Ненавижу, что меня это интересует
Я не следила за ним.
Нет, правда. Просто шла в библиотеку, потому что профессор Снэгг требовал эссе про нестабильные ингредиенты, и мне срочно нужно было что-то умное. Желательно вчера.
И вот я захожу — и он там. Теодор Нотт. Сам себе тень, вечно в чёрном, как будто жизнь — это один бесконечный траур. Только на этот раз он не сидел один, не хмурился в углу и не убивал взглядом. Нет.
Он разговаривал.
И не просто так — он объяснял что-то первокурснику. Спокойно. Чётко. Почти терпеливо. Рядом с ним сидел светловолосый парнишка с такими глазами, будто его только что вытащили из лавины задач по зельям, и Тео... помогал. Пальцем вёл по строчке, кивал, слушал.
И что я сделала?
Застыла, как идиотка, у полки с книгами.
А потом смотрела. Смотрела слишком долго. Потому что это был не тот Тео, которого я знала. Или, точнее, считала, что знаю.
Он поднял глаза. Встретился взглядом со мной. Спокойно. Без привычной ледяной насмешки.
И всё. В груди — неприятный щелчок. Как будто сердце что-то решило без моего ведома.
Я подошла, саркастично, резко — чтобы заглушить панику внутри:
— Ну надо же. Тео Нотт и человеческое сострадание. Мир точно рушится?
Он даже не отреагировал на тон.
— Просто хочу, чтобы этот ребёнок не поджёг свою собственную кровать, пытаясь сварить Снотокрут, — сказал он ровно.
Первокурсник покраснел. А я... я внезапно почувствовала себя злой. На Тео. На этого мальчика. На библиотеку. На себя — особенно.
Потому что мне понравилось, как он это сказал. Потому что у него спокойный, низкий голос. Потому что он был терпелив. Потому что — чёрт возьми — он не был тем, кем я его себе нарисовала.
— Ладно, — буркнула я. — Ты всё равно ведёшь себя странно. Проверю, не под «Империо» ли ты.
Он слегка усмехнулся. Не грубо. Почти... искренне.
И мне это тоже понравилось. Слишком.
Пока он продолжал что-то объяснять Финчу, я устроилась за соседним столом. Раскрыла учебник. И пыталась читать. Бесполезно. Мозг отказывался работать. Он был занят другим.
Вот только я не хотела, чтобы он был занят им.
Я не должна о нём думать. Не должна помнить, какие у него были губы тогда, на вечеринке. Не должна прокручивать в голове его усмешку, этот взгляд без привычной колкости. Не должна задаваться вопросом, что у него в голове, когда он так внимательно слушает кого-то.
Я не хотела. Честно. Потому что это неправильно. Потому что он — слизеринский сноб, который всегда казался мне холодным, странным, опасным. Потому что, если я начну видеть в нём что-то большее, всё станет ещё хуже, чем уже есть.
Но всё же…
В голове не укладывалось: как такой человек может быть настоящим?
Я злилась. На себя. На то, что мне было интересно. На то, что я начала замечать его не как раздражающего слизеринца, а как человека.
И самое страшное — мне было не всё равно.