День Шестой часть Первая
В этот раз я проснулся в восемь утра, пропустив завтрак.
— У нас сегодня только симулятор? — спросил я Калянса.
— По существу да. Потом что-то другое будет, — ответил он.
Мы продолжали лежать в бунгало, занимаясь своими делами, пока примерно в десять утра не получили команду от Аврелия: выдвигаться к казарме нашего дивизиона.
Были только мы вдвоём. У наших товарищей-водителей было иное задание. Не помню уже какое — но точно без нашего с Калянсом участия.
Мы вышли. С собой взяли только автоматы и сумки. В моей сумке оставался последний энергетик — белый "Монстр".
— Знаешь, — сказал я Калянсу по пути к казарме, — а мне нравится нынешний Аврелий. Он сильно изменился за то время, пока я его не видел. По-моему, даже похудел.
— Очень сильные изменения в нём видны, — уверенно поддержал меня Калянс. — Совсем другой человек. И ещё дал нам гаубицу поводить.
Мы подошли к казарме — ко входу по центру. Через пару минут вышел Аврелий и впустил нас внутрь. Поднялись на второй этаж — в наши родные угодья, — и зашли в кубрик.
— Добрый день, бастард Чуриньш! — весело поприветствовал его Калянс, отсылая к прозвищу, которое я дал тому в своей книге об учебке. Бастард Чуриньш ничего не ответил — просто молча продолжил сидеть в телефоне.
— Я пойду за артиллерийскими касками и ботинками, — сказал капрал Аврелий. — А вы пока посидите тут. И чтобы без драк!
Аврелий это сказал мне и бастарду Чуриньшу — с явным намёком на наши с ним отношения времён основной службы. Не самые тёплые.
Минут через пять, может чуть больше, Аврелий вернулся с артиллерийскими касками и твёрдыми ботинками — для работы на стройке.
Мы попрощались с бастардом Чуриньшом, вышли из казармы втроём и направились в сторону штабной роты.
На улице было тепло, но серое небо намекало: дождь сегодня неизбежен. Это никак не повлияло на наш с Калянсом настрой. Мы не позволяли внешним обстоятельствам вмешиваться во внутренний порядок.
Зайдя в гараж, где нас ожидал по сути последний этап нашего боевого пути на этих сборах, мы сбросили вещи, переобулись из «шоколадных» ботинок в строительные и закрепили автоматы на двери гаубицы.
Внутри уже был инструктор — тот самый, что обучал нас с Калянсом во время курса артиллериста.
— Добрый день, капрал Ремарх, — поприветствовал я его.
— Добрый день, Никишин, — ответил он своей привычной расслабленной, почти растаманской манерой.
Легендарный мужик с легендарными цитатами.
Если бензин есть — значит, бензин есть.
Если бензина нет — значит, бензина нет.
Этот сломан, этот потерян, этого я вообще никогда не видел.
И многое другое.
Я вернулся к столу с нашими приватными вещами. Подвернул рукава френча, залез в рюкзак и достал оттуда последний белый «Монстр». Открыл его и начал пить агрессивно, будто это был мой последний глоток перед бойней.
Предложил Калянсу — он тоже сделал пару глотков.
Мы вернулись к гаубице. Задача — загрузить снаряды и мешки с порохом внутрь. Всё по-старому.
Наклоняешь снаряд сначала на ногу, потом — резкий толчок вверх. Подхватываешь его в воздухе, зажимая между предплечьем и бицепсом. И несёшь. Сорок три с половиной килограмма металла. Вставляешь в отведённый отсек — и снова за следующим.
Нам выделили 12 снарядов. Мы с Калянсом разделили их поровну — шесть ему, шесть мне. Он загружал свои снаряды через заднюю дверцу гаубицы, я — размещал свои в отсеке заряжающего внутри.
Мышцы ныли, суставы хрустели, спина протестовала, но задача была выполнена чётко и без лишних слов.
Мы заняли позиции. Были готовы к живой работе.
Калянс — стреляющий.
Я — заряжающий.
— Никишин, — обратился ко мне Аврелий, — ты, получается, будешь сразу на двух позициях. Наводчик и заряжающий.
— Я всегда готов быть как кофе "два в одном", — ответил я.
Мы посмеялись.
Аврелий передал данные для наведения. Я прицелился точно по координатам.
— Два high explosive, четыре разряда. Fire for effect! — скомандовал он сначала мне, потом Калянсу. — Четыре белых. Load.
Я открыл первые два отсека со снарядами и принялся за дело.
Взяв первый снаряд, я сразу почувствовал, как спина будто разрывается изнутри, отзываясь болью где-то в ушах. Руки хотели выбросить эту тяжесть на землю и никогда больше к ней не прикасаться. Но душа не позволяла — слишком многое стояло за этим моментом.
Я закинул снаряд в заряжатель как положено, но в момент броска отбил себе большой палец правой руки. Боль пронзила резко, почти до костей.
— Первый пошёл! — выдохнул я, нажимая кровавыми пальцами на кнопки зарядной системы.
— У тебя кровь идёт, — заметил Аврелий.
— Ничего, — ответил я, вытирая кровавую руку об штаны.
Первый снаряд уже занял своё место в стволе, и я сразу же взялся за следующий.
Руки были в поту и крови — доставать снаряд из отсека становилось всё тяжелее.
Взяв следующий, я сменил технику — теперь переносил вес снаряда со спины на плечи, чтобы облегчить нагрузку.
— Огонь! — крикнул Аврелий.
Калянс выстрелил, и барабан симулятора закрутился.
— Load!
— Второй пошёл!
— Огонь!
Калянс снова выстрелил.
— Mission complete, — сказал Аврелий. — Идите передохните, а ты, Никишин, подлечи руку.
Опять вытирая потную руку, я подошёл к капралу Ремарху за пластырем. Он дал салфетки и тактический розовый пластырь. Я обработал палец, вернулся к своему белому монстру и допил его. Всё было нормально.
В помещении изначально было около 20 градусов, но после боя казалось, что жар подскочил до сорока. Как будто мы попали в один из рассказов старшего сержанта Хемингуэя об Афганистане.
Мы с Калянсом допили монстра и вернулись в гаубицу.
— Больше не идёт кровь? — спросил Аврелий.
— Нет, — стоически ответил я.
Он кивнул.
— Один high explosive, 4 разряд, — сказал сначала мне, потом Калянсу, — 5 белых мешков с порохом.
Доставать снаряд из отсека было не сложно, но очень проблематично с потными ладонями и раной на пальце, которая могла открыться снова. Работу надо любить.
Закидывать снаряд я умел, но делал это максимально осторожно. Под весом снаряда стоять на ногах становилось почти невозможно — каждое движение надо было тщательно продумывать.
— Первый, завершающий, пошёл! — громко сказал я.
Пауза длиной в пять секунд.
— Огонь!
Калянс выстрелил.
— Почему, когда ты несёшь снаряд, ходишь как пингвин? — спросил меня Аврелий.
— Ботинки на пять размеров больше моего, надо побыть немного клоуном, — отшучивался я.
Пауза около 30 секунд.
— Три high explosive, 4 разряд. Четыре белых мешка с песком.
— Первый пошёл!
— Четыре белых.
— Огонь.
Я брался за второй снаряд, как из открытого люка подошёл русский сержант — его речь была смесью русского и латышского.
— Что делаете, мужики? — спросил он.
— Работаем, — ответил я, бросая снаряд в заряжатель, — второй пошёл!
— Пять белых.
— Огонь!
— А сколько такой весит? — спросил сержант.
В этот момент Аврелий встал с командирского кресла и подошёл к люку, что стоял рядом с заряжателем, перекрыв мне доступ к зарядке.
— Что говоришь? — любезно переспросил Аврелий.
— Сколько весит снаряд? — отвечал, переспрашивая, русский сержант.
— 43 с половиной килограмма.
— Есть ли какие-то нормативы по заряжанию?
— Нет.
— А надо бы, — умно заявил сержант, глядя на меня.
— Хочешь попробовать? — спросил я в ответ.
— Нет, — откашлялся он, — но ты, старик, нормативы бы не сдал.
— Я не военный, нормативы меня не интересуют, — спокойно ответил я.
Аврелий вернулся на своё место, а русский сержант продолжал наблюдать за нами через открытый люк.
— Load!
— Третий завершающий пошёл!
— Пять белых!
Кивок.
— Осторожно!
Пять секунд тишины.
— Огонь!
Выстрел.
Аврелий посмотрел на часы.
— Хорошо, — начал он, — нужен перерыв?
— Безусловно! — незамедлительно ответил Калянс.
— Хорошо, мужики, — сказал Аврелий, — 15 минут паузы. Покурим и всё остальное.
Мы вышли на улицу к ближайшей курилке. Покурить.
Облака полностью закрыли небо, лёгкий дождь моросил. Из пальца всё ещё текла кровь.
Пока мы курили, подошёл русский сержант и спросил, где мой берет. Я жестом указал на полигон и сказал, что где-то там лежит мой сувенир. Тогда он начал читать мне лекцию — берет, мол, не просто сувенир, а награда. Правда, не уточнил, за что именно. Если бы уточнил — что это награда за мою стойкость во время марша — лекции, возможно, и не было бы. Но в его философию это не входило, как и фильтровать речь от блатного русского жаргона.
Сам по себе он человек неплохой, но в речи его слишком много противного, антиинтеллектуального блатного русского жаргона и нелепых умствований.
После такой боевой миссии покурить было приятно, но ещё лучше — выпить белого монстра. Мы с Калянсом так и сделали.
Вернувшись к гаубице, настала очередь Калянса выполнять роль заряжающего.
Несмотря на все попытки вытереть кровавую руку и сменить пластырь, кровь не прекращалась. Запачкать мешки с порохом своей кровью было нельзя. Я вежливо попросил у капрала Ремарха медицинскую перчатку — он сразу согласился.
Калянс на позиции заряжающего был явно лучше меня. Мне всегда нравились позиции наводчика и стрелка, но избегать роли заряжающего я считал бестактным — в жизни разные ситуации, и к ним нужно уметь адаптироваться. Тяжело в учении — легко в бою.
Шесть снарядов для боевой миссии Калянс зарядил, теперь настал последний этап.
Прицельной стрельбой мы занимались всего один-два раза за всю службу — скорее, один раз во время курса артиллериста, который был, по сути, финалом.
Аврелий сказал, что времени осталось мало, поэтому каждому дали по два снаряда. Мы должны были по очереди заряжать и стрелять.
Я переключил систему на прицеливание и начал заряжать первый снаряд, Калянс в это время прицеливался и наводил точно по цели.
— Ого, — с детским удивлением в голосе воскликнул Калянс, — тут в прицеле целая игра, как в Arma 3.
— Load! — ответил я.
Я закинул первый снаряд в ствол, Калянс точно прицелился, учитывая разряд и дальность мишени. Во время прицельной стрельбы выстрел происходит по твоему решению.
— Первый выстрел.
— А почему, если я тут выстрелил, то в игре не слышно выстрела? — спросил Калянс.
— Нажми эту кнопку, — указал Аврелий справа от него.
В этот момент раздался взрыв со звуком, как в игре.
— Вот, теперь было, — радостно воскликнул Калянс, — получайте, ублюдки!
Я зарядил второй, последний снаряд. Калянс сначала выстрелил из гаубицы, потом в игре. Его эмоции после каждого выстрела словами не передать.
Настала моя очередь.
Я посмотрел в прицел — там действительно была игра. По графике напоминала War Thunder, а скорее Arma 3.
Мишени по которым надо было стрелять были стилизованы под российскую военную технику с нарисованными на них гомосексуальными белыми латинскими буквами. Были такие буквы как "Z", "O", "V" дающие нормальным людям сигнал о том, что перед тобой находится персона с не традиционной сексуальной ориентацией. Гомосексуалисты часто жалуются на то, что им, мол, тяжело живётся в этом мире полным страданий и ненависти. Я вспомнил об этом и мне как-то стало их резко жаль. Они действительно правы в том, что людям любящим разминать свои голосовые связки и простату при помощи половых органов или бутылок из под пива - очень сложно жить в этом мире полным насилия среди нормальных людей. Мне их стало жалко до глубины и моё сердце в буквальном смысле облилось кровью.
Поэтому поводу Я решил облегчить их страдания в этом мире. Расстояние между нами было примерно 400 метров. Я навёл прицел, после чего дал Калянсу сигнал зарядить, он зарядил, Я заложил 7 белых мешков с порохом, после чего закрыл стреляющий механизм. Перепроверил прицел. Выстрелил с начало в реальной жизни, а затем и в игре.
Гомосексуальная натура "Z" получил облегчение в этой жизни покинув её.
Пошёл следующий, последний снаряд.
Следующая моя цель была примерно в 600 метрах от меня. Я вновь посмотрел на специальную таблицу с дальностью стрельбы с самыми разными снарядами.
Снаряд в стволе. 7 белых мешков с порохом так же внутри. Закрывающаяся дверца механизма. Перепроверка расстояния через и соответствие с таблицей, после чего выстрел.
Данте поместил гомосексуалистов в седьмой круг Ада, в третье отделение — среди насильников против природы, «sodomiti».
Седьмой круг — для насильников. Делится на три части:
— Насилие против ближнего — убийцы, разбойники, тираны.
— Насилие против себя — самоубийцы, расточители.
— Насилие против Бога, природы и искусства.
Там богохульники — насилие против Бога.
Содомиты — насилие против природы.
Лихоимцы — насилие против труда, искусства.
Гомосексуалисты — в третьей части седьмого круга.
На раскалённой песчаной пустыне, под пламенным дождём.
Это в «Божественной комедии», «Ад», песни 15–16.
Они бегают вечно, не останавливаясь.
Если остановятся — пламя сожжёт их сильнее.
Данте встречает там своего учителя, Брунетто Латини.
Он уважал его. Это делает сцену тяжёлой и глубокой.
Почему «насилие против природы»?
В средневековой католической теологии, особенно у Фомы Аквинского, гомосексуальность рассматривается как отклонение от «естественного порядка».
Размножение — высшая цель, установленная Богом.
Следовательно, этот грех — нарушение природного закона.
Было хорошо.
Вспомнился случай со старшим сержантом Хемингуэем ещё со времён учебки.
Я купил порнографический журнал и вырезал оттуда фотографию с двумя лесбиянками.
Приклеил её на скотч во внутреннюю сторону своего шкафчика.
Этот плакат имел две стороны.
Та, что я повесил — первая страница истории — была скорее эротической: две симпатичные девочки целуются, занимаются прелюдиями.
Вторая сторона — продолжение, с детальными анатомическими подробностями.
Старший сержант Хемингуэй приклеил именно эту анатомическую часть в планшет.
Затем торжественно вручил мне её со словами: «Теперь твои красавицы всегда будут с тобой».
Спустя время капрал Одиссей спросил у Хемингуэя:
— Будут ли у Никишина какие-то фрагменты после такого?
— Пока ему нравятся женщины, никаких проблем нет, — ответил старший сержант.
У любителей российских псевдопатриотичных гомосексуальных «знаков отличия» теперь проблем не осталось. Я помог им избавиться от них.
Наши боевые учения по сути завершились. Осталось только разобрать револьвер гаубичного симулятора с снарядами и мешками пороха. Сложностей не было, вдвоём с Калянсом справились за 15–20 минут.
Все боевые задачи заняли чуть менее двух часов.
Нам дали мало времени на все боевые задания — приближался обед в 11:30.
Дождь всё шёл, а мы возвращались в казарму сдавать рабочие ботинки и артиллерийские каски.
Сдав экипировку, уже собирались выходить, как нас окликнул Артур Веинберг, наш бывший сослуживец, остававшийся на профессиональной службе.
Он только что вышел из туалета.
Мы радушно пожали друг другу руки — в поте ладоней передавалась вся накопленная за время разлуки любовь.
— Что вы тут делаете? — спросил Веинберг.
— Экипировку после симулятора сдаём, — ответил Калянс.
— Понравилось? — продолжил он.
— Очень добротно, — сказал я. — Единственный минус — мало времени из-за обеда.
— Ясно. А что вообще делаете здесь? — уточнил Веинберг.
— На учениях резервистов, — отвечал Калянс.
— И как? — спросил Веинберг.
— Нормально, — продолжал Калянс. — Сначала был лес, потом стрельба, где Стрикис чуть ли не сдох, потом катались по полигону — там мы с Никишиным впервые сели за руль гаубицы, а сегодня только что закончили с симулятором.
— Ты когда-нибудь сидел за рулём гаубицы? — спросил я Веинберга. — Или может успел закончить курс водителя?
— Ни то ни другое, — ответил он.
— Ничего страшного, — сказал я, похлопывая его по плечу, — своё ещё наверстаешь.
Мы посмеялись.
— Как вам новые ВАД-солдаты? — спросил Веинберг.
— Очень хорошо, — ответил Калянс. — У меня в экипаже был парень по имени Тимур. Забавный очень, каждый раз, когда заговорит, сразу смешно.
— Мне с этим меньше повезло, — сказал я. — У меня в экипаже был чувак по имени Друндинберг. Он скинул какой-то девушке 1300 евро, а потом она говорит, что с ним не будет. Он начал кричать: «Вот шлюха, я тебе скинул 1300 евро, а ты трахаться не хочешь!»
Мы сильно посмеялись.
— Тут не смеяться надо, а плакать, — сказал я сквозь смех.
— Да, Друндинберг нормальный человек, но очень тупой, — ответил Веинберг.
— Для меня это было очевидно с первого взгляда, — добавил я. — Надо быть настоящим идиотом, чтобы в лесу скидывать какой-то девушке 1300 евро, а потом плакать, что она тебе отказывает в сексе.
— Ты тоже деньги на шлюх тратил, — подколол меня Калянс.
— Что было, то прошло, — с лёгкой философской грустью сказал я. — Не важно, кем ты был. Главное — кем ты стал.
Мы ещё немного поболтали, перекинулись парой фраз, и разошлись каждый по своим делам.
Я и Калянс двинулись к бунгало, но по дороге, как всегда, решили остановиться — закурить возле штаба военных ментов. Там всегда был особый запах: влажный бетон, табак и лёгкий привкус абсурда.
Когда добрались до бунгало, нас уже ждали наши товарищи-водители. Они только что вернулись после тактической мойки гаубиц — последствия вчерашнего полигона.
— Наглис, посторожи орудия, — крикнул Калянс.
— Без проблем, — отозвался тот, расправляя плечи, будто это было нечто священное.
Мы переглянулись и всей своей ветеранской братией направились в сторону столовой — на заслуженный обед.
Я нагрузил поднос по полной: горка булочек, стакан сока, крепкий чёрный кофе, несколько ломтиков сыра, тарелка, доверху набитая котлетами и картошкой. Сверху — обильный поток бежевого соуса, как финальный мазок художника на холсте.
Сел за стол вместе с товарищами-водителями. Едва начали жевать, как завязался разговор:
— Есть разница между резервистами и резервными солдатами? — задумчиво протянул Витумс, ковыряя вилкой котлету.
— А должна разве быть? — с прищуром ответил Зелтиньш, будто уже чуял подвох.
— Ну смотри... — продолжал Витумс, — мы везде числимся как резервисты, но нигде не пишут, что мы резервные солдаты.
— К чему ты клонишь? — хмуро спросил Зелтиньш, откладывая вилку.
Атмосфера за столом чуть напряглась. Вопрос Витумса был вроде бы простой, но в нём чувствовался тот самый латентный армейский абсурд, за который мы и любили всё это дело.
— К тому, что резервисты и резервные солдаты — это разные вещи, — продолжал Витумс, будто выкладывая карту на стол. — Мы — резервисты. И мы резервисты потому, что прошли годовую службу и теперь снова тут. А вот, скажем, моя мама — она не резервист, но прошла курс резервного солдата. Типа... я к тому, что между нами всё-таки должна быть какая-то разница. И, скорее всего, она есть.
— Сколько длился курс у твоей мамы? — спросил я.
— Где-то три-четыре недели, — пожал плечами Витумс.
— Неважно, кто мы и какие между нами отличия, — усмехнулся Зелтиньш. — Главное, что мы не в России.
— Там настолько всё плохо? Я просто... не слежу за их новостями, — удивился Витумс.
— Там задница, — отрезал Зелтиньш.
— Полная задница, — добавил я, серьёзно, почти без тени иронии.
— Прямо настолько? — переспросил Витумс, хмурясь.
— Ещё хуже, чем ты думаешь, — сказал я ему жёстко. — И это не какая-то пропаганда, это чистая правда. Я давно наблюдаю за Россией со стороны — как было всё отвратительно, так и осталось. Нормальный человек туда не пойдёт жить. Надо настолько себя не уважать, чтобы вообще этого хотеть.
— Особенно солдатам там хуже всего, — мрачно сказал Зелтиньш.
—Я видел видео, — начал я, — на котором какой-то российский офицер, видимо, штабной. Приезжает к матери погибшего солдата. А она... она в истерике, орёт, рыдает, мечется от боли. А он ей протягивает какую-то шоколадку, медальку и говорит: поздравляю. Представляешь?
—Серьёзно?.. — пробормотал Витумс, помрачнев.
—Там людей бьют, унижают, обращаются как с мусором — и всем вроде как нормально. За одного мёртвого солдата дают, кажется, 20 тысяч рублей. Я ещё видел другое видео — там сравнивали цену за килограмм свинины и за килограмм мёртвого россиянина. Так вот, свинья выходила дороже. Математически.
—А сколько это — двадцать тысяч рублей в евро? — спросил Витумс, нахмурившись.
—Мало, — бросил Зелтиньш.
—Примерно двести евро, может чуть больше, — ответил я. — У них там инфляция бешеная — двадцать процентов в год, если не больше. Везде есть инфляция, конечно. В Латвии — три, ну, максимум пять процентов, и это считается нормой. А когда у тебя двадцать или двадцать пять — это уже катастрофа для экономики.
—Вот почему все богачи в России и скупают доллары и евро, — добавил я. — Они прекрасно понимают, что их рубль — это фантики.
—Рубль очень нестабильный, — сказал Зелтиньш, пожимая плечами.
—А из-за этой нестабильности люди в России живут от зарплаты до зарплаты, — добавил я. — Производства встают, бизнесы закрываются. Инфляция, конечно, должна быть — но когда она зашкаливает, это становится настоящим кошмаром. И для обычных людей, и для предпринимателей.
—Ты что, инфляцию понимаешь? — с недоверием переспросил Витумс.
—А что тут понимать? — усмехнулся я. — Примитивнейший экономический процесс.
Мы закончили с едой и начали собираться обратно в бунгало.
По дороге решили перекурить. Дождь всё так же накрапывал, серый и липкий.
—Послушайте, — начал Картенбек, стоя с сигаретой в зубах, щурясь от капель, — сейчас же дождь идёт, правильно? А нам надо тащить всю экипировку из бунгало в казарму на проверку. Но ведь если мы её понесём — она же вся намокнет. Промокнет к чёртовой матери.
—К чему ты клонишь? — подозрительно спросил Витумс, сдвинув брови.
— К тому, что пусть те, кто будут нас проверять, приедут за нами и нашей экипировкой. Они, по-моему, из первой и второй батареи. Им же самим не нужно, чтобы наша экипировка вся промокла, пока мы идём.
Лёгкая пауза.
— Твою мать, Картенбек, — удивлённо ответил Витумс, — когда ты после армии успел так поумнеть?
— Не то слово, — вставил Зелтиньш с усмешкой, — уже вторая его гениальная идея. Сначала откосил нас от стрельбы, теперь — от муторной ходьбы с экипировкой. По красоте делаешь, Картенбек!
Мы искренне поблагодарили его.
Вернувшись в бунгало, я принялся собирать всю экипировку в сумки, готовый выйти в любой момент.
Приехал капрал Воронов на пикапе. Мы с Калянсом и Леиманисом вышли и загрузили сумки в багажник.
Пешком прошли до казармы. Дождь всё ещё моросил, но уже только сверху, с неба.
Дойдя до казармы, взяли сумки, зашли внутрь и удобно расположились, разложив вещи максимально наглядно для глаз проверяющих.
Нашими проверяющими были Воронов, Аврелий и, в некотором смысле, Веинберг.
После учебки у меня осталась психологическая травма от проверок экипировки. Каждый раз, когда начинали проверять вещи, начинался настоящий ад. Проверяли долго и тщательно.
После учебки у нас было всего две проверки за всю службу, и обе прошли более чем хорошо.
Эта проверка тоже прошла без проблем, но я не мог понять, куда делась одна из фляг. Еще пару мгновений назад обе стояли рядом, а когда наступил момент показывать — второй не оказалось.
В целом проверка прошла спокойно, без лишнего стресса. Между делом мы с Веинбергом, Калянсом и Леиманисом оживили старые воспоминания.
Складывал вещи так: в одном мешке — мало важные, во втором — нужные, а в трёхдневную сумку — фундаментально необходимую экипировку.
Проверка закончилась. Я, Калянс и Леиманис остались последними, кто должен был отвезти экипировку обратно в бунгало.
Засунув сумки в багажник, сели в машину.
— Я могу тебя упомянуть в своей книге? — спросил я Воронова.
— Зачем? — ответил он.
— Ты хороший пацан, мне очень нравишься как человек. Было бы неправильно забыть тебя в моих текстах.
— Хорошо, можешь упомянуть, — ответил он.
— О чём ты там будешь писать в своей книге? — спросил Калянс.
— Об этих учениях.
— Мы же тут всего семь дней пробыли, — продолжал Калянс.
— Эрнест Хемингуэй написал книгу «Старик и море», где действие занимает всего три или четыре дня.
— Хорошо.
Мы вернули экипировку на свои места в бунгало: два мешка с вещами — под кровать, трёхдневную сумку — сверху на шкаф.
Сразу после этого построились в ряд и маршем вышли в одну из палаток у столовой, где нас ждала лекция.
Зайдя внутрь, весь дивизион уселся за самые последние парты — как самые крутые пацаны в школе.
Капитан, начинавший лекцию, смиренно предупредил: — Сейчас зайдёт полковник, вы все должны встать и с уважением его поприветствовать. Говорил он так, будто в конце добавит: «А ещё надо будет спустить штаны, наклониться и...» — настолько запуганным был.
Вошёл Полковник — командующий нашей бригадой. Мы встали, поприветствовали его, затем сели и начали слушать лекцию.
Лекция полковника была привычной, ничего нового. Ничего плохого о нём сказать нельзя — обычный штабной командир с двойным подбородком. Местами даже интересно, но Наполеона в нём я не увидел. В конце он вызвал трёх солдат, которые во время основной службы шли беретовым маршем, но не успели получить свои береты. Мы похлопали им, искренне поздравив наших пехотинцев.
Лекция закончилась.
Русский сержант раздал всем бумагу с опросом: что нравится, а что нет на этих учениях для резервистов. Думаю, все написали примерно одно и то же.
Я отметил некомпетентность при сборе вещей и толкучку в гараже. Также потребовал повысить зарплату. Пусть бухгалтеры и экономисты, сидящие в офисе и отвечающие за наше обучение с финансовой стороны, поднимут её с 300 до 600 евро за неделю — минимум!
Лично у меня нет финансовых проблем, но кто-то, конечно, спросит: зачем повышать зарплаты?
А я отвечу так: Потому! Потому что у других могут быть финансовые проблемы, но они забыли о них, поставив защиту Латвии на первое место. Они отбросили свою тягу к материальному, выбрав славную доблесть ради своей земли — Латвийской земли! Чтобы хоть немного сгладить финансовые трудности нуждающихся патриотов, не жалеющих себя для Родины, нужно обязательно поднять зарплату каждому. Чтобы всё было по-честному, либерально, демократично и достойно!
На этом всё. Лицемерные, малодушные отмазки бухгалтеров и военных финансистов меня не интересуют! Всё по справедливости и правде.
Заседание закончилось. Мы построились у палатки, и капрал объявил, что нужно ещё раз прочистить оружие. Кто-то возразил — мол, оружие уже чистое и проверенное. Аврелий ответил: «Вопросы не ко мне, а к тем, кто приказ дал». Против приказа сверху идти было бессмысленно, поэтому мы просто вернулись и повторно вычистили орудия.
Такова старая добрая армейская бюрократия.
Вернувшись в казарму, мы снова разобрали ружья, прочистили, продули сжатым воздухом и тонким слоем смазали стреляющий блок маслом.
Мне лично надо было очистить только внутреннюю часть ствола. Справился за 10 минут, после чего пошёл помогать товарищам, чтобы быстрее закончить.
Но сначала сходил в туалет, скинул бомб. Было хорошо.
Вернувшись из «зоны массового поражения», продолжил помощь.
Рядовой Матисс Леиманис всё ещё чистил своё оружие — внутреннюю часть ствола, а я бесцеремонно взялся за отталкивающие пружины.
— Как жизнь, милый мой товарищ? — спросил я.
— Да нормально, — ответил он.
— Это хорошо или лучше чем хорошо, или хуже чем хорошо? — продолжил я.
— Нормально, — улыбнулся он.
— Хорошо, — сказал я, — нормально.
Я взял следующую деталь, а Леиманис продолжал чистить внутреннюю часть дула. Думал, почему он чистит только ствол? Но его салфетка, которая каждый раз становилась чёрной как уголь, говорила сама за себя — предыдущий владелец оружия явно не старался, и теперь Леиманис взял на себя бремя тщательной очистки.
Рядом стояли Филипович и Витумс.
— Михаил, милый мой, — обратился я к Филиповичу, — могу ли я упомянуть тебя в своей книге?
— Конечно, Никишин, — ответил он. — Будешь плохо обо мне писать?
— Я не пишу ни о плохом, ни о хорошем, — ответил я. — Пишу только правду. Правду и ничего кроме правды. Не вру своим читателям.
Я увидел, как Леиманис сзади улыбнулся — значит, я говорил правду.
— А тебя, Витумс? — спросил я Акселя.
— Что со мной? — удивлённо спросил он.
— Могу тебя упомянуть в своей книге? — уточнил я.
— Упомяни, — тепло и с одобрением ответил он.
Когда мы закончили чистить оружие, почувствовали почти полную свободу. Но оставался последний рубеж сегодняшнего дня.
Мы вышли на улицу, встали в строй — и тут подъезжает автобус с солдатами первой и второй батареи. Все подавленные, разбитые, без сил моральных и физических.
Встретил сержанта Пресли, он вручил мне мою каску. Позже я должен буду вернуть каску Антоши — мы случайно их поменялись.
Вышли маршем из казармы в бунгало.
Нужно было ещё постирать форму, но официальный рабочий день уже закончился.
Наступило время ужина.
Со Смаидиньшем взяли немытую форму и каску Антоши и направились в казарму.
В казарме дивизиона мы поставили стирку, я передал Аврелию каску Антоши, чтобы он потом отдал её Пресли. Благодарность ему за это.
К нам присоединились Блонди, Замятин и Тауриньш — пятеро: трое разведчиков, шофёр и артиллерист. В такой компании мы отправились на последний ужин.
Ужин был обычным, но после остался привкус упущенного, словно морской песок, утекающий сквозь пальцы по ветру.
Ужин закончился, мы вернулись в бунгало. Я взял электробритву и пошёл в туалет — сначала сбросить бомбы, потом побриться.