«Просто два сердца, которые устали драться - и наконец выдохнули.»
Утро было тихим. Слишком тихим. Комната казалась пустой, даже несмотря на солнечные лучи, что мягко ложились на простыни. Лионель лежала на спине, уставившись в потолок. Глаза горели от недосыпа, но она не спешила вставать. Телефон вибрировал где-то на краю кровати. Несколько сообщений. И одно голосовое от Серафимы.: «Неля... ты видела? Он... Томми. Новый трек. Он снова выложил что-то. И это... опять ты. Я не знаю, как ты... просто скажи, что ты окей...» Лионель резко села. Сердце застучало чаще. Не потому что любопытно — а потому что знала. Знала уже на уровне инстинкта: опять про них. Она включила музыку. Бит ударил в виски. А потом — голос. Тот самый. Знакомый до дрожи, до отвращения, до нежности. Трек был не прямолинейным. Без имён. Без точек. Но в каждом слове была она. Лионель слышала обрывки:
«Ты оставила пусто там, где было тесно... Я тебя не винил, но потом — винил больше себя... Ты молчишь, а я будто тонул в твоём «не сейчас»»
Она чувствовала, как сердце снова разбивается, только тише. Как будто устало. Без сил.
— Опять — прошептала она в подушку. — Опять ты выбрал музыку вместо меня.
Глаза медленно наполнялись слезами, но она их не вытерла. Не среагировала. Только глубоко вдохнула и выдохнула. Потому что уже устала от сломанных реакций. Телефон продолжал вибрировать. Комментарии, отметки, сторис, ТикТок с нарезками. Интернет уже горел: «Он опять про Лионель?», «Почему у них каждый трек — как война?», «Вернётесь уже или нет?!» Лионель встала, накинула худи, пошла на кухню и долго стояла над чашкой кофе, не включая плиту. Руки дрожали. В груди скреблось раздражение — даже не на него, а на себя. «Зачем я тогда поехала? Зачем дала себе слабость? Он ведь всегда так делает. Подманит, потом укусит». Вошла Серафима — в деловом костюме, но взволнованная.
— Ты слышала?
— Слышала — коротко ответила Лионель.
— Он... ну, типа, ты же понимаешь, да? Это снова...
— Это снова игра, — перебила она. — Только он играет не ради нас, а ради всех остальных. Ради лайков. Ради комментариев. Ради своих внутренних битв. А я в них — лишь материал.
Фима хотела возразить, но замолчала. Смотрела, как подруга, почти безэмоционально, делает глоток уже холодного кофе.
— Я не знаю, Лио. Может, он и правда... просто не умеет по-другому.
— А я устала быть тем, на ком учатся любить — выдохнула она, наконец вытирая слезу с лица. И снова — тишина. Но в ней уже кипело: усталость, боль и что-то похожее на решимость.
Он проснулся рано. В этот раз не из-за звонков, не из-за дел. Просто не спалось.
Томми сидел в той же студии, где родились почти все его песни. За окном — серое утро, дождь скользил по стеклу, как будто сам мир тихо плакал под его биты. Он держал в руке телефон, смотрел на первые реакции. ТикТок уже запестрел нарезками, в комментах к треку всплывали знакомые имена. «Она снова узнает себя». Он опустил глаза, сжал челюсть. Чёрт, да. Конечно узнает.
— Нахрена я это выложил? — пробормотал он сам себе. Он не писал этот трек как месть. Не сразу. Всё началось с мыслей, с нервных фраз, с голоса Лионель, который продолжал жить в его голове. Он слышал её смех, её злость, её дыхание после ссоры. Он не мог выкинуть её из памяти. И как всегда — написал. Он не думал, что выпустит. Просто играл. Сочинял. А потом... не смог удержаться. Что-то внутри него жаждало контакта. Даже если через боль. Даже если через очередной удар. «Я не знаю, как быть с ней иначе. Если я не говорю с ней напрямую — я говорю через музыку. Но, походу, снова всё испортил». Томми уставился на звукозаписывающий пульт. Всё было по плану — его команда была в восторге. Продюсер сказал: «Бомба, брат. Это снова вирусняк.» Но он не чувствовал кайфа. Не чувствовал триумфа. Только это странное, глухое: «А вдруг она подумает, что я специально? Что я снова просто вытираю ноги?» Теперь, чёрт возьми, он даже сам не понимал, зачем выложил песню.
То ли снова укусить, то ли крикнуть: «Слышишь? Я всё ещё здесь.» Он взъерошил волосы, откинулся в кресле и закрыл глаза. Пульс будто замедлился. Комната дышала тишиной — глухой, гнетущей, в которой, наконец, можно было услышать самого себя. Томми открыл глаза и уставился в потолок. Потом — перевёл взгляд на свой телефон. Долго. Слишком долго. Он думал, что сможет жить по-старому. Как раньше — треки, тусовки, короткие связи. Откатиться обратно в ту зону, где чувства только мешают, где важен хайп и реакция.
Но нет. Не с ней. С ней всё зацепилось. Слишком глубоко. Слишком больно. Он вспомнил, как она впервые реально сорвалась. Как колотила его кулаками, не сдерживая ни крика, ни слёз. А потом — как впервые заплакала на его груди. Как смотрела. Как будто он — её последняя слабость. «Ты правда думал, что сможешь просто отпустить её? Просто писать песни и надеяться, что она догадается?» С каждой мыслью становилось яснее. Это не просто увлечение. Не просто влечение. Не просто химия и ссоры. Он не мог перестать думать о ней.
— Чёрт... — прошептал Томми, вставая на ноги. — Я влюбился?
Слово прозвучало будто в первый раз. Настоящее, тяжёлое, живое. Оно отпечаталось где-то под рёбрами, как будто там давно жгло — просто он не признавался.
Он медленно прошёлся по комнате. За окном начинался новый день. А внутри — что-то перещёлкнуло. Он не хотел больше делать больно. Не хотел гадать по реакциям. Он хотел увидеть её. Глазами. Живую. Упрямую.
Сказать — как бы криво ни вышло — что она больше, чем просто зацепка из трека. Что она — настоящая. Он схватил куртку.
Вышел на улицу. И только перед тем, как закрыть дверь, на секунду замер. А вдруг поздно? А вдруг она уже вычеркнула его окончательно? ...Но выбора уже не было.
Он стоял внизу, возле машины, не решаясь сесть за руль. Телефон в руке. Пальцы нервно касались экрана, будто сами не знали, что именно хотят написать. Он открыл диалог с Серафимой. Долго смотрел. Закрыл.
Открыл снова. Томми: «Мне нужен адрес Лионель.» Никаких реверансов. Никакого «привет». Только суть. Он смотрел, как появляются три точки — Фима набирала ответ — и исчезают. Молчание. Прошло ещё несколько минут, прежде чем на экране появилось: «Зачем?» Он сжал губы. Хотел бы сам понять до конца, зачем. Но всё было просто. Потому что не мог иначе. Он сразу набрал: «Поговорить. Мне надо. Не через песни. Не через эфиры. Лично.»
Ответ пришёл не сразу. «Она плакала, Томми. Плакала из-за тебя, а ты выпускал треки, тусил и исчезал. Думаешь, ты имеешь право просто прийти?» Его кольнуло. Он знал. Он всё знал. И всё равно написал: «Я имею право хотя бы попробовать. Мне нужно, Фима» Снова тишина. Он уже хотел сдаться — почти убрал телефон — как экран вспыхнул: «Адрес пришлю. Только знай — если ты сделаешь ей ещё больнее... я разнесу тебя сама.» И сразу после — сообщение с адресом. Он выдохнул. Глубоко. Как будто из лёгких вышел весь воздух за последние недели. Она — настоящая. И она заслуживает, чтобы за неё боролись. Он посмотрел на указанный адрес, сел в машину и завёл двигатель. Теперь всё зависело от того, как откроет ему дверь.
*****
В квартире стояла тишина. Лионель ходила по ней как призрак — босыми ногами по холодному полу, в чёрном худи, волосы завязаны как попало. На плите остыл чай, к которому она даже не притронулась. Телефон лежал экраном вниз, она устала от всех уведомлений, фраз из разряда «слышала новый трек?», «он же опять про тебя». Фимы не было дома — и это, пожалуй, было даже к лучшему. Лионель впервые за долгое время почувствовала, что хочет побыть одна. Тишина как будто сжимала грудь, но это была безопасная тишина. Безопаснее, чем Томми. Она села на подоконник, завернувшись в плед. Просто смотрела в окно. Без мыслей. Без слёз. Пусто.
Но этот покой прервало стук в дверь. Глухой, уверенный. Не как у курьера. Не как у подруги. Что-то в этом стуке было слишком... знакомым. Лионель замерла. Потом медленно встала, пошла к двери. Не сразу открыла. Сердце уже колотилось в горле. Открыла. И замерла. На пороге стоял Томми.
Уставший. С недосказанным взглядом. Волосы растрёпаны, куртка накинута кое-как, глаза... в них что-то горело, будто он приехал сквозь весь город, и всё это время только её и видел перед собой. Она резко вдохнула.
— Уходи — коротко. Холодно. Как по щелчку. И тут же попыталась захлопнуть дверь. Но он поставил руку, не давая ей закрыть. Не грубо. Просто... твёрдо. С решимостью.
— Нет. Подожди — выдохнул он.
— Зачем ты приехал? — её голос дрогнул. — Чтобы что? Чтобы посмотреть, как я выгляжу, когда меня окончательно добили?
— Нет.
— Тогда зачем?
— Потому что... — он замолчал, глаза бегло искали слова, которых не было. — Потому что я не мог не приехать.
— Опоздал — прошептала она. — Поздно, Томми.
Она снова толкнула дверь, но он тихо сказал:
— Поговори со мной. Один раз. И я уйду, если захочешь. Серьёзно.
Она смотрела в его глаза. И это было хуже, чем всё остальное. Потому что в них больше не было гордости, вызова, дерзости. Только страх. И — честность. Тонкая пауза повисла в воздухе.
— Пять минут — сказала она устало. — Только пять.
Дверь захлопнулась за его спиной. Томми снял куртку молча, повесил на крючок, словно был тут не впервые. Лионель не смотрела на него, шагнула вглубь квартиры — на кухню, туда, где остыл чай, и всё ещё витал запах её одиночества. Он шёл за ней. Тихо. Осторожно, будто каждый шаг — по стеклу.
На кухне она молча достала кружку, налила себе воды. Даже не предложила ему. Он не обиделся. Она опёрлась на край стола, скрестив руки на груди. Он стоял у стены, чуть поодаль, будто боялся вторгнуться в её личное пространство.
— И? — сухо кинула она, не поднимая глаз. — Эти пять минут уже начались
— Я не писал тот трек, чтобы снова тебя задеть, — начал он, но тут же поправился. — Точнее... Я не хотел, чтобы так вышло. Сначала думал, это поможет мне самому. Очиститься. Вылить.
Она усмехнулась, горько, искоса глянув:
— Тебе — поможет. А мне — снова в живот, да?
Он вздохнул, опустил взгляд. Пальцы нервно тронули край рукава.
— Я не умею... нормально. Всё, что я делаю — через музыку. Через шум. И да, наверное, я надеялся, что ты услышишь. И поймёшь. Хоть что-то.
— Поняла, — перебила она резко. — Что всё ещё можешь плюнуть. Даже когда молчишь неделями. Даже после...
Её голос дрогнул. Она хотела продолжить, но в горле встал ком. Он сделал шаг ближе, и она подняла ладонь, не давая приблизиться.
— Томми... Я не железная. Ты это знаешь? Я не просто девчонка с района. Я чувствую. И мне больно.
Он кивнул. Медленно.
— Я знаю. Теперь — точно знаю.
Наступило молчание. Только капала вода из-под крана, будто тикали секунды их разговора.
— Я уехал, потому что боялся, — признался он. — Боялся, что если останусь — снова всё испорчу. А если исчезну — может, тебе станет легче. Но... я не смог не думать о тебе. Ни на день.
Она опустила голову, сжала пальцы в кулак.
— Так ты подумал — вернусь, скажу пару слов, и всё, да? Я снова растаяю?
— Нет, — тихо. — Я просто хотел быть рядом. Хоть немного. Хоть как-то. Лионель подняла глаза. Впервые — без злости. В них была боль. Усталость. И то самое:
— А если я не хочу хоть как-то?
Их взгляды встретились. Томми замер. Он видел — перед ним стоит не просто девушка, а целая крепость, в которой когда-то жил, а потом сам же её разбомбил. Он подошёл ближе. Медленно. И встал напротив.
— Тогда скажи — как?
Снова тишина. Секунды. Слишком громкие. Она не знала ответа. Но... и не выгоняла его.
Она не ответила. Просто смотрела на него — тяжело, вымученно, будто на грани между «уйди» и «останься». Томми стоял рядом, не двигаясь, не хватаясь за спасательные фразы. Он ждал. Не спешил. Лионель вдруг отвернулась, шагнула к окну, и только тогда выдохнула:
— Я устала от войны, Томми. От этой постоянной нервной игры. Я не хочу, чтобы меня либо целовали, либо уничтожали.
— Я тоже, — глухо сказал он. — Я хочу... тебя. Просто. Без хайпа, треков, без «кто кого переиграл» Без боли.
Тишина сгустилась. Её пальцы дрожали, будто тело не слушалось, и не от холода — от переизбытка сдержанных чувств. Он подошёл ближе.
— Можно? — тихо.
— Не знаю... — выдох. — Просто... будь осторожен.
И в этот момент она впервые позволила — не контролировать. Не защищаться. Не держать всё внутри. Когда он обнял её сзади, скользнув руками под её ладони — она не оттолкнула. Впервые — обмякла, отдалась моменту. Он развернул её к себе. Их взгляды снова пересеклись.
— Прекрати смотреть так, — прошептала она. — Будто я — всё.
— Потому что ты — всё — ответил он, и в этот раз без шуток. Без сарказма. Без игры.
И они поцеловались. Медленно. Глубоко.
Без грубости и без попытки сбежать.
Поцелуй был не про страсть — про принятие. Про «прости» и «я скучал». Его ладони легли на её талию, пальцы коснулись её шеи. Она запустила руки в его волосы, и в этом касании — было всё, что копилось месяцами. Но в момент, когда он попытался углубить поцелуй, когда её тело уже прижималось к его — он отстранился. Лоб к её лбу. Закрыл глаза.
— Нет, — прошептал. — Не так. Не сейчас. Не потому что мы оба устали.
Она ничего не ответила. Но и не ушла. И не злилась. Потому что впервые — кто-то не воспользовался её слабостью, а бережно обнял её в ней. Они так и остались — стоя на кухне, в тусклом свете лампы. Два человека. Без ярлыков. Без защиты. Просто два сердца, которые устали драться — и наконец выдохнули.