока она в куклы играла, ты уже срок мотал. 

Он молчал. А она продолжала, всё так же тихо: 

— Вот я не пойму. Что тебе не так? Скажи на милость — что? Меня до сих пор мужики на свидания зовут. Наследников родила. Сыт, наглажен, в постели не отказывала. Разонравилась? Потолстела? Похудела? 

Тишину кухни разрезал её шёпот, холодный и острый, как лезвие: 

— У тебя здравый смысл ещё есть, а, Кощей? Или пропил всё? 

— Девке двадцать лет. Ты о чём с ней вообще говоришь? — её голос дрогнул, но не от слёз, а от ярости. — Тебе под сорок уже, а ты с ней... 

Она резко оборвала себя, потом закусила губу, будто пытаясь загнать обратно слова, что рвались наружу. Но было поздно. 

— Ты меня вспомни. Молодая, глупая. «Ой, бандит! И что, что сидел? Зато авторитет! Кощей! Буду как за каменной стеной!» — её смех прозвучал горько. — Дура была. Надо было за Кирилла замуж выходить, а не за тебя, ублюдка херового. Женщиной бы была. Не тянула бы четыре года на себе всё... 

Его пальцы вцепились в её плечи, сжимая так, что должно было болеть, но она даже не моргнула. 

— Ты че мелешь? — прошипел он, дыхание с перегаром и чужими духами обжигало её лицо. — Под прокурора лечь захотела, а? 

— Захотела, — её голос был спокойным, но в глазах бушевала буря. — Тебе, значит, можно на сторону ходить, а мне нельзя? Так, что ли? 

Он замер. Внезапно осознав абсурдность ситуации. 

— Ты ответь просто... — она выдохнула, и в её голосе вдруг появилась усталость. — Почему изменять-то начал? 

И он... не знал. 

— Я тебя люблю, Свет... — вырвалось у него, но звучало это как оправдание, которое даже сам он не мог принять. 

Она усмехнулась. Невесело. 

— Иди малолетке своей такие сказки рассказывай. Если бы любил — не изменил бы. 

— Свет, я правда люблю... — его голос дрогнул, пальцы вцепились в её плечи, будто пытаясь удержать то, что уже ускользало. — Не знаю, как так получилось... Правда, люблю тебя. И Женьку, и Ваньку... 

Лунный свет скользнул по её лицу, когда она вдруг улыбнулась. Нежно, по-доброму, как в те дни, когда они только начинали. Её ладони легли на его плечи — тепло, знакомое, родное. 

— Хорошо... 

Он замер, сердце ёкнуло где-то в груди. Глаза загорелись наивной надеждой. 

— Правда? 

В следующее мгновение оглушительная пощёчина разорвала тишину кухни. 

— Нет, дебил. — её голос звенел, как лезвие. — На развод подаю. 

Он стоял, ощущая жгучую полосу на щеке, а перед глазами проплывали годы — её смех, её слёзы, её руки, качающие их детей... Всё, что он предал ради мимолётного увлечения. 

За окном завыл ветер, будто сама судьба смеялась над его глупостью. 

А Света уже повернулась к двери. Твёрдым шагом. Без оглядки. 

Осталась только пепельница с тлеющей сигаретой — последний след её присутствия. 

И тишина. 

Глубокая, беспощадная. 

Как приговор.

***

Кощей резко опрокинул стопку, стекло глухо стукнуло о дерево стола. 

— Помнишь, ко мне Лиза тогда подкатывала весь вечер? — спросил он, не поднимая глаз. 

Фил, до этого смеявшийся над каким-то анекдотом, замер. Кивнул, медленно: 

— Помню. И че? 

— Спали мы с ней, короче. 

Тишина. 

Лицо Фила изменилось в одно мгновение — будто кто-то выключил свет в его глазах. 

— Ты че наделал?.. — голос стал тише, жестче. — Света знает? 

Кощей потёр переносицу, оглянулся — пустой ресторан, бармен где-то в глубине, но всё равно понизил голос: 

— На развод подаёт. 

Фил отодвинулся, будто внезапно почувствовал запах гнили. Не просто друг — кум. Тот, с кем делили последнюю пайку в зоне, кто грудью закрывал от ножа, кто крестил его детей. И теперь — предатель. 

— Бля... — это было не ругательство, а что-то вроде молитвы. 

Он смотрел на Кощея, но видел уже другого человека. Не того, кто годами носил Свету на руках, не того, кто орал на всю тюрьму, когда она рожала Ваньку. 

А просто — мудака. 

Который променял семью на двадцать лет глупых смешков и юбку выше колен. 

— Ну и идиот же ты, — наконец выдавил Фил, отталкивая свою стопку. — Любил же её. 

Кощей не ответил. 

Потому что правда была страшнее: он и сам не понимал, как дошёл до этого. 

А теперь — поздно. 

***

Спальня стала неприступной крепостью. 

Кощей спал на диване, слишком узком для его широких плеч, каждый вечер провожая взглядом закрытую дверь. Но съехать — даже не думал. Этот дом был его крепостью, его миром, который он сам же и разрушил. 

Света тоже не уходила. 

Она выбирала шторы, когда он сидел в зоне. Подбирала обои, когда он "работал" допоздна. Каждая розетка, каждый угол в этом доме был продуман ею. И просто так сдаться — значило предать саму себя. 

Но страшнее всего было другое. 

Она всё ещё любила. 

Сквозь измены, сквозь боль, сквозь ночи, когда его место в постели пустовало. Любовь не уходила — она просто пряталась где-то глубоко, как раненый зверь. 

Кощей вдруг стал примерным. 

Дома каждую ночь. Детей в школу отвозит. Цветы — каждую пятницу, будто календарь завёл. "Прости" в каждом взгляде, "верни" в каждом жесте. 

Но Света молчала. 

Она варила кофе по утрам — ему в голубую кружку, себе в красную. Гладила рубашки — аккуратные стопки, как раньше. Даже ужин на двоих ставила — но ела одна, пока он топтался у порога, не решаясь сесть без приглашения. 

Две параллельные жизни под одной крышей. 

И тихий вопрос, витающий в воздухе: 

"До каких пор?"

***

— Лапусик, а ты чего не приезжаешь? Я вот скучаю... 

Голос в трубке был сладким, как леденец, но Кощея передёрнуло. Он оглянулся: вот он, дома, на своём диване. На кухне — ужин, который пахнет так, что даже в самых дорогих ресторанах не умеют. Света у пианино, её пальцы скользят по клавишам, уча Женьку. Ванька за стеной — только что с тренировки, учит уроки. 

А там, в той квартирке... 

Он представил её — Лизу, в кружевном халатике, который он же и купил, с ногами, закинутыми на спинку кровати. 

И вдруг осознал — Света красивее. 

Гораздо красивее. 

Он вышел на улицу, втягивая холодный воздух. 

— Я скучаю, лапусик, слышишь? Дома, одна... голенькая... 

Сигарета вдруг стала горькой. 

— Я дома. С женой, — прорычал он. 

— Ну так ко мне едь, — хихикнула она. — Я тебя отвлеку, расслаблю... 

— А я не хочу от жены отвлекаться. Я её люблю. 

В трубке раздался хохот — высокий, фальшивый. 

— Ты смеёшься, лапусик? Я думала, ты с ней разводишься... и ко мне окончательно переезжаешь. 

Кощей зажмурился. Он всегда знал — Лиза тут ради денег, ради тех конвертов, что он оставлял на тумбочке. 

Резко бросил трубку. Закурил новую сигарету. 

И услышал за спиной: 

— Уходи. Тебя не держу. 

Света стояла на пороге, скрестив руки. Лунный свет серебрил её волосы. 

— Ты с какого момента тут стоишь? 

— С «Я скучаю, лапусик... голенькая», — передразнила она, и в её голосе звенела не злость, а... насмешка. — Называет тебя, как ребёнка, честное слово... 

Кощей молча снял куртку, накинул ей на плечи. 

— Чего не ушёл? Я же тебя не держу. Иди гуляй. 

Она закурила, дым кольцами уплывал в ночь. 

Он покачал головой: 

— Я ж тебя люблю, Свет. 

И в этот момент понял — наконец-то говорит правду.