4.Анечка
-Баба?
Герман усмехнулся, заметив на щеке Кости красноватый след - будто от чьей-то ладони. Тот молча кивнул, опустился в кресло напротив и, прикурив, лениво окинул взглядом кабак. Женщины здесь были разные - и красивые, и не очень, но ни одна не зацепила взгляд. Поэтому его ответ прозвучал почти сразу, без раздумий:
- Баба.
Герман хрипло рассмеялся, отхлебнул виски из рюмки и, прищурившись, спросил:
- Ну и кто же та смелая женщина?
Костя выдохнул дым, на мгновение задержав взгляд где-то в дымной полутьме, и ответил:
- Мурка.
Герман удивлённо поднял брови:
- Ты что, к ней подкатил?
Костя махнул рукой, будто отмахиваясь от назойливой мухи:
- Да так, просто проводил... Ну и поцеловать хотел.
Герман громко расхохотался, звонко стукнув рюмкой по столу:
- Раньше на тебя все бабы вешались, а теперь - лавры донжуана тускнеют, Кощешка!
Герман ухмыльнулся, медленно оторвав спину от кресла. Локти упёрлись в колени, пальцы сплелись в замок. Наклонился ближе, и в его голосе зазвучало притворное любопытство, за которым пряталась издёвка:
- Чего это воровка тебе приглянулась, а?
Костя нахмурился, взгляд его потяжелел. Они знали друг друга семь лет - ещё с тех времён, когда оба мотали срок в одной камере. Тогда и стали блатными, тогда же вышли на волю, прихватив с собой лишний авторитет. Друзьями не были - просто братва, надёжные, как замок. Костя знал: Герман не предаст, не кинет, на его бабу даже взглядом не позарётся.
У самого Германа была жена.
Это удивляло Костю. По понятиям - нельзя. Но Герман как-то умудрился: то ли через брата её оформил, то ли ещё хитрее провернул. Только вот дома его ждала «Анечка» - и пьяный Герман боялся её пуще огня.
"Анечка"... "Анюта"...
Так всегда называл Герман свою супругу, когда рассказывал о ней в камере. И вот, пару лет назад, Костя впервые увидел её воочию - красивая, но с таким строгим взглядом, что даже у него, привыкшего ко всему, ёкнуло под ложечкой. А уж Германа она и вовсе держала в ежовых рукавицах.
Тот вечер всплывал в памяти отчётливо - они вдвоём, пьяные, приплелись к Герману, потому что Костя потерял ключи от своей хаты.
- Анечка, ты только не злись...- голос Германа, обычно такой уверенный, теперь звучал натянуто и даже как-то по-детски виновато.
Он замер на пороге, слегка пошатываясь, икающий от перепоя. Костя тихонько усмехнулся, пока не встретился взглядом с Аней. Тот взгляд - холодный, оценивающий - заставил его сглотнуть.
Она молча кивнула в сторону коридора: заходите. Но когда Герман, радостно оживившись, шагнул вперёд, она ловко подловила его на проходе и - шлёп! - отвесила подзатыльник, хоть и была на голову ниже.
Герман только пискнул, покорно склонив шею, будто и не блатной вовсе, а провинившийся школяр.
Утро застало Костью в гостях у Германа. Проснувшись на жестком диване с одеялом, небрежно наброшенным кем-то ночью, он потянулся, разминая затекшую шею, и направился на кухню - проверить, жив ли его товарищ после вчерашнего.
Герман - здоровый детина, на голову выше своей Ани и вдвое шире в плечах - сидел за кухонным столом, сгорбившись, как провинившийся школьник. Под левым глазом у него цвел свежий фингал, а на щеке алел четкий след от женской ладони. Несмотря на это, в его позе читалось почтительное спокойствие - видимо, ночью "разбор полетов" уже состоялся, и теперь оставалось лишь смиренно принять последствия.
Аня, уже заметно смягчившаяся, ставила перед мужем тарелку с дымящейся яичницей. В утреннем свете она казалась совсем другой - не грозной фурией, а заботливой хозяйкой. Только едва уловимый блеск в глазах выдавал, что она прекрасно осознает свою власть над этим громилой.
- Спасибо, Анечка, - пробормотал Герман, почтительно кивая.
Костя замер в дверях, скрывая улыбку. Видеть своего друга - обычно такого уверенного и грозного - в таком жалком положении было одновременно и непривычно, и забавно. Особенно контрастировало это с его внешностью: Герман, как и Костя, жилистым, даже на пару сантиметров выше, но сейчас казался меньше собственной жены.
Он ловил каждый жест Ани, словно ожидая нового подзатыльника, но та лишь пододвинула к нему солонку и, заметив Костью, уже совсем по-доброму улыбнулась:
- А ты чего застыл? Садись, сейчас и тебе наложу.
Герман облегченно выдохнул - видимо, буря миновала. По крайней мере, до следующего раза.
Однажды, встретившись с Костей в их привычном кабаке обсудить дела, Герман явился с гипсом на руке.
- Ну и как это? - усмехнулся Костя, кивая на белоснежную повязку.
Герман тяжело вздохнул, отхлебнул виски и мрачно пробурчал:
- Анечка.
Оказалось, накануне он, по обыкновению, вернулся под мухой и, не в меру разыгравшись, полез к жене с супружеским долгом. Но Аня, недолго думая, схватила первое, что подвернулось под руку - массивную деревянную скалку - и со всего размаху треснула его по предплечью.
Костя едва не поперхнулся.
- Она тебя скалкой?
- Ну да, - Герман покрутил гипсом, будто демонстрируя трофей. - Благо, не по башке.
Костя расхохотался, представляя эту картину: здоровенный мужик, которого боятся весь криминальный мир Казани, покорно тянется к жене, а та - хвать! - и сразу по рукам.
- И что, сломала?
- Ага, - Герман хмуро потягивал виски. - Врач сказал, трещина.
- Ну хоть теперь будешь знать, куда без спросу не надо лезть, - Костя не мог сдержать ухмылки.
Герман только вздохнул и допил рюмку. В его глазах читалось странное сочетание досады и гордости - мол, вот какая у меня женщина, даже скалкой умеет поставить на место.
Костя смотрел на Германа, и в голове невольно крутилась одна мысль: "Ну надо же так любить жену, чтобы терпеть такое..."В их кругу, где каждый жест, каждый взгляд имел значение, где мужская гордость ценилась выше всего, поведение Германа казалось немыслимым.
А ведь была ещё и финансовая сторона вопроса. Весь семейный бюджет исправно перетекал в руки Ани, а она уже с холодной деловитостью решала, что и куда пойдет.
- Кощей, - Герман понизил голос, наклонившись через стол, - по-братски, одолжи. Аня все кровное забрала...
В его глазах читалась редкая для такого матерого мужика беспомощность. Костя качал головой, но в уголках губ уже дрожала улыбка.
- И долго ты так будешь, а? - спросил он, наливая Герману еще виски. - Жена скалкой по рукам бьёт, бюджет контролирует... Ты ж не мужик, а какой-то... подкаблучник.
Герман хмуро хмыкнул, но не стал спорить. Он отхлебнул виски, зажмурился и после паузы произнёс тоном, в котором странным образом смешались досада и гордость:
- Зато живой.
Костя только рассмеялся. В этом была своя правда.
Так и водил Костя дружбу с женатым Германом, каждый раз удивляясь этой странной привязанности. Сам он давно для себя решил - никогда не свяжется с подобной женщиной. Не его это, не по понятиям.
А теперь вот сидит, смущенно проводя пальцами по горящей щеке, где еще алеет след от ее ладони. Ирония судьбы - он, всегда посмеивавшийся над "подкаблучником" Германом, сам получил по заслугам.
Дым сигареты стелется сизой пеленой, а в голове назойливо крутится одна мысль: "Маша...". Та самая, что не постеснялась дать пощечину такому как он. И странное дело - вместо злости в груди теплится что-то другое, непонятное.
Он ловит себя на том, что снова трогает покрасневшую кожу, будто пытаясь сохранить это жгучее воспоминание. Где-то в подсознании уже зреет понимание - не зря говорил Герман, что есть женщины, перед которыми даже самые мощные мужики становятся мальчишками.