День Третий
На моих Casio было около шести утра. Воскресенье.
За ночь я так и не смог нормально выспаться.
После ночного дозора минут двадцать-тридцать не мог уснуть — внутри словно бурлила лишняя энергия.
Проснувшись, я ощутил, насколько холодно за пределами спального мешка. Выбираться из него не хотелось вовсе. Хотелось переждать этот холод, словно ядерную войну в бункере.
Лениться нельзя. Никогда. Я преодолел малодушие и, молча, со стоическим лицом, но с дрожащими от холода губами принялся собираться.
Спал я в полной форме, снимая лишь ботинки с носками. Высунув ноги из спального мешка, увидел: ступни почти полностью синие, вены пульсируют от ночного холода.
Растёр ступни руками, надел носки, потом шоколадные сапоги. Попрыгал на месте, отталкиваясь только пальцами ног. Кровь вновь побежала по венам, вернув тепло пяткам.
Я продолжил разбирать спальное место.
Это был последний день моего пребывания в лесу с резервистами. Мы ждали приказа о возвращении на базу.
Немного посидели в гаубице у пулемёта, и около девяти утра нам сообщили готовиться к выезду.
Слезая с крыши гаубицы со своей сумкой, Трубиньш, сидевший на посту за пулемётом, увидел меня. Он поднял палец вверх и мило улыбнулся. Я ответил отдав ему честь. Люблю его.
Но как обычно бывает в армии, выехали мы не сразу, а позже. Пока никуда не ехали, курили, общались и один раз обошли пару кругов, патрулируя нынешний опорный пункт. Не больше.
— Надо будет прочитать твою книгу, Никишин, — сказал капрал Осборн.
— У меня, к сожалению, нет телефона, чтобы скинуть тебе ссылку, — с горечью ответил я.
— Ничего, я у Одиссея попрошу. Он мне скинет. Ему очень понравилась твоя книга.
— Понравилась? — с удивлением спросил я.
— Да.
— Я ему скидывал книгу, но он мне ничего не ответил. Мне показалось, что она ему не понравилась.
— Пойми его — он занятой человек. Совмещать военную карьеру, семью и прочее сложно. Не переживай, ей точно понравилось.
Мы разошлись по машинам. Я сел в машину, набитую солдатами, за рулём был капрал Осборн. Путь из леса на базу занял около часа. За это время я выспался на сто лет вперёд и снова почувствовал себя новорождённым младенцем, полным сил.
Приехали. Всю лишнюю экипировку из грузовика, который ехал впереди, разобрали и сложили на складе дивизиона.
— При нас остались только оружие, бронежилет и трёхдневная сумка.
Приехал также капрал Воронов. Мы, пять резервистов, построились в одну колонну и выдвинулись к казарме.
Мы были на месте. Зашли внутрь родной казармы — как блудные сыновья, вернувшиеся спустя долгое время в отчий дом.
Положили сумки на первом этаже возле туалета и двери учебного класса. После этого Воронов разрешил нам покурить и немного передохнуть.
— Мы покурили, зашли в канадский магазин и купили всё самое необходимое для счастья уставших после леса бедных, но крепких солдатиков.
— Я взял белый энергетик «Монстр» и две шоколадки. Белый «Монстр» был из холодильника — это добавляло ему дополнительные очки счастья.
— Калянс и Леиманис тоже подняли себе настроение таким небольшим шоппингом. Жизнь была хороша!
Вернувшись в казарму, я переодел носки и ботинки, чтобы ноги стали свежими, как у Мерлин Монро.
— Ну здравствуйте, господа, — приветствовал он громким командирским голосом. — Как жизнь, солдаты?
— Хорошо, только что из леса вернулись, — отвечали мы по очереди.
— А у тебя как дела, поэт? — спросил он, пожимая мне руку.
— Хорошо, только из леса, — еле сдерживая улыбку, отвечал я. — А у вас как?
— У меня тоже всё прекрасно, — задорно сказал Хемингуэй. — Сегодня утром полностью прочитал твою книгу об учебке!
— И как вам?
— Очень хорошо! Мне очень понравилось! Но как ты до такого додумался?
Я даже не знал, что ответить. Был приятно удивлён, что старшему сержанту Хемингуэю понравилась моя книга.
— Спасибо, — благодарил я. — Очень рад, что вам понравилась. Я вас в ней назвал: старший сержант Хемингуэй.
— Я знаю, — сказал он, сделав паузу в одну секунду. — Ну хорошо, солдаты, работайте дальше!
После чего он развернулся и ушёл наверх. В голове вертелась мысль: вот это мужик!
К нам вернулся капрал Воронов с канадским кофе в руках. Началось наше новое обучение.
— Разбираем автоматы, — начал Воронов. — После называем каждую деталь по порядку. Начинаем с конца коридора. Леиманис будет первым.
— Ремень, — сказал Леиманис, отсоединяя ремень от оружия.
— Правильно, — подтвердил Воронов. — Идём дальше.
— Далее достаём гвозди, — отвечал я, — и тут же рукоятку пистолетного вида у оружия.
— Правильно, — говорил Воронов, — продолжаем.
Мы повторили примерно три круга. Ничего интересного.
Удивительно, что я помнил названия многих деталей — почти без ошибок. Около 80% слов выходили изо рта сами собой.
Была у меня одна проблема — достать одну из пружин резким движением пальцев, чтобы вытащить её из автомата. После нескольких неудачных попыток на подушечках пальцев почти пошла кровь.
Это простительно: во-первых, я давно не практиковался в разборке оружия, во-вторых — отказался от греховного образа жизни.
Мы закончили упражнение с называнием деталей и вышли на перекур, чтобы отдохнуть.
Вернувшись, сделали ВХТ-тест — проверку всех функций оружия: предохранитель, одиночный и автоматический режимы. Всё прошло легко и без проблем.
После была последняя проверка — положений при стрельбе: стоя, сидя, лёжа, а также в разных ситуациях, где оружие могло заклинить.
Пол коридора, где мы тренировались, был из голого бетона. Я спросил, можно ли использовать матрас для йоги. Он ответил, что да. Я пошёл за матрасом и спросил остальных — нужен ли им. Они молчали. Я не стал брать второй, чтобы быть на равных с товарищами.
Мы завершили все упражнения и повторения основ обращения с оружием на стрельбище. Делали это, чтобы никто не столкнулся с проблемами во время стрельбы — она была назначена резервистам на завтра.
Мы направились к нашему новому дому.
Солнечно, тепло, птички пели, дул лёгкий ветерок. Внутри играла смесь энергии, спокойствия души и довольства собой.
Мы шли двумя колоннами, рядом с нами — капрал Воронов, который разговаривал с нами на разные темы. Я особенно усердно говорил всякую чушь, потому что энергия внутри меня буквально взрывалась. Многие товарищи шли молча — чтобы показать иноземным гостям пример дисциплины. Я же об иноземцах почти не думал. Когда мне хорошо, я мало думаю о внешнем мире. Мне было хорошо.
Наш новый дом — многоместное бунгало в районе, где в основном жили американцы и испанцы на базе.
Мы ожидали, что будем жить вместе в палатках возле казармы. Но нет — наше новое спальное место оказалось рядом с высокостатусными семейными отелями на берегу Карибского моря.
Внутри всё было великолепно. Не было этих двухэтажных железных кроватей, что были у нас на основной службе — кровати были ниже и сделаны из дерева. Шкафы для вещей — такие же массивные железные, как раньше.
От условий проживания укрепилась мысль: мы приехали на недельный военный курорт.
Раньше в отель зашли наши разведчики и радовались жизни. Они рассказали, что у них либо был всего один день в лесу, либо вовсе не было, а утром у них — физические упражнения в духе старой доброй учебки.
Среди разведчиков были Мисиньш, Замятин, Блонди и Тауриньш.
Закинув трёхдневные сумки в шкафчики наверху, мы с капралом Вороновым направились к контейнеру с личными вещами и двумя сумками с остальной экипировкой.
Разведчики рассказали, что контейнер находится прямо напротив казармы нашего дивизиона и открыт.
Мы были на месте — всё как надо: близко к казарме и контейнер был открыт.
Провели там минут пятнадцать, взяли личные вещи и два мешка с вещами. Я сразу достал берёт из своей сумки и надел на голову. Калянс и Леиманис сделали то же.
Путь назад в бунгало дался тяжело — три сумки, набитые до отказа, давили на плечи.
Было около пяти вечера. Солнце покраснело, сменив свой облик, а мы — внутренний мир, став более возвышенными.
Закинув две сумки с экипировкой под кровати, мы принялись разбирать личные вещи, аккуратно раскладывая гигиену и прочее по полкам шкафчика.
Воронов объявил эндекс — конец рабочего дня. Третий день службы был официально завершён. Перед уходом он рассказал мне и Калянсу ближайшие планы для нас, артиллеристов в экипаже.
Я пошёл в душ. Всегда удивительно, как обычный приём душа дарит новую силу. В такие моменты любовь к мелочам обретает забытые в обычной жизни духовные качества. Было хорошо.
Я побрился, почистил зубы, причесался и уложил волосы воском.
Настало время ужина. Воронов перед уходом сказал: на ужин идти в форме и строю. Я был единственным, кто пришёл в форме — зато с беретом на голове.
Ужин был обычным, но великолепным. Я взял булочек с собой в бунгало и много пачек кофе в коллекцию.
Вернувшись, переоделся в гражданскую одежду и направился в церковь на базе.
Пришёл в церковь. С порога — спокойствие, как возвращение блудного сына домой.
Никого больше не было — только я и Дух Святой. Я наедине с собой во всех обличьях. Было хорошо.
В этой церкви мне никогда не скучно. Там всегда хорошо. Тишина внутри действует как очищение, освобождая разум, душу и тело для новых сил.
Суета — один из наихудших грехов. В ночных клубах её особенно много — лишний шум, лишние движения. Увы, и в некоторых современных церквях слишком много суеты, лишнего, ненужного. В таких местах мне нечего делать.
Не все, но многие церкви сегодня стали больше о коллективности, чем о личной встрече с Богом. Там, где ожидания сосредоточены не на тишине, не на внутреннем, а на внешнем, мне не по пути. Это одна из причин, почему я в гражданской жизни выбрал аскетизм вдали от церквей.
Екклесиаст в Ветхом Завете сказал: "Лучше идти в дом плача, нежели в дом пира." И в этом — мудрость. Не потому, что печаль лучше радости, а потому, что тишина и скорбь чаще ведут к размышлениям и истине, чем шум и веселье.
Эти слова можно трактовать по-разному. В моём понимании: дом плача — это церковь. Дом смеха — это бездумное и поверхностное пребывание.
Многие современные верующие, хотят они того или нет, живут именно в доме смеха.
Я сам часто посещал службы, общался с братьями по вере, и всё было хорошо. Я бы и продолжил ходить, если бы не один случай, произошедший несколько месяцев назад.
После одной из служб я разговаривал с девушкой. На первый взгляд — приличная, верующая, пришла на исповедь. Наш разговор зашёл о покаянии. Она рассказала, что накануне была в клубе с подругами, напилась, и оказалась в постели со случайным мужчиной.
Она сказала, что пришла, потому что ей стыдно. Но в её голосе не было ни раскаяния, ни боли, ни настоящего стыда. Только слова. Пустые. Без чувства.
Я развернулся и больше не возвращался в эту церковь. Ни в эту, ни в какую другую.
Никто не идеален. Я ей не судья. Мне плевать на её грех — я сам грешник, абсолютный. Могу, к примеру, легко шутить про нацизм или женщин. Но когда ты входишь в место, где должен умереть и родиться заново — ты не имеешь права оставаться тем, кого сам собираешься убить.
Каждую свою шутку, каждый свой грех — я принимаю на себя. Отвечаю за них честно, твёрдо и по совести.
Нет в тебе твёрдости и справедливости к своим грехам — значит, ты себя жалеешь.
А жалеть себя нельзя. Тебя пожалеет Иисус — Он всегда тебя любил и будет любить, каким бы ты ни был.
Многие говорят, что путь к Богу лежит через любовь к себе. Может, для кого-то так. Но для меня — этот путь идёт через ненависть к себе, через презрение к своему греховному "я", через отказ от прежнего, отвратительного себя.
Это — настоящее саморазрушение. Добровольное. Осознанное. Благословенное.
Не помню, как называется этот процесс. Но суть его вот в чём: чтобы оживить мёртвую планету, вроде Марса, учёные предлагают сбросить на неё миллионы ядерных бомб. Каждая из них — в десятки тысяч раз мощнее тех, что обрушились на Японию во Вторую мировую. Только так, разрушением до основания, можно запустить процесс перерождения. Чтобы почва снова дышала.
Взрывы разрушительные. Они выжигают дотла эти мёртвые земли, кислотные дожди и гниль. Взамен природа даёт новую почву, свежие дожди и жизнь.
Только вырвав сорняки с корнем, можно посадить клумбу с цветами.
Не нужно заниматься буквальным самоубийством — это не даст ничего. Но относиться к себе надо жёстко и справедливо. Только так ты сможешь стать достойным человеком.
Для этого и существует "дом плача" — церковь. Только через покаяние, в котором есть боль, ненависть, правда, кровь и слёзы — можно дойти до любви. Любви к себе настоящему. К себе, которого не стыдно любить. К Богу.
Я всегда говорю: неважно, кем ты был. Важно — кем ты стал.
Во времена основной службы Одиссей рассказывал мне о старшем сержанте Сократе. В молодости у него были серьёзные проблемы с алкоголем. Бывало, после смены он выпивал по литру водки — каждый день.
Но всё это осталось в прошлом.
Я не знаю всей истории его перерождения. Но почти уверен: он возненавидел себя того — в лице алкоголика.
Мы всегда чем-то жертвуем.
Сократ пожертвовал собой — тем, кем он был — ради того, кем стал. Он убил в себе алкоголика, чтобы родиться заново — старшим сержантом, лидером первой батареи.
Я не обязан прощать шлюху за её грех. Это её бремя. Её путь. Бог простит.
Я стараюсь быть мягким к маргиналам — к шлюхам, бомжам, к сломленным. Но только в одном случае: если их падение даёт мне урок, который Я могу применить к себе.
Я не хочу быть тем, кем им удобно быть.
Точно так же Я поступаю и с самим собой.
Много лет Я носил в себе обиду на одного человека. Но только убив в себе злобу и обиду через справедливость, Я освободился. Я не подавил их — Я уничтожил. Простил. Понял. И только тогда, спустя годы и после ритуала в церкви, длившегося несколько часов более года назад, Я смог обрести любовь к себе.
Тот, кто ищет свет, должен сначала пройти через свою тьму. Без этого — никак.
Сенека сказал: «Верни себя — себе».
И он был прав.
Дом плача — это путь домой. Туда, где ты понимаешь, что жизнь коротка. А суетность — сладкая, но ядовитая. Она губит тех, кто не успел её распознать.
В церквях можно и нужно знакомиться с людьми, обретать друзей. Но церковь — это в первую очередь место для слёз и справедливости к себе. А не площадка для тусовок.
Та девушка никак не повлияла на мою веру. Я даже надеюсь, что она когда-нибудь очнётся и встанет на путь осознанности. Но её пример показателен: можно находиться в «доме плача» и при этом оставаться в «доме смеха». Это и есть суета. Величайшая из всех ловушек.
Не всё — мёд. Не всё — яд.
Но если выбираешь яд — делай это осознанно. И будь готов отвечать за него перед собой.
Пробыл Я в той церкви около часа. Стало легче. Стало тише внутри.
Я не думал о тех темах, что тревожили раньше. Они приходили ко мне в других местах — но не здесь. Здесь было не до них.
На этот раз Я ни о чём не думал. Лишь принимал. Лишь опустошал себя. Без напряжения мысли. Без суеты слов.
На моих Casio — девять вечера.
Вернувшись в бунгало, раздевшись и включив музыку, я заметил — подушек и одеял нам, к сожалению, не выдали.
Первый уровень спального мешка я не хотел использовать: он был грязным после леса. Взял второй уровень — как одеяло. Подушкой стала моя спортивная сумка, набитая одеждой. Было хорошо — лечь так и отдохнуть.
Я лежал, слушая песню Адриано Челентано Ja tebia ljublu, когда ко мне подошёл Парадниек.
— Твоя книга слишком популярна, — начал он.
— Спасибо, — благодарно ответил я. — Когда мы только зашли в казарму, пили энергетики и отдыхали, к нам подошёл Хемингуэй, поприветствовал и сказал про мою книгу.
— И что он сказал?
— Ему очень понравилось. Говорит, он её только сегодня утром прочитал. А ты её уже закончил читать?
— Нет, пока не успел.
— Ну, Парадниек, дорогой мой товарищ, — улыбнулся я, — практически вся первая батарея прочитала, даже старший сержант Хемингуэй. А ты всё тянешь, хотя был одним из первых, кому я её дал.
— И каково было встретить старшего Сержанта? — Спросил у меня Парадниек.
— Очень тепло на сердце стало от встречи с ним. И книгу мою он прочитал!
— Обязательно прочитаю! Но знаешь, где она ещё популярна?
— Во второй батарее?
— Да, но не только там.
Я уже серьёзно заинтересовался.
— И у кого же ещё? — сосредоточенно спросил я.
— У первого батальона, — ответил он.
— Это же пехотинцы? Латбат? — спросил я.
— Да. Мой брат её прочитал.
— Он вроде капрал?
— Да, практически сержант.
— Круто. Передай ему от меня спасибо. Каждого своего читателя я благодарю от чистого сердца!
Потом каждый занялся своими делами.
Я читал, слушал музыку и ел булочки из буфета. Было хорошо.
Лёг спать в 11 вечера, чтобы наверняка проснуться пораньше.