«И именно это его пугало больше всего.»
Утро наступило лениво, с серым светом за окном и проклятым писком уведомлений, который вызывал раздражение на уровне инстинкта. Лионель лежала на животе, не шевелясь, уставившись в точку на стене. Серафима дышала тихо рядом, ещё спала. А Лионель — нет. Она не спала вообще. В голове прокручивался поцелуй. Слишком быстро. Слишком близко. Тепло руки на талии, дыхание, злость, искры, и всё это взорвалось между ними, словно их реально кто-то поджёг. И всё бы ничего — можно было бы свалить на алкоголь, на момент, на конфликт. Но... ей хотелось ещё. И именно это раздражало больше всего. Она резко села, вцепилась пальцами в волосы, и, выругавшись себе под нос, потянулась за телефоном. В почте — реклама, в Телеге — мемы от знакомых, а вот в Инстаграме... Имя Томми пестрело в каждом третьем сторис.
— Ну нихуя себе, быстро он отвлёкся — пробормотала она, пальцем открывая один репост за другим. На видео — он, та самая кепка, тот же смех, и рядом новая блондинка. Не модель, не известная, но уже подписана: «Новая пассия?», «Томми влюбился?», «Слишком милая, чтобы быть правдой». На фото он держал её за руку. На другом — она сидела у него на коленях. Подписей было достаточно. У Лионель в глазах кольнуло, будто что-то попало под веко. Но это не ревность. Нет. Это была ярость, сконцентрированная, почти ледяная.
Она поднялась, подошла к зеркалу, всмотрелась в своё отражение — волосы спутанные, глаза опухшие от недосыпа, на лице не то чтобы шок, скорее — непринятие.
— Блядь, как по расписанию — пробормотала она. — Типичный ход. Типа «смотри, как быстро я забыл.»
Открыв камеру, она сняла сторис: На фоне — чайник, заварка, сигарета. Лицо спокойное, даже насмешливое. Она добавила надпись:
«Люди меняют лица, как носки. А потом удивляются, что пахнут одинаково.» Через пару минут сторис уже репостили. Серафима проснулась, увидела это и вздохнула:
— Ты же не собираешься снова влезать в игру?
— Я? — Лионель зевнула. — Я просто утром люблю называть вещи своими именами.
Но внутри всё сжималось. Потому что если бы ей действительно было всё равно — ей бы не пришлось убеждать себя в этом так усердно.
Томми проснулся от яркого света, пробивавшегося сквозь неплотно занавешенное окно, и звука чужого дыхания рядом. Он моргнул несколько раз, ощутил лёгкую тяжесть в голове — не похмелье, но странное, разбитое состояние, как будто мозг сам с собой переругался во сне. Незнакомая блондинка лежала рядом, повернувшись к нему спиной. Волосы рассыпались по подушке, чужой запах духов въелся в постель. Он посмотрел на неё и даже не мог вспомнить, как её зовут. Бывает. Такое бывало. Но даже рядом с ней — в голове крутилось не её лицо. А то, другое — раздражающее, острое, дерзкое. Лионель.
Чёрт, её губы, вкус, тепло, как она сначала огрызалась, потом сорвалась, как будто всё в ней взорвалось — и вдруг тишина, только взгляд, тяжелее любого крика. Он резко сел, мотнув головой, будто пытался выкинуть это как надоевшую песню.
— Да с чего я вообще думаю об этом? — пробормотал он себе под нос и потянулся за телефоном. Первое уведомление — сторис. Репост. Репост. Репост. Он открыл один из них, и экран осветился коротким видео: чайник, дым сигареты, и её лицо — необычно спокойное, даже ухмыляющееся.
Подпись: «Люди меняют лица, как носки. А потом удивляются, что пахнут одинаково.» Он прочитал. Потом ещё раз. Потом ухмыльнулся, но без веселья.
— Ах ты... сучка — тихо сказал он, опуская телефон. Его внутри будто щёлкнуло. Потому что она — снова первая. Потому что она не молчит. Потому что в отличие от остальных, она не пресмыкается и не делает вид, что зависима от его мнения. И это бесило. И в то же время — влекло. Он посмотрел на спящую рядом девчонку и почувствовал почти отвращение. Не к ней, нет. К себе. Потому что, как бы он ни пытался забыть, как бы ни выкручивал, всё внутри возвращалось к одной — Лионель. Он поднялся, накинул худи и вышел в кухню, выкуривая сигарету за сигаретой. В голове билась только одна мысль: «Значит, хочешь играть публично? Хорошо. Тогда играем.»
Вечер. Студия
Вечером у Томми было интервью. Помещение было тёплым с мягким светом, баннером лейбла на фоне и двумя ведущими: парень с ироничной ухмылкой и девушка, которая явно читала все сплетни о Томми. Он сидит в кресле, слегка развалившись, в тёмных очках и с капюшоном, но без особой защиты — внутри он бурлит, хоть и делает вид, что спокоен.
— Ну что, Томми, поздравляем с релизом. Трек на слуху, клип в трендах, комменты кипят. Все спрашивают: ты писал это о ней?
Томми усмехается, делает паузу, откидывается назад.
— Я пишу о том, что реально трогает. А если кто-то решил примерить на себя — ну, значит, подошло.
— Но ведь актриса в клипе — это копия одной блогерши...
— Совпадения случаются. Особенно если девчонки сами копируют друг друга. — говорит с ухмылкой, играя со шнурком худи. Смех в студии, но ведущая не отступает:
— Хорошо. Тогда так. Была ли между вами... химия?
Он смотрит на неё, приподнимает бровь.
— Химия?
— Ну ты понимаешь...
Он выдыхает, будто ленится отвечать, но всё же говорит:
— Слушай, я не химик. Но если ты стоишь с кем-то в комнате, и она не отталкивает тебя, а даже наоборот — ну... что-то же было, да?
Оператор ржёт. Девушка ведущая хмурится.
— Это ты сейчас сказал, что...?
Томми поднимает руки, словно сдаётся:
— Эй, я не говорил ничего конкретного. Просто не люблю, когда делают вид, будто ничего не было. Особенно когда потом строят из себя святошу в сторис.
Тишина. Один из тех моментов, когда студия будто сжимается от неловкости — или шока.
Он бросает в камеру взгляд, в котором смесь дерзости и вызова.
— Кто понял, тот понял.
Это интервью моментально попадает в ТикТок, Телеграмм-каналы, мемные паблики. Люди начинают пересылать Лионель нарезку: «Ты это видела???», «Так, он намекает на что?», «Они переспали??», «Лионель, скажи правду!»
Телефон Лионель вибрировал уже минут двадцать подряд. Сначала она проигнорировала — утро, кофе, щёлкает ногтем по стакану, смотрит в окно. Но потом вибрации стали навязчивыми, как муха в закрытом помещении. Когда она разблокировала экран, пальцы замерли.
ТикТок. Телеграмм, Инстаграм. И везде — одно и то же видео. Томми. Студия. Интервью. И его фраза: «Ну... что-то же было, да?» Лионель смотрела на это, как на замедленную катастрофу. В груди — то ли ком, то ли острое раздражение. Он действительно это сказал? Слова звучали туманно, вроде бы и не прямое признание, но каждый, кто знал — понимал.
— Да пошёл ты... — выдохнула она себе под нос и швырнула телефон на кровать. Из кухни раздался голос Серафимы:
— Неля, ты в курсе, что твоё имя сейчас вписывают в поисковик чаще, чем название его трека?!
Лионель молчала. И через секунду Серафима уже ввалилась в комнату, с телефоном в руках, с приоткрытым ртом.
— Вы переспали?
— Нет. — коротко.
— Ты уверена? Потому что он ТАК сказал, будто это уже было!
Серафима присела на край кровати, глаза её были шире обычного, будто она не могла поверить, что пропустила нечто такое. Она пролистала ещё раз видео и развернула экран к подруге:
— Ты видела, КАК он это говорит? Он как будто... ревнует. Или хвастается. Или... чёрт, Неля, что между вами было на самом деле?
Лионель глубоко вдохнула, потерла виски.
— Поцелуй. Один. Не специально. И да, я жалею. Довольна?
Серафима вытаращилась, будто та призналась в убийстве.
— Ты... вы... Целовались?!
— Можешь повторить это чуть громче? Думаю, соседи не услышали.
Серафима встала и начала расхаживать по комнате, в панике:
— Господи. Это катастрофа. Ты понимаешь, он сейчас преподносит тебя как свою бывшую с фоном в виде кровати! А ты молчишь?!
Лионель прикрыла глаза, чувствуя, как бешено стучит пульс:
— Я не собираюсь участвовать в его цирке. Пусть думают, что хотят. Я просто... не хочу играть по его правилам.
Но в глубине груди что-то скреблось. Потому что всё, что она пыталась похоронить, сейчас вытаскивали на свет, обмусоливали, искажение за искажением. А главное — она знала, почему Томми это сказал.
Он не просто хотел ударить. Он хотел запутать её. Задеть. Притянуть к себе обратно, как змея тянет добычу после укуса. Серафима села обратно, тише:
— Он тебя задел, да?
Лионель усмехнулась — холодно, с натянутыми уголками губ:
— Пусть только попробует ещё раз. Я тоже умею играть.
*****
Вечер стелился неохотно, как мокрый асфальт под ногами. Лионель клялась, что сегодня никуда не пойдёт, что останется дома, закутается в одеяло и проигнорирует весь этот мир. Но Серафима была настойчива, как всегда. Её блестящие глаза, уже разогретые вином, и вечное «Да ты просто должна себя показать, пойдём, там будет весело» — сделали своё дело. Лионель уступила. Без особого желания, но в коротком топе, джинсах с низкой посадкой и характерной подводкой под глазами. Та самая, Y2K-стерва, но сегодня будто с выключенным огнём внутри.
Квартира, куда они пришли, уже гудела. Смех, алкоголь, музыка, дым. В какой-то момент Неля отдалилась от подруги и оказалась у кухни, где кто-то наливал ей крепкий ром, кто-то подмигивал, а кто-то уже толкал бред про старые тусовки. К ней подошёл парень — высокий, светловолосый, с серьгами в ушах и доброй улыбкой. Кажется, его звали Маттиас. Они разговаривали легко, непринуждённо. Он шутил, она даже улыбнулась, расслабилась, впервые за долгое время. И всё бы шло гладко, если бы не появилась она — очередная из этих. Та, что рядом с Томми уже пару дней. Кукольная внешность, искусственная грация и та самая натянутая улыбка, за которой пахло агрессией.
— Ой, прости — голос девчонки скользнул по комнате, будто специально громче, чем нужно. — Ты ведь Лионель, да? Та самая... из сторис?
Лионель прищурилась.
— Какая именно «та самая»? — медленно, с лёгкой усмешкой на губах.
— Ну та, что любит устраивать драмы и делать вид, будто её это не трогает, — протянула девушка и приподняла бровь. — Хотя все мы знаем, что ты просто не перевариваешь, когда Томми с кем-то, кроме тебя.
Сначала никто не понял, что происходит. Разговор шёл сквозь музыку, но тон Лионель стал холоднее:
— Девочка, ты как будто уверена, что имеешь ко мне отношение. Хотя я даже не помню, как тебя зовут.
— Не важно, как меня зовут, — бросила та, приближаясь. — Ты просто завидуешь. Вот и бесишься.
Лионель шагнула ближе, между ними не осталось воздуха.
— Я завидую только тем, кто умеет думать. Так что, извини, ты не в списке.
— холодно бросила Лионель, не мигая, глядя той в глаза. Этого оказалось достаточно. У той блондинки дёрнулось лицо — будто кто-то резко сдёрнул с неё маску. Пальцы сжались в кулак, и в следующий момент она шагнула к Лионель с явным намерением ударить. Толпа вокруг будто сжалась, запах дыма и алкоголя стал резче, музыка в другой комнате всё ещё била по стенам, но в этой точке пространства — всё замерло. В ту же секунду чья-то рука перехватила движение. Томми.
— Ты чего творишь? — резко выдохнул он, удерживая её запястье. Его голос уже не звучал спокойно. Он был злой. — Хватит. Я сказал — ХВАТИТ.
— Она первая! — выкрикнула девушка, глаза её горели. — Ты слышал, что она сказала? Она —...
— Она не ударила никого, в отличие от тебя, — оборвал он, отпуская её руку. — Ты даже не умеешь проигрывать красиво.
Блондинка стиснула челюсть, отступив, явно выдавленная этой сценой, будто выброшенная за пределы внимания. Люди вокруг тихо переговаривались, кто-то снимал, кто-то просто наблюдал с открытым ртом. Но Томми уже повернулся к Лионель. Она стояла, не сдвинувшись с места. Ровная осанка, сжаты губы, напряжённые плечи.
— Ты довольна? — выдохнул он.
— А ты? — в тон. — Ты же любишь цирк. Я просто участвую.
— Ты не оставляешь в покое. Ты в каждой комнате, в каждой чёртовой тусовке, — он говорил тихо, сквозь зубы, но в его голосе горело. — Словно ты специально ищешь момент, чтобы снова рвануть.
— Может, ты просто везде таскаешься за мной, а не наоборот? — усмехнулась она. — Ты в клубе, ты на тусовках, ты даже в моей ленте новостей, Томми. Может, ты и есть та, кто не отпускает?
Он молчал. Несколько секунд. Глаза в глаза. В этом взгляде было столько обиды, злости, непризнанных слов. И что-то другое — будто при всем этом они умудрялись понимать друг друга на том уровне, который они оба ненавидели.
— Ты взрываешь всё, к чему прикасаешься, Лионель. — наконец сказал он. — И не притворяйся, что тебе всё равно. Ты не умеешь быть равнодушной. Ты только умеешь делать вид.
— Зато ты отлично умеешь притворяться, будто тебя не задевает. Хотя ты вон что — треки строчишь и бегаешь за мной, когда что-то не по-твоему.
Он чуть склонил голову, будто улыбнулся. Но это была не улыбка — это было презрение, смешанное с желанием.
— Когда-нибудь ты перегнешь, Лионель. И это закончится совсем не красиво.
Она сделала шаг ближе. Совсем близко. Наклонилась к уху и прошептала:
— Проблема в том, что я этого даже не боюсь.
И ушла. Оставив за собой его тяжёлое дыхание, свернувшийся в кулак гнев и невыносимое желание доказать ей что-то. Или разрушить. Или сломать. Или почувствовать снова. Томми стоял на месте, как будто его только что сбили с ног без удара. Комната вокруг снова наполнилась шумом, кто-то смеялся, кто-то громко спорил из кухни, а музыка всё ещё давила с потолка. Но у него в ушах звенела тишина. Лионель уже ушла, но её голос всё ещё звенел внутри — особенно последнее «я этого даже не боюсь». Он выдохнул и провёл рукой по лицу. Ладонь дрожала едва заметно. «Почему она всегда такая? Почему именно с ней я не могу себя контролировать?» — думал он, глядя в пустое пространство, будто она всё ещё стояла перед ним. Он знал: он снова сорвался. Снова влез. Снова дал ей повод. Но черт подери, он сам туда полез. Он, не она. Именно он всё время подкидывал огонь в этот костёр.
— Я реально... ищу её? — пробормотал он себе под нос, почти не веря в это. Подобные мысли раньше пролетали, как случайные искры, которые он тут же гасил — оправдывая всё злостью, раздражением, задетым эго. Но сейчас... это было похоже на осознание. Он вспоминал, как недавно стоял в той комнате, зажав её между стеной и собственным телом. Как её дыхание било в лицо, как пальцы сжались у неё на талии, как она смотрела на него будто знала всё, что он боится озвучить. Этот поцелуй. Спонтанный, безумный, будто нож по сердцу. «Ты в каждой комнате. В каждой чёртовой тусовке...» — всплыли его же слова. Да, так и было. Он замечал её даже в чужих сторис. Искал глазами, сканировал толпу. И если её не было, становилось не по себе. Но он не понимал — зачем? Это не было чем-то простым, не было симпатией или влечением. Это было как зависимость. Как навязчивая мысль, от которой не избавиться. Он злой был не на неё. Он злой был на себя. Потому что он знал: он сам рвётся к этой войне. Ему надо, чтобы она отвечала. Чтобы кричала, швырялась фразами, смотрела на него как будто он последний ублюдок на земле. Потому что в этот момент он чувствовал, что жив. И именно это его пугало больше всего.