«Лионель поймёт. Или хотя бы услышит.»
Комната была тёплой, хоть и душной. Сквозь шторы пробивался серый утренний свет, отражаясь от пустых бокалов, одежды на полу и чьих-то ног, торчащих за порогом. Лионель открыла глаза. Медленно. Пульсировала голова, пересохло горло, под ребром тянуло — то ли от вчерашнего вина, то ли от чего-то совсем другого. Потребовалось время, чтобы осознать: она лежит одна. Он был там. На кресле у окна, в тени. Томми. Сидел, слегка сгорбившись, локти на коленях, взгляд — в точку. Пальцы теребили молнию на куртке.
Лионель сделала глубокий вдох. Тело ломило. Сердце билось как у преступницы. Она не могла вспомнить всё чётко, но в памяти будто обугленные кадры: поцелуи, руки, шепот.
А потом... стоп. Он остановился. Она поднялась, облокотившись на матрас.
— ...Ты давно тут? — голос хриплый, разбитый.
Он кивнул, не глядя на неё.
— С пяти. Не смог уснуть.
Молчание. В нём было слишком много. Она села, натянув на себя плед.
— Я вчера была...
— Я знаю — перебил он.
— И ты...
— Я ничего не сделал. — Его голос был низкий, спокойный. — Хотя мог. Хотя... ты знаешь.
Она знала. Но он не сказал это с упрёком. Не с гордостью. Он сказал это как человек, который борется с собой. С тем, что хочет — и с тем, что правильно. Лионель отвернулась, глядя в пол.
— Почему ты не ушёл?
Томми пожал плечами.
— Не знаю. Наверное, хотел убедиться, что ты... не жалеешь. Или жалеешь. Я сам не понял.
И вот тут она почувствовала, как к горлу снова подкатывает всё то, что она пыталась заглушить весь вчерашний вечер алкоголем.
Томми заметил это.
— Лионель...
Она резко встала, даже шатнулась — всё ещё не отрезвела до конца.
— Не надо. Я просто... мне надо выйти.
Он не стал её держать. Но когда она дошла до двери и остановилась, она бросила, не оборачиваясь:
— Не думай, что я сломалась. Просто... иногда даже самые сильные дают трещину.
И исчезла за дверью.
*****
Лионель стояла у лестницы, в помятом вчерашнем платье и в куртке поверх, которую схватила в спешке. Руки дрожали, будто не от холода, а от остаточного перегруза. Алкоголь, поцелуи, Томми, взгляды, его «Я ничего не сделал.» — всё вертелось в голове, как заевшая пластинка.
— Нашла! — Серафима почти влетела в подъезд, задыхаясь.
— Я сто лет тебя искала, ты куда вообще... — она осеклась. Увидела подругу.
Сердце сжалось.
— ...Неля?
Та не обернулась. Просто выдохнула, долго. Словно не знала, с чего начать. Как сказать. И надо ли вообще.
— Он был там, да? — Серафима подошла ближе, уже мягко. — В комнате?
Лионель кивнула.
— Мы... почти. Но он остановился. Просто... остался там. Сидел. Смотрел.
Фима прикрыла глаза.
— Ты в порядке?
— Нет. — Слишком честно, чтобы не дрогнуть. — Я думала, что мне будет легко. Ну типа — напиться, забыться, сделать больно ему, себе, миру. А в итоге... я просто почувствовала, что я — настоящая. И это ужасно. Потому что настоящая я — уязвимая. И почему он должен это видеть?
Фима поставила руки на бёдра.
— Потому что он, может, единственный, кто вообще тебя видит, дура.
— Я не хочу, чтобы он видел.
— Тогда зачем ты полезла к нему?
Лионель резко обернулась.
— А что мне было делать, а? Я смотрю на него — и внутри взрывается всё. Он делает вид, что у него всё ок, хотя тоже пылает. Но стоит шаг сделать — он останавливается. И это бесит. БЕСИТ, Фима. Мне кажется, что я одна с ума схожу.
Серафима молчала секунду. Потом выдохнула:
— Я не могу тебе сказать, что делать, Лио.
Но ты либо отпускаешь всё — и уходишь с этой тусовки, с его мира, с его рота,
либо остаёшься и перестаёшь бегать. Даже от самой себя.
Лионель провела рукой по лицу. Губы дрожали.
— Я просто хочу быть спокойной. Хоть день.
Фима обняла её. Молча. А потом добавила:
— Тогда пошли домой. Без сторис. Без скандалов. Только ты, я, сериал и лапша быстрого приготовления.
Лионель вздохнула и кивнула. Но перед тем как уйти, всё же посмотрела через стекло вверх — на окна той комнаты, где остался Томми. В груди что-то защемило. Он всё ещё там? Думает обо мне? Или уже забыл?
Хата всё ещё дышала остаточным шумом ночи: глухая музыка из дальнего угла, хлопанье дверей, кто-то искал зажигалку, кто-то — свои штаны. А Томми сидел. На том же кресле. Не шевелясь. Глаза не открывал. Хотя не спал ни минуты. Он видел, как она ушла.
С трясущимися руками, она вышла, не сказав ни слова. Даже не посмотрела. И почему-то именно это задело больше всего. «А если бы я её тогда не остановил?» — думал он.
«Если бы позволил... Мы бы переспали. И утром она бы ненавидела меня. А я бы, возможно, ненавидел себя. Но может, хотя бы знал, что она рядом.» Он провёл ладонью по лицу. Пальцы пахли её парфюмом. До сих пор.
— Нахрена я вообще полез в это всё? Почему не могу просто... отпустить?
Томми встал. Подошёл к окну. Прохладное утро, слегка запотевшее стекло. Он провёл по нему пальцем линию — и будто сам не понимал, зачем. Просто надо было что-то сделать.
— Ты в порядке? — Йост заглянул в комнату. Томми обернулся, молча.
— Она ушла?
— Да.
— Ты ей что-то сказал?
— Нет. Я не смог. Там не нужны были слова. И в то же время... они так были нужны.
Йост пожал плечами.
— Ну и что теперь?
Томми посмотрел на кровать. Где она спала, где пахло ею, где осталось тепло.
— Теперь? Я не знаю. Но если я её больше не увижу — я, наверное, сойду с ума.
Он вышел из комнаты, оставив Йоста одного.
Ни слова больше. Только сжата челюсть. И мысль: «Я думал, что она просто игра. А теперь — сам играю в её правила. И проигрываю.»
Утро. Через пару дней после той самой тусовки.
Свет падал через шторы лениво, будто тоже не хотел просыпаться. Лионель лежала на кровати, не двигаясь. Пульс в висках, тяжесть в теле. И не столько от алкоголя, сколько от пустоты. Томми исчез. Не оставил ни шепота, ни злой реплики, ни тупой реакции на сторис.
Вообще ничего. Она включила телефон.
Проверила его профиль. Пусто.
— Блядь — выдохнула она, прикрывая глаза рукой.
*****
На кухне уже возилась Серафима.
В футболке чужого размера, с хвостом на голове и кружкой кофе.
— Ты как вообще? — спросила она, когда Лио зашла, как зомби.
— Не пойму — честно ответила Лионель и взяла сигарету. Она не курила утром. Почти никогда. Но сегодня было «почти».
— Что за «не пойму»? У тебя на лбу написано: «гори всё в аду.»
— Просто... — она пожала плечами. — Его нигде нет.
Фима подняла бровь:
— Ты про Томми?
Лионель молча кивнула.
— Не виделась с ним?
— Не только не виделась. Его вообще как будто стерло. Сторис нет. Его друзья молчат. Чат молчит. Паблики молчат. Даже он сам молчит.
Серафима на секунду замерла.
— Может, он специально?
— Ну и на здоровье, — резко отрезала Лионель, в голосе мелькнула злость. — Просто смешно. Сначала лазает за мной как больной. Потом исчезает как призрак. Что за цирк?
— Ты переживаешь?
— Я просто не люблю, когда люди... как бы это... делают из тебя тупую. Появляются, исчезают, лезут, потом делают вид, что ничего не было.
Это... тупо.
— А может, у него что-то случилось?
— А может, у него новая подружка в Милане. Мне, блядь, всё равно.
Но глаза дрогнули. На миг. Фима вздохнула. Подошла ближе. Поставила рядом с ней кружку.
— Может, ну его?
— Может — прошептала Лио и уставилась в одну точку. — А может... нет.
У неё было ощущение, будто он исчез не из города, а из неё самой. И как будто всё, что было — это просто её галлюцинация. Только губы до сих пор жгло. После той ночи. И того взгляда.
Днём, сидя на кухне с Серафимой, она не выдержала и, дрожащим пальцем, протянула телефон подруге.
— Напиши Йосту, — сказала она тихо, пытаясь не показывать, как ей страшно и больно. — Спроси, где Томми. Просто... мне нужно знать.
Серафима хмыкнула, приняла телефон и быстро набрала сообщение: «Йост, привет. Ты в курсе, где Томми сейчас? Он как в землю провалился.»
Ответ пришёл через пару минут: «Он? Да, за городом сейчас. Один. Говорит, хочет отдохнуть и перезагрузиться. Мол, нужно время на себя.»
Лионель прочитала это несколько раз, словно пытаясь уцепиться за каждое слово. «Один. Отдохнуть. Перезагрузиться.» Все эти слова звучали одновременно и как облегчение, и как приговор.
— За городом, — тихо повторила она, глядя в окно, где серое небо словно отражало её настроение. — Один. Перезагружается.
Серафима посмотрела на неё с лёгким сочувствием:
— Значит, не забыл, — улыбнулась она с надеждой. — Просто ему действительно нужно время.
Лионель кивнула, но внутри что-то продолжало гореть и болеть. «Время... А у меня его нет.» Она не могла понять — ждать ли ей его или начать идти дальше, но одна мысль не покидала голову: он ушёл, чтобы не утонуть... но оставил её на берегу, тонущей в своих чувствах.
Томми сидел в маленькой деревянной хижине за городом — далеко от шумных улиц, камер и разговоров о нём. За окном лениво качались ветви деревьев, а в воздухе пахло влажной землёй и свежестью. Здесь он был вдалеке от всего, что когда-то казалось таким важным — и одновременно невыносимо тяжёлым. Его мысли метались: на миг всплывали кадры — Лионель, её глаза, её слова, поцелуй, ссоры, гнев и слёзы. Всё смешивалось в одно тяжёлое, болезненное чувство. Почему так получилось? Почему он не смог остановиться? Почему они стали врагами, когда между ними столько всего? Он устал. От себя, от игры, от ожиданий. Вокруг него всегда была толпа — фанаты, друзья, враги. Каждый ждал чего-то от него, требовал, подглядывал. А он хотел просто... быть. Томми понимал, что уезжает не просто так. Это было бегство от самого себя, от того, что начал терять контроль. Он боялся, что если останется, то разрушит всё — и себя, и её. Он хотел разобраться с собой, вернуть тишину в голову, чтобы потом попытаться понять, как быть с Лионель дальше. Ему не хватало силы и смелости взглянуть ей в глаза сейчас. Поэтому он выбрал одиночество — не для забытья, а для поиска себя. Каждую ночь он записывал в телефон короткие заметки — мысли, обрывки песен, сожаления и надежды. Иногда просыпался в холодном поту, осознавая, что не смог всё исправить, что многое осталось недосказанным. Но было и облегчение — хотя бы на время он мог сбросить маску Томми — певца, героя для многих. Здесь он был просто человеком. Уставшим, но живым. Он думал: «Если я вернусь — то уже не таким. Если вернусь вообще.» И в глубине души, под слоем горечи, теплилась надежда — что когда-нибудь Лионель поймёт. Или хотя бы услышит.