День Пятый
Пятый день учений начался для меня, как обычно, в 7 утра.
С Грибоником сначала покурили, затем завтракали, потом снова покурили. Банковскую карточку я забыл в бунгало, поэтому в канадский магазин сходить не смог.
После завтрака ещё около десяти минут провели в бунгало, пока не пришёл дижкареивис Яша.
Он забрал меня, Калянса, Леиманиса, Смаидиньша, Витума и Залтиньша. Мы направились в гараж второй батареи.
По пути Яша много говорил. Не помню уже о чём, но было интересно.
Придя на место, Яша проверил наши с Калянсом знания по проверке гаубиц перед выездом — дизель, масло, гусеницы и прочее. Ничего нового, но мы оба хорошо всё помнили и уверенно ответили на вопросы после года отдыха.
Капрал Аврелий подошёл и выдал каждому артиллерийскую каску. Среди них была и моя личная — та, что была со мной во время основной службы, с моей фамилией. Я, конечно, забрал её.
— Рад возвращению на службу? — спросил он.
— Так точно, — ответил я.
Ещё раз вышли покурить, затем сели на технику и выдвинулись на полигон.
Я был ведущим — одел светоотражающий жилет и бежал впереди гаубицы, делая небольшую разминку.
Добежал до танковых ворот, ведущих на полигон для тяжёлой техники. Тут пришлось потупить: в старые времена надо было звонить по специальному номеру или через домофон, но сейчас ничего такого не было. Даже капрал Аврелий не понимал, пока не спустился вниз и не выяснил — домофон с кнопкой был с внешней стороны ворот, и нужно было просунуть руку через прутья и нажать кнопку, чтобы открыть ворота.
Ворота отворились. Я залез в гаубицу, снял берет и оранжевый жилет, принял удобное положение на спине, как люблю во время поездок. Надел шлем, но не подключил к рации — зарядчик, моя позиция, кабеля не имел, или он был сломан. Всё как всегда. Но я не расстроился — зато спокойно лежал внутри гаубицы.
Калянс был наводчиком — находился наверху гаубицы, шофёром был Смаидиньш, командиром — капрал Аврелий.
Примерно через 15 минут приехали на позицию. Там покурили, немного пообщались и собрали шесть-восемь палок — что-то вроде маркеров для обозначения позиций боевых миссий.
Сели по коням и продолжили движение.
Через 10 минут езды я, как заряжающий, снова десантировался из гаубицы и, как положено, пометил позицию маркером. Забыл взять топор — было бы удобнее, но почва была мягкая, палка держалась крепко. Убедившись в этом, залез обратно внутрь.
— Отметил позицию? — спросил Аврелий.
Я кивнул, не говоря ни слова.
— Вот видите, всё помните, — уверенно сказал он, обращаясь ко мне и Калянсу. — Я думал, придётся заново всё повторять с курса, а вы меня приятно удивляете. Хорошо, приготовьтесь к движению.
Мы с Калянсом проходили курс артиллериста с середины сентября до середины ноября. Капрал Аврелий был одним из наших инструкторов. Тогда он казался нам суровым и неприятным, но теперь стал каким-то другим — более лёгким и справедливым.
Из всех ребят нашего курса на артиллериста только мы с Калянсом не остались в армии, остальные подписали контракт.
За следующие 10-20 минут объездили почти весь нужный сектор полигона и отметили позиции.
Закончив маркировку, вернулись на позицию, чтобы наладить технические функции гаубицы.
Мы продолжили курить и общаться на разные темы.
Недалеко от нашей позиции располагался пункт второй батареи, где они проводили учения и возвели поразительные сооружения. Яша и Аврелий предложили нам их осмотреть — мы с интересом согласились.
Первым был навес для гаубиц, предназначенный для стационарной стрельбы с позиции. По словам Аврелия, строил его старший брат Леиманиса, который мастерски обращается с инструментом.
Навес впечатлял — и эстетикой, и инженерной продуманностью. Особенно удивляло, что сооружали его не профессионалы, а обычные солдаты второй батареи. Старший брат Леиманиса даже учился на одном с нами курсе артиллериста.
Мы продолжили курить и обсуждать разные темы.
Недалеко от нашей позиции находился пункт второй батареи, где в ходе учений возвели впечатляющие сооружения. Яша и Аврелий предложили их осмотреть — мы с энтузиазмом согласились.
Первым был навес для гаубиц — место для стационарной стрельбы с позиции. По словам Аврелия, его строил старший брат Леиманиса, мастер работы с шурупом.
Навес поражал и эстетикой, и инженерной продуманностью. Особенно удивляло, что возводили его не профессиональные строители, а обычные солдаты первой батареи. Старший брат Леиманиса даже учился со мной на одном курсе артиллериста.
Следующей постройкой стал бункер для одного экипажа. Мы зашли внутрь: стены, потолок и пол — из деревянных досок. Кровати были двухъярусными — я залез на верхний ярус.
— Вкусно пахнет, — начал я, — еловыми ветками.
— Да, но комаров много, — сказал Калянс, — как тут можно спать?
— Когда война над головой, — ответил Аврелий, — всем будет плевать, где спать.
— Тоже правда, — сказал Калянс, — это бункер же только для экипажа?
— Да, только для командира и его парней, — отвечал Аврелий, — офицеры тут спать не будут.
Мы ещё немного поговорили, как вдруг Яша заговорил об яблоке.
— Чьё это яблоко? — начал он. — Твоё или твоё? — спрашивал у каждого в бункере.
— А ты попробуй, — сказал я, — вдруг узнаешь по вкусу.
Яша осторожно взял яблоко за край, с лёгким страхом поднёс ко рту, чтобы откусить.
— Шучу, это моё яблоко, — сказал он, резко укушая.
Следующей экскурсией стали бункеры — уже не для людей, а для артиллерийских боеприпасов. Места казалось больше, возможно, из-за отсутствия двухъярусных кроватей. Зато было много пространства для коробок снарядов и взрывателей.
Был ещё один, третий по счёту, бункер — пустой. Аврелий объяснил, что применения ему просто не придумали.
Мы вернулись к нашим гаубицам. Технические проверки артиллерийской системы продолжались, а мы тем временем снова увлеклись светскими разговорами.
— «Una mattina», — начал я, глядя в глаза Витуму, — «mi sono alzato»...
— «O bella ciao, bella ciao, bella ciao ciao ciao», — пели мы вдвоём.
— «Una mattina mi sono alzato, e ho trovato l'invasor. O partigiano portami via», — продолжали, разжигая страсть в голосах.
— Ты смотрел этот сериал? — спросил он, но я забыл его название.
— Он про Испанскую гражданскую войну? — спросил я.
— Про ограбления, — ответил Калянс.
— Тогда точно не смотрел, — продолжил я. — Такие темы меня не интересуют, да и сериалы я почти не смотрю.
— Его, по идее, надо смотреть в оригинале на испанском, — говорил Витум, — но если включить с английскими субтитрами, глаза будут только на них, а не на сам сериал.
— Иногда, безусловно, намного лучше смотреть в оригинале, — продолжил я. — Например, многие любители аниме говорят, что лучше всего его смотреть на японском.
— Ты аниме смотришь? — удивлённо спросил Витум.
— Раньше смотрел. Сейчас ничего не смотрю, только читаю.
Я крутил новые самокрутки, когда подошёл Яша.
— Я тоже когда-то крутил самокрутки, пока не бросил курить, — сказал он, глядя на моё ремесло. — Стильно делать их в лесу.
— Я тоже не курю, — ответил я.
— А что же ты сейчас делаешь? — улыбаясь, спросил он.
— В армии можно. В армии мне не прожить без никотина. Дома не курю, бросил сразу после службы.
— Молодец, — похвалил он, похлопав по плечу.
— Какие дальнейшие планы?
— Скоро привезут обед, — сказал Яша.
— Ребята из второй батареи привезут термосы с обедом? — уточнил я.
— Да.
— Могут захватить мне белый монстр из канадского магазина?
— Я спрошу.
— Если что, скажи им, я готов заплатить сверху за энергетик.
Наша позиция была вдоль танковой дороги, полностью из земли и песка. По ней проехали две или три машины.
— Это репортёры? — спросил капрал Аврелий.
— Да, — ответил Калянс, — я видел за рулём первой машины эту жирную блондинку.
Мы вышли им навстречу. Сам не понимаю зачем, ведь репортёры обычно сами подходят, если им что-то нужно.
Подойдя к ним, спросили, что хотят поснимать. Те ответили, что хотят.
Мы вернулись к гаубицам, уже не одни, а с репортёрами, у которых в руках было много фотоаппаратов и штативов.
Мне никогда не нравились такие репортёры — они противны мне по своим принципам работы.
Я заметил, что подавляющее большинство репортёров — как сказал однажды Канье Уэст — это москиты. Они тратят твоё время и энергию, чтобы удовлетворить свои прихоти. Я не терплю такого в людях.
Они выставляют твои фотографии в интернете, не давая ни копейки с прибыли. Кто-то скажет мне: «Так нельзя, требовать проценты». Я же говорю на языке бизнеса: так можно и нужно.
Репортёр — это профессия, которая становится частью личности. Они бесконечно лицемерят, врут, говорят за спинами, и это не может не оставить след на их жизни вне работы.
Я сам не идеален, и иногда могу незаметно для себя солгать. Но это свойственно всем людям.
У репортёров же вся жизнь вращается вокруг лжи, лицемерия, лжесвидетельства и прочей порочной суеты. Они, как суп в кастрюле, варятся в этом безостановочно.
Если бы девять кругов ада по Данте были профессией, то эта профессия — репортёр.
Мы все встали для общей фотографии. Сначала я не хотел, но потом уступил себе — надо было запечатлеть столь исторический момент с товарищами на учениях.
Сделав пару снимков, Калянс и Витум пошли давать интервью этим репортёрам. Я тоже думал согласиться, сделать рекламу своей книге об учебке, но отказался — понял, что такой тип людей, как репортёры, ещё не дорос до чтения моих мемуаров.
Слушать речи этой жирной блондинки-репортёрши я не мог. Слушать «тонких специалистов» по лести и лжи у меня плохо получается.
Я человек радикальный — признаю. Поэтому вникать в подобные подхалимские речи никогда не смогу.
Заметил краем глаза, что с этими репортёрами всегда шляется какой-то капрал из штаба — не конкретный, а просто сопровождающий. И такие капралы всегда выглядят как гомосексуалисты.
Я человек толерантный, готовый принимать разные формы живых существ. Но в моём понимании солдат, особенно инструктора, должен выглядеть как настоящий римский легионер.
Залезая обратно в гаубицу, заметил, что за мной увязался один из репортёров и уже засунул фотоаппарат внутрь.
— Не снимай.
— Почему?
— Нельзя.
Репортёры уехали, и буквально через пять минут подъехала машина с термосами для обеда.
Я взял свой MRE и открыл его.
— Никишин, — обратился ко мне Аврелий, — зачем ты открываешь MRE? Термосы же привезли.
— Не хочу потом мыть их, — ответил я. — Если буду есть MRE, будет оправдание не мыть термосы. В армии я больше всего не люблю мыть гаубицы и термосы.
— Не переживай, не будешь ты мыть никакие термосы, — ответил Аврелий. — Я сам не знаю почему, но мне тоже никогда не нравилось это делать.
Наши MRE были вкусными, но довольно сухими, поэтому поливать их соусом — обязательно. Я когда-то даже майонезом поливал.
Подойдя к термосам с открытым MRE, налил туда привезённой белой подливы и закинул два голубца.
— Вот это мужик, — сказал Аврелий, глядя, как я поливаю подливу.
— Не хочу потом мыть посуду, — ответил я. — Мыть котелок после еды — дело не из приятных.
Мы ели. Было вкусно.
Закончили есть — стало хорошо.
— Кто ещё голубцы хочет? — спросил я. — Я уже съел один, может, кто-то ещё?
— Ешь, ради Бога, — сказал Аврелий. — Я и так объелся.
— Никишин, мы отсюда не уедем, пока всё не съедим, — пошутил Витумс.
Я съел ещё одного голубца сверху. Хорошо было.
Мы все закончили трапезу, погрузили термосы обратно в машину, а товарищи начали мыть полевую посуду.
— Я думал, ты, Никишин, будешь есть из бутылки, как на курсе, — заметил Аврелий.
— Надо где-то применить свой MRE. Хоть раз за эти учения попробовать его нормально.
Я никогда не любил мыть посуду — слишком муторно. Это не просто помыть тарелку дома, а отдельная история, про которую можно целую книгу написать. Поэтому большую часть артиллерийского курса я ел через бутылку.
Это лайфхак: берёшь пустую бутылку из-под воды и режешь пополам — оставляешь четверть у горлышка, чтобы удобно было есть и держать. Феноменальный лайфхак, который мне рассказал капрал Одиссей. Он обычно с его помощью пил чай.
Есть ещё один лайфхак, не менее феноменальный, даже лучше. Не знаю, как его называют другие, а я называю его «презерватив» или «контрацепция».
Суть в том, что берёшь личный котелок и накрываешь его сверху маленьким пакетиком — тем, что обычно кладут овощи или фрукты. В него кладёшь еду. Но есть надо осторожно, чтобы в случае чего не было случайной «беременности» котелка.
Мы собрались позади гаубиц, чтобы поговорить о разном.
— Думаю, остальные батальоны так же сидят и ничего не делают, — сказал Аврелий. — Сто процентов у них то же самое, что и у нас.
— Что значит — ничего не делаем? — возразил я. — Мы сидим и ждём на позиции! Всё как положено. Как только приходит сигнал, мигом выезжаем на огневую миссию, без оправданий, с боеприпасами в гаубице и мужеством в сердце. Если надо — ценой своих жизней заберём с собой врага на тот свет.
Мы гордо посмеялись.
— Жаль, что не удалось увидеть Одиссея и других, — начал Калянс. — Хотелось бы встретить Дель-Рея, с учебки его не видел.
— Я однажды встречал Дель-Рея, — ответил я. — Это было во времена нашего артиллерийского курса. Вроде суббота, выходной. Проснулся рано, около шести или семи утра, шёл в туалет и встретил его в форме с мешком для вещей.
— Служба она такая, — сказал Яша, — всегда готов и везде.
— Репортёры этого не покажут, — говорил я. — Они показывают только красивую обёртку, романтизируя то, что романтизировать не стоит. Я люблю армию и свою страну, но репортёры — лишние люди в армии. Военные корреспонденты нужны, а репортёры только мешаются. За ними нет никакой силы.
— Ты уверен?
— Да.
— Почему?
— Потому что настоящий герой — это не тот, кто в сияющих доспехах и красивой позе. Герой — тот, кто делает то, что нужно. Запачкаться приходится, кровь проливать — но он всё равно делает, потому что так надо.
— Мы, по-твоему, герои?
— Героя определяют его поступки и поведение в ситуациях, несовместимых с жизнью, а также его отношение к истине и справедливости. Репортёры никогда этого не покажут. Военные корреспонденты могут — например, Эрнест Хемингуэй отлично показал это на гражданской войне в Испании. Пропаганда — это не всегда плохо. В переводе с латыни это означает «просветление», поэтому я отношусь к этому слову нейтрально. Но если уж занимаешься пропагандой, делай её качественно.
Даже эта книга — пропаганда. Но достойная и правдивая. А показ того, что лживо и не соответствует правде — пропаганда мерзкая и низкая. Армейские репортёры, разъезжающие по полигону в поисках красивой фотографии, обмануты сами собой и остальными.
Говорить о правде, когда сам обманут — невозможно.
О правде можно говорить только тогда, когда ты честен прежде всего перед самим собой. И это самое сложное — не лгать самому себе.
Многие люди так и не придут к философии, религии или настоящей осознанности — такова жизнь. Если кто-то и станет таким, то подавляющее большинство останется лишь на словах, а не на деле.
Их главная беда — они хотят быть честными, но не до конца. Говорят: «Я честен перед собой», но при этом иногда врут себе и не видят в этом ничего страшного.
Незаметно соврать себе или другим может каждый, никто не идеален. Но ты, как достойный человек, обязан в тот же момент дать себе такую пощечину, чтобы уши звенели.
Нельзя быть «немного беременным», «немного рабом» или «немного честным». Не бывает честности на 5%, 10% или 80%. Либо да, либо нет. Либо достоин — либо нет.
Я, как стоик, стараюсь быть мягким к другим и твёрдым к себе. Можно ошибаться, быть жёстким с другими и баловать себя — но при этом надо оставаться в осознанном бытии.
Я не называю их животными и не призываю к добровольному харакири. Вовсе нет. Даже со всей своей радикальностью я должен относиться к ним мягко, но справедливо.
Тексты этой книги с множеством моментов, которые многим могут показаться жестокими. Я мог сделать её ещё жёстче — без проблем.
— Я хотел повидать капрала Кота, — продолжил я, — он был моим командиром в Австрии. Крутой мужик.
— А кто был твоим командиром в этом лесу? — спросил Аврелий.
— Дижкареивис Маркс.
— Пили алкоголь? — продолжил Аврелий.
— Нет.
— Удивительно.
Витумс и я взяли по палке, лежавшей на земле, и начали махаться ими, будто самураи или джедаи. В итоге он сдался, увидев мой спит джитсу, сложив свой меч на землю.
— Многих, к сожалению, нет с нами, — продолжил Аврелий. — Они не умерли, просто не присутствуют здесь.
— Это понятно, — ответил Калянс. — Дель-Рей сейчас в декрете?
— Да, — подтвердил Аврелий.
— Он уже сержант? — спросил я.
— Да, — ответил Аврелий.
— В моё время он был капралом, — с ностальгией заметил я.
Мы рассмеялись.
— Читал мою книгу? — спросил я у Аврелия.
— Нет, — ответил он, — но мне очень нравится сцена в душе, где ты избил Розеншлюху, а потом из душа выбегает голый Набоков и разнимает вас двоих.
— Было дело. Легендарный момент.
— Её вслух в лесу читали Набоков и Батлер, — продолжал Аврелий. — Голый капрал Набоков с телом античного полубога и лысый капрал Батлер...
Мы долго стояли позади гаубиц, обсуждая всё на свете. Сейчас уж и не вспомню все темы.
— Больше, к слову, не будет доплат инструкторам, обучающим новых призывников, — начал Аврелий. — Их слишком много. Как нам сказали, у армии нет лишних денег на мотивационные выплаты.
— Значит, инструкторы больше не будут получать дополнительные деньги за обучение новых призывников? — уточнил я.
— Будут, конечно, без этого никуда, — ответил Аврелий. — Неважно, какой бюджет, доплаты инструкторам обязаны быть. Так было, есть и будет.
— Многое изменилось с конца вашей службы, — заметил Яша.
— Это заметно, — согласился Калянс, — что не новость, то изменения.
— Поддерживаю, — добавил я.
— Вы были на границе? — спросил Калянс Аврелия и Яшу.
— Были, — отвечал Аврелий.
— Тоже забор строили, как мы в Тылже? — спросил я.
— Нет, мы ловили нелегальных иммигрантов, — ответил он.
— Вот это уже поинтереснее, чем просто строить забор в Латгале, — сказал Леиманис.
— На границе с Россией? — уточнил я.
— Нет, на границе с Беларусью.
— Белорусы со всем своим патриотизмом в интернете говорят, что никогда бы не жили в Латвии, — заметил я.
— Это как раз там. Но мы ловили не русских и не белорусов, а негров. Чёрных и немытых, арабов, точнее.
— Мусульман? — спросил я.
— Не знаю, наверное, а может и нет. Но они очень примитивные, до невозможности примитивные. Сначала пытались говорить с ними человеческим языком. Никто из нас арабского, индийского или пакистанского не знает, поэтому пытались общаться на английском. Не получилось.
— Сложно там было?
— Иногда да, иногда нет. В основном легко, но были и те, кто сопротивлялся. С ними тоже справлялись. Но было неприятно взаимодействовать.
— Там были дети? — спросил я.
— Были.
— Я бы на них в первую очередь обращал внимание. Держал бы подальше.
— Почему?
— В Афганистане была тактика — обматывать детей динамитом и гранатами, а потом отправлять их навстречу солдатам.
Во Вьетнаме было то же самое. Американские солдаты ломались морально, потому что им приходилось стрелять в детей. Представьте: к вам бежит группа из пяти–шести детей, на лицах — улыбки, в руках — шоколад, который они хотят подарить. Но они обмотаны гранатами и динамитом. И сделал это не какой-то чужой террорист — а их родная мать, которая ненавидит американскую демократию.
У тебя с товарищами есть приказ: выстроиться в одну шеренгу и очередью расстрелять в этих вьетнамских детей с шоколадом в руках. Ты не хочешь этого, ты обычный Джонни из Чикаго, но приходится — потому что есть риск, что у них гранаты.
Тебе, простому солдатику Джонни, плевать на страну, мать, жену и детей. На войне ты заботишься только о себе и товарищах. Когда к тебе бегут маленькие узкоглазые дети, тебе надо защищать свою жизнь и жизнь друзей.
Ты можешь убеждать себя, что не убийца детей, что, возможно, у них нет гранат. Но ты не бог — ты просто маленький Джонни из Чикаго. Хочешь — не хочешь, твоя очередь уже стоит в шеренге с другими. Хочешь — не хочешь, палец убирает предохранитель и кладёт указательный на курок.
Ты не хочешь стрелять — ты Джонни, который любит рисовать в парке, а не убивать детей. Единственное, что позволяет тебе хоть как-то отстраниться — это твоя техника стрельбы. Ты не прикладываешь приклад к плечу не ради крутости или имитации Рэмбо, а чтобы сложнее было попасть. И если ты ранишь ребёнка — у тебя будет оправдание: мол, я не хотел попасть.
Но это лишь иллюзия. Ты знаешь, что убийство ребёнка невозможно простить. Ни у тебя, ни у кого нет оправдания на такое.
— Аврелий, — обратился я, — ты же слышал о Розеншлюхе?
— Конечно, — отвечал он, — о нём много говорят в дивизионе. После твоей книги будут говорить ещё больше, особенно после драки в душе.
— Помню, — начал Витумс, — как Розеншлюха делал всё то, чего лучше не делать в армии, а потом убежал к маме под юбку. Помню, как мы открыли его шкаф — а там «обстрелянные» носки.
— Ужас, — пробормотал Аврелий.
— Теперь понятно, почему в третьей комнате постоянно воняло, — добавил Калянс.
Мой товарищ Кришьянис Калянс имел в виду, что старший сержант Хемингуэй всегда говорил, заходя в нашу комнату во время учебки: «Почему в моей комнате постоянно воняет?» Одиссей же говорил, что в первой комнате пахнет изумительно, «как у девочек» — в хорошем смысле.
Мы залезли обратно в гаубицу, готовые снова практиковаться в условиях огненных миссий.
Приехав на позицию, капрал Аврелий дважды повторил легендарную артиллерийскую фразу: «Fire mission, fire mission».
Я занял место заряжающего, Калянс остался наводчиком.
Люки закрыли, включилась система. Аврелий дал Калянсу координаты для наведения, а мне — два снаряда high explosive 4-го разряда. «Fire for effect».
Калянс прицелился, после чего сменил роль на стреляющего.
— Load, — скомандовал Аврелий.
— Первый пошёл! — громко сказал я, словно зарядив ствол.
Я нажимал специальные кнопки, чтобы зарядить снаряд в ствол гаубицы, но они почему-то не работали. Пришлось повозиться, проверяя все функции по заряду. Наконец сработало.
— Первый пошёл! — громко повторил я.
Первый снаряд уже был внутри ствола.
— Почему второй не заряжаешь? — спросил Аврелий.
— В смысле?
— Fire for effect!
— Точно! — осознав ошибку, я закинул второй снаряд.
— Четыре белых! — показал Калянс, показывая мешки с порохом командиру. — Вижу красное, осторожно!
— Огонь! — скомандовал Аврелий. Калянс выстрелил. — Load.
— Второй, завершающий, пошёл! — громко сказал я.
— Четыре белых! Вижу красное! Осторожно!
— Огонь!
— Mission complete.
Мы с Калянсом поменялись местами: он стал заряжающим, я — стреляющим.
— Три high explosive, четвёртый разряд, fire for effect, — сказал он Аврелию.
— Copy! — ответил Калянс.
— Пять белых, — сказал он мне.
— Copy! — ответил я.
— Первый пошёл! — громко сказал Калянс.
— Load!
Я вставил капсель и закрыл его. Удивительно, что не забыл — во времена курса у меня с этим были проблемы.
— Пять белых! — сказал я, показывая Аврелию мешки с порохом.
Он кивнул.
— Вижу красное! Осторожно!
— Огонь!
Раздался выстрел.
— Второй пошёл!
— Пять белых!
Кивок.
— Вижу красное! Осторожно!
— Огонь!
Выстрел.
— Load!
— Третий, завершающий пошёл!
— Пять белых!
— Zer gut.
— Вижу красное! Осторожно!
— Огонь!
Выстрел.
Десять секунд полной тишины.
— Приготовьтесь к движению, — дал команду Аврелий.
Мы снова выехали, теперь к новому опорному пункту.
— Можно я попробую себя в роли водителя? — спросил Калянс у Аврелия.
— Хочешь порулить?
— Да.
— Хорошо.
Лёгкая пауза.
— Я после тебя за руль сяду, — заявил я.
Снова пауза.
— Тоже хочешь попробовать? — спросил меня Аврелий.
— Конечно. Нужно по максимуму насладиться этими учениями.
— А у тебя права есть? — спросил Калянс.
— Права человека — да, ношу с собой в сердце. А прав на машину пока нет. На войне никого не интересует категория вождения в твоём удостоверении. Одиссей год назад говорил, что в случае необходимости любой сядет за руль.
Никто не спорил — молчание было знаком согласия.
— Хорошо, Никишин, — продолжил Аврелий, — после Калянса сядешь за баранку.
После этого Зелтиньш провёл Калянсу краткий, но фундаментальный курс по управлению гаубицей.
Он рассказал, что их пятинедельный курс водителя вёл какой-то дилетант, и что он сможет научить любого водить гаубицу быстрее, чем их инструктор.
Смаидиньш и Калянс поменялись ролями: теперь Калянс — водитель гаубицы, Смаидиньш — наводчик, а я остался стрелком.
По ощущениям изнутри гаубицы вождение Калянса мало отличалось от вождения Смаидиньша. Единственное, что бросалось в глаза — более лёгкое и осторожное управление с его стороны.
Мы объездили все наши предыдущие позиции по огневым миссиям.
В начале боевых задач Смаидиньш, будучи впервые не водителем, а наводчиком, забыл включить систему. Я помог ему активировать основную систему наводчика, но сам допустил ошибку — забыл включить блок питания.
Для Кришьяниса это был первый опыт вождения гаубицы, и он остался более чем доволен. Я радовался за него.
Мы прибыли на новый опорный пункт — пустынная песчаная местность без деревьев.
Калянс вышел из кабины и направился курить ко второй гаубице, где были только водители. Я сел за руль, а Зелтиньш дал мне фундаментальный инструктаж по вождению и работе водителя за панелью.
— Нажми педаль тормоза, — сказал он.
Я нажал.
— Продави педаль до самого конца, — продолжил он.
Я продавил.
— До самого конца, — повторил он.
Я снова продавил.
— Она полностью продавлена? — спросил я.
— Да. Теперь потяни на себя ручник, — сказал он, указывая на рычаг, — и зафиксируй его.
Я зафиксировал.
— Для чего он нужен? — спросил я.
— Как и в обычной машине, чтобы гаубица не двигалась, когда стоит на месте.
— Понятно.
— И когда гаубица на опорном пункте, всегда ставь коробку передач на нейтраль.
— Понятно.
— Когда едем вперёд — третья скорость сверху, — продолжал он, — назад — вторая снизу.
— Понятно.
— Включать надо этой кнопкой, — закончил он, — а чтобы выключить, потяни за рычаг.
— Включать и выключать я умею. Спасибо!
Мы вылезли из гаубицы и подошли ко второй, чтобы перекурить.
Разгорелись бурные обсуждения нашего с Калянсом вождения гаубиц — естественно, ведь до этого у нас не было никакого опыта.
Мы сели по коням.
Я сел за руль и завёл мотор гаубицы.
Примерно в двадцати метрах слева стояла другая гаубица, сверху которой Яша показывал большой палец вверх и улыбался во весь рот.
— Алло, алло, — проверял Я рацию в шлеме гаубицы.
— Слышно, — сказал Аврелий. — Готов?
— Готов.
— Назад, назад, назад, назад, — командовал он, подавая сигнал для заднего хода, чтобы выехать с позиции.
Коробка передач никак не поддавалась — опустить её на вторую скорость снизу не получалось вообще. Пришлось приложить намного больше усилий, чем на фундаментальном курсе у Зелтиньша.
Но меня это не смущало — наводчик тоже должен уметь управлять гаубицей при выезде.
— Лево, лево, лево, лево, — продолжал он давать команды. — Стоп! Прямо!
Резким движением правой руки я переключил скорость на третью сверху и поехал вперёд.
— Встань чуть левее, — сказал Аврелий, — не уничтожай деревья и не съезжай с дороги.
Из кабины казалось, что я ехал ровно по середине, но на деле немного повернул правее, поставив гусеницу ровно на танковый путь.
Впереди был резкий поворот направо. Немного сбавив ход, но не отпуская педаль газа, я со всей силой, которую позволял конструкторам M109A5, повернул руль вправо. В момент, когда гаубица была в середине поворота, я вжал педаль газа в пол.
После поворота мы поехали уже прямо по дороге.
— Ты знаешь, как ездить там, где сначала идёт, а потом — горка вверх? — спросил по рации Аврелий.
— Узнаю.
— Каким образом?
— Инстинкт самосохранения подскажет.
Вдали виднелись не одна, а две горки с расстоянием примерно в пять метров между ними.
Заезжая на первую и падая в низину, я полностью отпустил педаль газа, а на подъёме давил на неё изо всех сил.
Гаубица, казалось, на секунду подлетела в воздух, затем приземлилась на песчаную танковую дорогу.
Следующая горка. Отпустил педаль — перепад вниз, потом педаль в пол — взлёт.
Мы продолжили движение: налево, вперёд, направо, снова вперёд, налево... стоп.
— Понравилось? — спросил Аврелий.
— Не то слово! — ответил я, полный эмоций.
Встали посреди танковой дороги, готовясь возвращаться на базу. Но сначала решили перекурить.
— Молодец, Никишин, — похвалил меня Яша, — быстро ехал, очень даже хорошо для первого раза.
— Спасибо.
— Кемме ждала на другом конце, — начал Аврелий, — поэтому и спешил побыстрее к ней.
— Именно так и было! — согласился я. —Моей девочке два пальчика меня никак не могут заменить!
Мы посмеялись.
После короткого обсуждения и покура, снова сели в машины и вернулись на базу.
Самидиньш снова сел за руль, а я занял место наводчика, вдыхая попутный ветер в движении боевой машины.
Рабочий день пролетел, словно миг — казалось, его и не было.
На позиции наводчика было тепло, солнечно, свежо и просто хорошо.
Подъезжая к танковым воротам, мы повторили утреннюю процедуру, только на этот раз в жилете был Калянс вместо меня.
Причалили вновь в родную гавань и загнали гаубицы в гаражи.
Только вышел из машины, прошёл пару шагов — залез в карман за своим артиллерийским беретом, заработанным неимоверной силой, — а его нет.
Оглядел кабину водителя, салон — нигде берета. Проверил вторую гаубицу — там тоже нет. В других карманах нет, в моей сумке и сумках товарищей — тоже нет. Берет исчез.
Рассказал о пропаже Аврелию и Яше. Яша предложил сходить на полигон поискать — идею я посчитал глупой и отказался.
— Когда придёте в бунгало, — сказал Аврелий, — сразу endex.
— Copy! — ответили мы.
Идя к бунгало, оживлённо обсуждали берет. Основная версия: когда фотографировались, я надел берет на голову, а потом, убирая его обратно в карман, промахнулся.
Вот такая была наша теория.
Пока мы шли в бунгало, Калянс всё время возмущался, почему я не пошёл искать берет на полигон. По его словам, он бы сразу побежал и обыскал бы его весь.
Мы не были первыми в бунгало — наши товарищи-разведчики уже прибыли.
— Абориген, похоже, не хочет с нами дружить, — сказал Замятин, когда я только вошёл и подошёл к своему шкафчику.
— Почему ты так думаешь? — спросил Мисиньш.
— Сам подумай, — ответил Замятин, — вчера ему звонили, писали, сегодня тоже, а трубку не берёт.
— Занят просто, — парировал Мисиньш, — у него ребёнок недавно родился.
— У кого ребёнок родился? — спросил я.
— У аборигена, — ответил Замятин.
— Кто это? — переспросил я.
— Это кличка Муриса, — пояснил Замятин.
— Передайте ему поздравления от меня. Когда ребёнок родился? — продолжил я.
— Недавно, — ответил Мисиньш.
— Знаешь, — подвёл итог Замятин, — а это даже хорошо, что он теперь меньше с нами тусуется.
— Почему? — спросил Мисиньш.
— Потому что только хороший отец выберет ребёнка вместо тусовок с друзьями, — ответил Замятин.
Я считаю, что детей нужно планировать только тогда, когда сам готов. Но жизнь — штука непредсказуемая, и чаще всего идёт вопреки твоей готовности.
Но я уверен: бросить своё потомство — это поступок редкостного подонка. Потомство нужно беречь всегда и везде. К сожалению, в нашем европейском обществе таких покемонов хватает.
Ситуации бывают разные. Жизнь часто насильно толкает тебя вперёд — без предупреждений и пощады.
Я никогда не видел смысла осуждать тех, кто стал родителем в 22, 20, 18 и даже 16 лет. Не говорю, что это хорошо, но осуждение — бессмысленно.
Если они создали ребёнка, пусть хотя бы стремятся обеспечить ему достойное настоящее и будущее.
Либо да, либо нет. Либо ты достойный молодой родитель, либо — ублюдок.
Меня тошнит от тех шлюх и ублюдков, что случайно зачали ребёнка, но продолжают жить в грязи: ходят по клубам, пьют, колются — всё подряд.
Я не против проводить время с друзьями и коллегами, но если у тебя есть ребёнок — будь готов сделать всё, чтобы вырастить из него достойного человека.
У меня пока нет детей, но если они появятся — я буду готов на всё ради их будущего.
С Мурисом я никогда не был близок, но когда узнал, что у него родился ребёнок, искренне за него порадовался. Узнав, что он отказался от тусовок ради сына — уважение к нему выросло ещё больше.
Особая благодарность Мурису за номер Гатса. Без этого многое в этой книге пошло бы иначе.
Ужин был обычным, я взял много пачек кофе.
Выйдя на улицу и возвращаясь в бунгало, меня накрыла мысль сходить в церковь. Душа была тяжела, и я не понял — из-за берета ли это, или из-за чего-то другого. Но груз на сердце был. Очень тяжёлый.
Заходя в церковь, я увидел, что там уже шло богослужение с песнями — иностранные солдаты. Я на секунду зашёл, но отказался врываться в их службу.
Церковник у них был интересный — в католическом стиле, стильно.
Отказавшись от своей затеи с церковью, я вернулся к старому способу снять груз — ходить по базе. Во время курса артиллериста, когда меня охватывала меланхолия, это очень помогало.
Бывало, что после рабочего дня — примерно с 17:00 и до 11–12 ночи — я просто ходил.
Вернувшись в бунгало, лёг на кровать, немного почитал, послушал музыку, подкорректировал главы книги в личных записях. Занимался этим около трёх часов.
Где-то рядом пехотинцы бурно обсуждали, почему артиллеристы ничего не делают, а они пашут как кони. Я не обращал внимания — их дело.
Часы Casio показывали чуть больше 11 вечера.
Лёг спать, полный предвкушений завтрашнего дня. Было хорошо, но жалко берет. Ничего страшного — жизнь вокруг берета не крутится.
Я молодец, что прошёл марш и заработал этот берет. Это моя гордость.
Гордость в сердце всегда важнее материальной. Если твоя гордость зависит от внешних вещей — ты слаб.
Если для тебя физический берет важнее того, что ты победил себя и не сдался во время марша — значит, ты всё так же слаб.