Студентка||Кощей

Февраль 1989 года.

Дверь распахнулась с характерным скрипом, и в помещение ввалился Адидас – загорелый, подтянутый, с армейской выправкой. 

— Здорово, пацаны! 

Пять минут крепких объятий, хлопков по плечам, коротких "здаров" и "как в горах?". Старшие уединились в подсобке – водка, закуска, разговоры по душам. 

— А с Кощеем что? – Вова опрокинул стопку, морщась. – Я ж когда в армию уходил, он с запоя не выходил. Думал, вернусь – если не одумается, отшью нахрен. 

Вахид хмуро затянулся, выпуская дым колечками: 

— Да ты что, Адидас? Он, считай, завязал. 

— С чего вдруг? – Вова усмехнулся недоверчиво, а Марат одобрительно закивал. 

— Его теперь не тронь. В отцы заделался. 

Вова поднял бровь, поставив стопку с характерным стуком: 

— Мать кто? 

— Турбо сестра, – буркнул Вахид. Вова кивнул – вспомнил.

— Дочь? Сын? 

— Хрен его знает, – Вахид развел руками. – Женей назвали. Никто ребенка в глаза не видел – только Светку с коляской мельком. 

***

Кощей на цыпочках подошел к кровати, где Света, укачивая Женьку, напевала что-то под нос. Короткий поцелуй в щеку, шепот: 

— Я пошел. 

На улице глубоко затянулся сигаретой – единственной слабостью, которую пока не смог победить. Шаг размеренный, уверенный. 

Дверь открылась – все как один обернулись. Рукопожатия стали крепче, взгляды – уважительнее. Кощей-отец, Кощей-хозяин – теперь он держал в узде не только бизнес, пацанов,но и себя. 

— Здоров. 

За спиной знакомый голос. Обернулся – Вова. Ухмылка, крепкие объятия. 

— Нихера ты поздоровел на казенных харчах-то! 

— Есть такое, – Вова слабо улыбнулся. 

Кощей прикурил, изучая старого друга: 

— Какие планы? 

— Поглядим. Говорят, ты в отцы записался.

Гордая улыбка тронула обычно суровые губы: 

— Правду говорят. 

— Поздравляю, – сухо бросил Вова. – От кого дите? 

— От Светки. Турбо сестры, помнишь? Ощясливила, – спокойно выдохнул дым Кощей. 

Вова округлил глаза: 

— Она ж тебя бросила, когда я в армию уходил. 

— Помирились. 

За два года жизнь Кощея перевернулась с ног на голову. Теперь на веревках сушились не только его черные рубашки и Светкины платья - среди них яркими пятнами пестрели крохотные ползунки. Квартира преобразилась: исчезли запахи табака и перегара, сменились обои, появилась новая мебель. Сигареты теперь - только на балконе, строго по расписанию.

На кухне рядышком со взрослой посудой выстроились бутылочки с сосками, по всей квартире, как грибы после дождя, выросли яркие игрушки. Отдельный шкаф ломился от детских вещей.

Он хорошо помнил те восемь месяцев, когда каждый вечер, осторожно, как сапер с миной, гладил Светкин живот, приговаривая:

—Дай бог сына. Не дай бог дочь будет...

В голове уже был готов наследник - Иван, имя, которое он выбирал два долгих месяца. Света только посмеивалась, но в глубине души знала - сына не будет.

И не стало.

Тот день в роддоме врезался в память как нож: как он вошел в палату, затаив дыхание, как медсестра протянула ему сверток... и как в одно мгновение с его лица исчезла вся радость. Доча. Поражение. Крах всех надежд. Даже имя дали какое-то несерьезное - Женя.

Первый месяц он смотрел на дочь с каменным лицом, выполняя лишь необходимый минимум. Пока однажды не сходка блатных. Один, седой уже вор в законе, хлопнул его по плечу:

—У меня тоже первой дочь родилась. Ходил, как в воду опущенный. А потом понял - дочь это лучшее, что могло случиться. Когда сын появился - только тогда осознал.

Блатные приняли новость спокойно. У половины из них тоже были дети — пусть и неофициальные, но любимые. Одобрили Свету. Вопросов лишних не задавали. 

Вспомнились и слова покойного Кота: "Я даже рад, что не сын. Как себя в детстве вспомню - так думаю: слава богу, что дочь..."

И словно пелена спала с глаз. Кощей начал замечать, как Женькины глазки точь-вточь Светкины, как она смешно морщит носик. Стал помогать с купанием, по ночам качал на руках. Параллельно открыл и офорил ресторан на Свету - "для надежности".

А когда в тишине ночи маленькие губки впервые четко выговорили "па-па", в его душе что-то перевернулось окончательно. Теперь контрабандисты везли не сигареты и джинсы, а немецкие памперсы и французские платьица. И ходила Женечка - самая модная во всей Казани.

В восемь месяцев сделала первые шаги — крепко вцепившись в папины пальцы, но уже с решительностью, которая заставила даже видавших виды братков умиленно качать головами: "Ну вылитый Кощей, только в юбке". 

Теперь в его жизни было два солнца. Если Светка раньше была его вселенной, то теперь рядом сияла еще одна крохотная звезда — такая яркая, что даже его каменное сердце оттаивало, как апрельский лед. 

Он смотрел на Свету новыми глазами. Не просто как на женщину, от которой сходил с ума, а как на мать своего ребенка. Когда Женька засыпала, причмокивая во сне, а дверь в спальню тихо притворялась, его руки находили знакомые изгибы тела с каким-то новым, почти священным трепетом. 
 
По ночам, когда Женя сладко посапывала в своей кроватке, а Света, уставшая, уже засыпала у него на груди, Кощей лежал с открытыми глазами, слушая их ровное дыхание. И думал о том, как странно устроена жизнь — этот маленький розовый комочек, которого он так не хотел, теперь держал в крохотных ладошках все его сердце. 

Стопка с водкой замерла в воздухе, янтарная жидкость дрогнула в такт движению Вовиной руки. 

— Так че? Сын? — голос его звучал слишком громко для этой тихой беседы. 

Кощей медленно покачал головой, сигаретный дым струился из ноздрей, окутывая его резкие черты дымчатой вуалью. 

—  Дочь. 

В уголке Вовиного рта заплясала усмешка. В голове всплыли слова отца, сказанные когда-то с презрительным фырканьем: "Настоящий мужик должен сына оставить. Нет сына — не мужик."

Кощей внезапно напрягся, как струна. Глаза, обычно полуприкрытые дымной завесой, вспыхнули холодным огнем. 

— Я чёт, смешное сказал,а? — голос его прозвучал тихо, но в этой тишине слышалось рычание зверя. 

Вова поспешно покачал головой, пальцы непроизвольно сжали стопку крепче. Молчание повисло между ними, густое, как смог над промзоной. 

Кощей наблюдал за ним, читая в этих еще юношеских глазах всю глубину непонимания. Вове было далеко до седых воров, знающих истинную цену жизни. Где-то в подсознании мелькнула мысль — научить, объяснить, но сейчас не время. 

Он сделал медленный глоток, чувствуя, как жгучая влага стекает по горлу, смывая раздражение. 

— Подрастешь — поймешь, — только и сказал Кощей, отодвигая стопку. 

За окном завывал февральский ветер, гоняя по асфальту последние остатки снега. А в качалке, среди табачного дыма и запаха дешевого одеколона, зрело новое понимание — того, что настоящий мужчина оставляет после себя не просто сына. 

А продолжение. 

В любом виде.