Воровка||Кощей

30 декабря. Вечер перед праздником.

В квартире горел весь свет, отражаясь в зеркалах и позолоченных бигуди, разложенных по комоду. На кровати аккуратно разложено вечернее платье – чёрное, с открытыми плечами, а рядом ждали свои очереди каблуки-шпильки, будто нетерпеливые соучастники предстоящего праздника. 

Маша и Рита метались между ванной и спальней, словно две бабочки, попавшие в ураган предновогодних приготовлений. 

— А кто этот твой Костя? — не унималась Рита, сидя перед зеркалом, пока старшая сестра накручивала её локоны. 

— Знакомый,— буркнула Маша, закусив губу от сосредоточенности. 

— А Герман кто такой?

— Знакомый знакомого.

Рита приподняла бровь, ловя её взгляд в отражении: 

— А ты с этим... «знакомым» шашни крутишь?

Пальцы Маши на мгновение замерли в воздухе. Потом она резко дёрнула очередную прядь, будто пытаясь вытянуть из неё ответ. 

— Ему нельзя.

— Почему?

Маша вздохнула, опустив руки. В зеркале их взгляды встретились – один наивно-любопытный, другой – устало-трезвый. 

— Рит, он вор в законе. У них по понятиям – ни семьи, ни постоянной женщины. Она отвернулась, поправляя уже готовые локоны. — А мне... просто поиграть в «Санта-Барбару» с кем попало не нужно.

Тишина повисла гуще лака для волос. Рита потрогала свои бигуди, вдруг осознав, что за лёгкостью новогодних сборов скрывается что-то куда более сложное. 

А за окном медленно падал снег, прикрывая город белым покрывалом – будто давая всем шанс начать с чистого листа. Хотя бы на одну ночь.

— А как он выглядит, твой Костя?

Неугомонная Рита не отступала, болтая ногами, сидя на краю кровати. Маша, не отрываясь от зеркала, провела кистью по ресницам и вздохнула: 

— Нормальный. Мужественный...

— А лет сколько?

Помада замерла на полпути к губам. 

— Не знаю. За тридцать, наверное. 

Рита задумчиво прикусила нижнюю губу, изучая сестру через отражение: 

— Молодоват для тебя...

Маша фыркнула, дорисовывая алую линию губ. В словах сестры была горькая правда. Её прошлые мужчины всегда были старше — на пять, на десять лет, а то и на целую эпоху. Бывало, седины в висках у них оказывалось больше, чем у её собственного отца. 

А ровесники... ровесники её никогда не интересовали. Слишком зелёные, слишком несерьёзные. Слишком... обычные. 

Она резко щёлкнула помадой, закрывая тюбик. 

— Возраст — дело десятое, Рит. Главное, чтобы человек был...

Голос её оборвался. Каким? Честным? Надёжным? Но как требовать честности от того, кто живёт по воровским понятиям? 

В зеркале их взгляды встретились — один полный юношеского любопытства, другой — усталой мудрости, хоть самой Маше было только двадцать четыре.

Рита лукаво улыбнулась, прищурив глаза: 

— Ну и какой, какой а, Машка?

Маша лишь вздохнула, делая вид, что полностью поглощена нанесением румян. Но младшая сестра не отступала. 

— Чтоб хер стоял и бабки были?— с игривым смешком выпалила Рита. 

Маша резко повернулась к ней, брови сведенные в строгую складку, но через секунду уголки её губ дрогнули. 

— И это тоже, — сухо признала она, щелкнув кисточкой по Риткиной руке. 

Сестра фыркнула, закатив глаза, но в её смехе звучала теплая нота — будто она только что разгадала какой-то важный секрет. 

Звонок в дверь оборвал их смех. 

Маша, поправив непослушную прядь, прошла в коридор. Когда она открыла дверь, перед ней снова возникла знакомая меховая шапка, из-под которой выбивались тёмные пряди. В руках у Кости – два пышных букета, перевязанных шёлковыми лентами, и изящная коробка конфет. 

– Привет, красавица, – его ухмылка была такой же наглой и обаятельной, как всегда. 

Несмотря на себя, Маша почувствовала, как губы сами растягиваются в улыбке. 

– Заходи.

Он послушно переступил порог, снег с ботинок осыпался на коврик. В этот момент из комнаты вышла Рита, слегка смущённая, но с любопытством разглядывающая гостя. 

Костя, не теряя уверенности, протянул ей второй букет и коробку: 

– Костя.

– Рита.

Они кивнули друг другу, и в этом простом жесте было что-то тёплое – будто первый шаг к чему-то новому. 

А за окном, в морозном воздухе, уже витало предчувствие праздника – того самого, где случайные встречи могут стать началом большой истории.

— Поехали, красавицы! Ане поможете салаты доделать, — бодро бросил Костя, поправляя воротник меховой шапки. 

Маша, натягивая перчатку, нахмурилась: 
— Аня — это кто? 

— Жена Германа,— отозвался он, ловко помогая ей накинуть шубку. 

Каблуки Маши звонко застучали по бетонным ступеням, сопровождая их спуск: 
— Но ведь не по понятиям... Как он вообще женился, если вор в законе? 

Костя рассеянно пожал плечами, доставая ключи от машины. Дверь BMW открылась с тихим щелчком. 

— Хрен его знает, — проворчал он, пропуская девушек в салон. — Может, у него брат есть — на того и оформлено. Поженились-то, когда Аньке двадцать стукнуло, а ему двадцать шесть. Он сразу после свадьбы и сел.

Мотор заурчал. В зеркале заднего вида отразилась его усмешка: 
— Познакомились мы с ним в одной камере. Так он мне про свою «Анечку» ночами рассказывал... А сам её, между прочим, как огня боится.

Маша перехватила его взгляд. В тёмных глазах Кости мелькнуло что-то неуловимое — то ли насмешка, то ли зависть. 

А за окном поплыли огни новогоднего города, растворяя в своём сиянии все неудобные вопросы.

Маша задумчиво прикусила нижнюю губу, оставив на помаде едва заметный след, прежде чем спросить:

– А ты сам-то чего, Кощей, не женился?

Костя крутанул руль, ловко обходя сугроб, и горьковато усмехнулся:

– Да на ком, Маш? Вот Аня – за Германа вышла, он сел, а она, представляешь, пять лет как каменная стена. Ждала. Таких теперь не делают... – Его пальцы сжали руль чуть крепче. – А я? Сейчас женюсь – меня тут же повяжут, а "жена" с первым же шансом на сторону. Нынче все бабы – перелётные птицы.

В голосе его звучала странная смесь – цинизма и какой-то усталой тоски. Маша лишь молча пожала плечами, уткнувшись взглядом в мелькающие за окном фонари.

А Рита, притихшая на заднем сиденье, с не по-юношески внимательными глазами, ловила каждый нюанс этого разговора. В свои семнадцать она ещё не знала любви – только книжные романы да подслушанные у подруг истории. Но в напряжённой тишине машины ей вдруг стало ясно: взрослые – вот кто по-настоящему верит в сказки. Только их сказки – про верность, которая больше не в моде, и про любовь, что ушла вместе с тем временем, когда "воры в законе" ещё могли позволить себе быть просто мужьями.

Дорога за городом пролетела в молчании. Когда машина остановилась у двухэтажного дома с аккуратно подсвеченным фасадом, из-за дверей донеслась сдержанная, но эмоциональная перепалка:

— Гер, ещё раз руку в салат сунешь – до курантов похороны организую!
— Ну, Анют...
— Гер, пшёл!

Рита подавила смешок, а Маша приподняла бровь, обмениваясь с сестрой понимающим взглядом. 

На пороге появился хозяин дома – широкоплечий, с хищной грацией, но сейчас с искренней улыбкой. 

— О, дамы... Герман,— представился он, крепко пожимая Косте руку и кивнув девушкам. 

Пока мужчины отправились накрывать большой стол, сёстры прошли на кухню. Там, среди ароматов готовящегося праздника, их встретила высокая блондинка с голубыми, почти прозрачными глазами. Её женственная фигура, мягкие жесты и тёплая, почти материнская улыбка контрастировали с недавней грозной интонацией. 

— Меня Аня зовут, — сказала она уже спокойным, мелодичным голосом. 

Знакомство состоялось быстро, и вскоре, за приготовлением салатов, разговор потек сам собой – о мелочах, о планах, о жизни. Рита, не выдержав, напрямую спросила: 

— А как вы с Германом познакомились?

Аня засмеялась, ловко нарезая огурцы ровными ломтиками: 

— Мне только девятнадцать стукнуло, а ему уже двадцать пять было. Пришла на дискотеку с подругами – а там он...Глаза её блеснули воспоминанием. — Весь в золоте, пальцы веером, чётки перебирает – хоть ни одной молитвы до сих пор не знает, лицемер!

Она тряхнула волосами, продолжая: 

— Пригласил на медляк, а я – не дура же! – с бандитом танцевать не стала. Отказала. А он... он не из тех, кто отступает.

Аня хищно улыбнулась, явно наслаждаясь рассказом: 

— Ну я ему – раз! – локтем в челюсть... Бедный потом зубы с асфальта собирал.

Маша фыркнула, представив эту сцену. 

— Но он всё равно стал меня провожать. Я его посылала, отец мой из травмата стрелял...Она задумалась, замешивая салат. — А он упёрся, как баран. В итоге... мне его стало жалко. Пошла на свидание.

В её голосе звучала та нежность, которая бывает только у тех, кто прошёл через огонь и воду – и ни разу не пожалел. 

А за дверью уже слышался смех мужчин и звон бокалов – будто сама жизнь поднимала тост за эту странную, но такую прочную любовь.

Аня отложила нож, её голубые глаза на мгновение затуманились воспоминаниями. 

— А после свадьбы... его через неделю и посадили,— тихо сказала она, вытирая руки о фартук. — И ждала его пять лет. Губы её дрогнули в горьковатой улыбке. — Дура молодая была... Ну кто в здравом уме в вора в законе влюбится?

Она пожала плечами, но в голосе звучала непоколебимая уверенность: 

— Сердцу не прикажешь. Вот и сидела пять лет... одна. Без моего Герки.

Маша молча кивнула. Ей вдруг стало жаль эту женщину — такую красивую, сильную... и так безнадёжно преданную. 

В дверях кухни появились мужчины. Аня мгновенно преобразилась — брови сдвинулись в строгую складку, а палец повелительно подозвал Германа. Тот покорно подошёл, склонив голову. Разница в росте была поразительной — он возвышался над ней на полторы головы, его могучие плечи казались вдвое шире её хрупких. Он — тёмный, массивный, как скала; она — светлая, лёгкая, как облако. 

Герман наклонился ещё ниже, и их губы ненадолго встретились. 

— Дыхни, — приказала Аня. 

Он сглотнул, но послушно выдохнул. 

— Под куранты компотик пить будешь, — прошипела она, и в её глазах вспыхнули знакомые всем жёнам искры — смесь гнева, заботы и той особой любви, что годами не слабеет, а только закаляется, как сталь. 

— Анют, ну кто под куранты шампанское пьёт? — Герман говорил с той особой нежностью, которая появляется только у сильных мужчин перед любимой женщиной.— Не по-людски это...

Аня фыркнула, скрестив руки на груди: 
— А по-людски — это когда ты каждый вечер под мухой домой приползаешь?

Тень пробежала по его лицу. Он замолчал, потом тяжело вздохнул: 
— Работа такая, Анечка. Так вопросы решаются... 

Она резко махнула рукой: 
— Иди с глаз моих, пока не прибила. 

Герман наклонился, его губы на миг коснулись её губ — лёгкий, привычный жест примирения. Аня машинально ответила на поцелуй, но тут же отстранилась, сделав вид, что полностью поглощена нарезкой оливье. 

Когда его пальцы потянулись к колбасе, она со звонким щелчком ударила его по руке ложкой. 

— Шаг назад, заключённый! — блеснули её голубые глаза. 

Герман с театральным вздохом поднял руки в знак капитуляции и направился к Косте, который всё это время стоял в дверях, едва сдерживая смех. 

Аня ненадолго замерла, нож в её руках отсвечивал холодным блеском, а в голубых глазах играли тёплые искры. Она посмотрела всему уходящему мужу и тихо, словно сама себе, прошептала: 

— Ой, люблю же я его, дурака...

Губы её тронула та самая улыбка — нежная, чуть усталая, но безгранично преданная. Та, что появляется только у тех, кто любит не за что-то, а вопреки. 

Маша и Рита переглянулись. В этом простом признании, брошенном вполголоса среди нарезанных овощей и праздничной суеты, было больше правды о любви, чем во всех романах и песнях. 

А Маша лишь молча улыбнулась, вдруг осознав, что настоящая любовь — это вовсе не про идеальную сказку. Это про то, как ругаешь его за пьянство, но целуешь в ответ, когда он наклоняется. Как бьешь ложкой по рукам, но тут же сердцем таешь от одного его взгляда. 

На столе, уставленном салатами и закусками, играли блики праздничной гирлянды, а из телевизора доносились весёлые новогодние мелодии. Костя с Германом, уже изрядно разогретые алкоголем, вели непринуждённую беседу, их смех то и дело заполнял комнату. 

Рита наклонилась к сестре и тихо прошептала: 
— А что, если бы ты... Ну, как Аня — приручила своего Кощея? Чтобы он вот так же, как Герман, паинькой был? 

Маша усмехнулась, но в её глазах мелькнула лёгкая грусть. 
– Он меня не любит так, как Герман Аню...

Она кивнула в сторону хозяев дома. Герман в этот момент уговаривал жену выпить с ним шампанского, но та лишь качала головой, строго сдвинув брови. Однако, когда он, не сдаваясь, наклонился и поцеловал её, Аня на секунду смягчилась и ответила на поцелуй — нежно, но быстро, будто стесняясь своей слабости. 

— Видишь?— тихо сказала Маша. — Это не просто «приручить». Это... другое.

В её голосе звучало что-то между восхищением и лёгкой завистью. Потому что такая любовь — это не игра в подчинение. Это когда двое, несмотря на все свои недостатки, выбирают друг друга снова и снова. 

А за окном, в морозной темноте, уже начали падать первые снежинки — будто сама вселенная посылала им тихий знак: Новый год — время чудес.