Глава 5
⊹──⊱✠⊰──⊹
Холодный рассвет струился сквозь щели ставень, рисуя на стене бледные полосы. Джинни прислушалась. Где-то внизу, на кухне, звякнула чашка. Она сбросила одеяло. Босые ноги коснулись прохладного паркета. Окно было распахнуто, ночной дождь оставил после себя свежесть, которая теперь смешивалась с ароматом только что заваренного Иван-чая с мятой. Где-то за садом, в туманной дымке, просыпались птицы.
Замерла на третьей ступени, той самой, что всегда скрипела. Внизу они.
Рон и Гермиона застыли в центре гостиной, будто две статуи, вылепленные из напряжения и гнева. Свет камина пляшет по стенам, вырывая из темноты резкие силуэты. В воздухе висит что-то густое, вязкое не только слова, но и запах.
Терпкий. Горький. Чужой. Джинни не спрашивает. Она уже знает. Знает, что брат наконец-то встал с кресла и заговорил. Что эти разговоры давно копились в тишине, в взглядах, в опущенных глазах. Все знали.
Но Молли всё твердила:
— Она трудится. Она молодец.
Рон, должно быть, верил. Потому что сладко. Потому что так легче.
— Где. Ты Была вчера ночью? — Рон стоит в темноте, тяжёлый, глухой силуэт, как тень прошлого. В комнате пахнет камином, пылью, чем-то домашним. И терпкими духами. Не его запах. Запах, который вгрызается в ноздри, отравляет, как зелье.
Гермиона закрывает за собой дверь. Стоит прямо.
— Так рано. Ты не спишь?
Рон шагает ближе.
— Где ты была? — голос срывается, низкий, злой.
Она молчит, снимает шарф.
Он дёргает её за локоть.
— Скажи.
Она вырывается.
— Отпусти меня, Рон.
— Ты думаешь, я не знаю?! — он хватает её снова, сильнее. — Думаешь, я не чувствую?
Он вдыхает резко, судорожно.
— Ты вся им пропиталась.
Она молчит.
— В библиотеке сидела, да?! — Он толкает её к стене. — Или снова зелья варила?
Она поднимает голову.
— Ты сейчас что, ударишь меня?
Он застывает. Руки дрожат.
Гермиона не отводит взгляда.
— Давай, Рон. Если тебе так легче.
Его кулак сжимается. Потом разжимается.
— Ты ходишь к нему.
Она медленно кивает.
Рон выдыхает смех. Горький, сдавленный.
— Ты спишь с ним?
Она не отвечает.
— Ответь мне, блядь!
Тишина.
Она чувствует, как в ней поднимается что-то ледяное.
— Да.
Он сжимает челюсти так, что кажется — сломает себе зубы.
— Он напоил тебя зельями?
Она качает головой.
— Мне не нужно зелье, чтобы понимать, чего я хочу.
Он зажмуривается.
— А я?
Она не отвечает.
— Я хоть раз был твоим выбором?
Гермиона делает шаг вперёд.
— Я устала делать выбор.
Рон тяжело дышит. Потом тихо говорит:
— Я ведь любил тебя. Я бы всё сделал ради тебя.
Она смотрит в его глаза. Глубоко. Долго.
— Я знаю.
Он мотает головой, снова смеётся — уже без эмоций.
— Ладно. Иди. Будь счастлива блядь.
Она хочет уйти. Её рука уже на дверной ручке.
Но потом она вдруг говорит:
— Это не Лаванда.
Рон медленно поворачивается.
— Что?
Она глотает сухой воздух.
— Это не Лаванда тебя приворожила в школе.
Тишина.
— Это была я.
Мир рушится.
Он делает шаг назад, будто его ударили.
— Ты врёшь.
Она качает головой.
— Я боялась. Боялась остаться одна после школы. Боялась, что ты уйдёшь к ней. Ты ведь действительно влюбился.
— Нет.
Он качает головой, но в глазах уже нет гнева. Только ужас.
— Ты не могла...
— Могла. И сделала.
Она видит, как его лицо меняется.
— Всё это время...
Он не может договорить.
— Всё это время, — повторяет он хрипло.
Она смотрит вниз.
— Прости.
Он дышит тяжело, как раненый зверь.
— Я бы всё равно выбрал тебя.
Гермиона зажмуривается.
— Но ты мне этого не позволила.
Их разговор был запоздалым спектаклем в этом прогнившем театре. Она уже подала на развод. В этом весь Рон Уизли. В позднем осознании того, что из его рук ускользает собственная жизнь, просачивается сквозь пальцы, как песок и не принадлежит ему.
Джинни встала с холодной ступени лестницы и прошла в гостиную, как будто ничего и не было, не заботясь о том, что только что стала свидетелем чужого предательства.
Она не чувствовала ни гнева, ни слёз. Внутри было пусто, как после дождя, когда всё, что ты знал, размыло, а ты остаёшься стоять среди грязи.
Гермиона, решив, что всё, что она может — это уйти, исчезла так же бесшумно, как и вошла, направившись в сторону Снейпа. Она даже не оглянулась. По сути, разве было что-то ещё, что можно было бы сказать? Её шаги были твердыми, решительными, словно она собиралась на бой, а не в дом к человеку, от которого её спасения больше не зависели.
Рон же был другим. В его глазах блеск какой-то пустой решимости, какого-то полупьяного, всё равно не важного решения, когда всё просто сходит на нет. Он кинул на Джинни быстрый взгляд, как будто всё уже решено, как будто её присутствие стало чем-то лишним, и, не вымолвив ни слова, накинул свою спортивную куртку. Она была такая же, как и он приземлённая, удобная, ничем не примечательная. И вот он ушёл, скинув ещё один кусок своей души по пути, расплескивая её в каждой своей неважной мысли. Он пошёл пить.
Джинни осталась одна, словно всё, что произошло не касалось её, а он был просто очередным человеком, от которого ей не было смысла ждать ничего. Только комната была молчаливым свидетелем, как всё рушится на глазах, а она, наблюдая за этим, не чувствовала ни боли, ни облегчения. Это была просто часть её мира незначительная, но достаточная.
***
Пятничный вечер в «Трёх мётлах» был похож на разгулявшийся магический эксперимент дым от трубок сливался с паром от горячих напитков, создавая в воздухе густую завесу, сквозь которую с трудом пробивался свет старых медных светильников. Пол под ногами лип от пролитого эля и чего-то более зловещего, что лучше было не рассматривать.
Рон ввалился внутрь, сбив плечом какого-то пожилого волшебника. Его рыжие волосы торчали в разные стороны, а глаза уже блестели тем особенным блеском, который появляется после третьей кружки сливочного пива натощак.
— Три огненных виски, — прохрипел он бармену, тяжело опираясь о стойку. — И чтоб горело, как в тот раз, когда Фред поджег мои брови!
Оливер Вуд, чья рубашка была расстегнута до пупка хотя на улице был февраль, уже был в том состоянии, когда начинал вспоминать «старые добрые времена».
— А помните, — начал он, размахивая кружкой так, что эль разбрызгивался на соседние столы, — как я заставлял вас тренироваться в метель?
— Помним, ублюдок, — хором ответили Уизли, чокаясь кружками.
Первый раунд исчез мгновенно. Второй — чуть медленнее. Третий раунд пришел с историей, которую Рон рассказывал только в состоянии «чертовски пьян, но еще не под столом».
— ...и вот я подкрадываюсь к ней в библиотеке, — Рон размахивал кружкой, расплескивая эль по столу. — А эти ублюдки-близнецы... — он икнул, — ...подсунули мне вместо любовного зелья трансфигурационный эликсир!
Джинни фыркнула пивом через нос:
— Жаль я это пропустила.
— Представь, — Рон сделал драматическую паузу, — я наклоняюсь, щеки горят, сердце колотится... и бац! — он хлопнул ладонью по столу, — превращаюсь в ежа с моей же дурацкой рыжей чёлкой!
Оливер, красный от смеха, чуть не упал со скамьи:
— И что Гермиона?
— О, — Рон закатил глаза, — сначала закричала, потом рассмеялась, потом... — он понизил голос до шепота, — начала меня гладить. Фред потом клялся, что слышал, как я замурлыкал.
Джинни ударилась лбом о стол от хохота.
— Лучшая часть? — Рон допил виски одним глотком. — Близнецы забыли антидот. Три дня я ел мучных червей из коробки и боялся сов.
Оливер вытер слезы:
— И после этого ты влюбился в неё?
Рон мрачно посмотрел на пустую кружку:
— Видимо, у меня фетиш на женщин, которые превращают меня в животных.
Именно тогда Джинни заметила Малфоя.
Он сидел в дальнем углу, освещенный дрожащим светом свечи. Его платиновые волосы отбрасывали серебристые блики на темное дерево стены. В длинных пальцах он вертел бокал с темно-рубиновой жидкостью, которая явно стоила больше, чем месячная зарплата Джинни.
Их взгляды встретились. Джинни не отвела глаз.
— Эй, — Рон толкнул её локтем, следуя за её взглядом. — Серьёзно?
Она лишь подняла бокал в немом тосте — то ли Драко, то ли самой себе, то ли этому странному вечеру, где всё было не так, как должно было быть. А Драко в ответ лишь слегка приподнял свой бокал, уголки губ дрогнули.
— Ладно, — Оливер хлопнул по столу. — Кто за тем, чтобы забыть этот день как страшный сон?
Рон мрачно ухмыльнулся:
— Давно пора.
Когда в два часа ночи бармен наконец выгнал их, улицы Хогсмида были пустынны. Рон обнял фонарный столб, шепча ему слова любви.
— Завтра будет ужасно, — констатировала Джинни, спотыкаясь о спящего на тротуаре домового эльфа.
— Но сегодня... сегодня было прекрасно, — икнул Оливер.
Три потерянные души поплелись домой, оставляя за собой след из пролитых напитков, проклятий и смутных обещаний никогда больше так не напиваться.