Няня для вашей девочки

- Что подарить тебе на 14 февраля?
- Что-то, что не надоест мне в первый день. Ну я не знаю, что-нибудь красивое такое. Розовенькое.
- Розовенький Айфончик?
- И цветочки.
- И цветочки. Розы?
- Я не люблю розы. Я хочу белые пионы.
- Но зимой нет пионов, дорогая.
- А что ты мне еще можешь предложить?
- Весь мир, солнце.
- Мне не нужен весь мир, я хочу айфон и... ну пускай будут розы.

Я случайно стал свидетелем чужого разговора. Мне было противно смотреть на то, как кто-то нежничает. Я испытывал плохо скрываемое раздражение. Люди вокруг, чужие действия, например, поцелуи и объятия вводили меня в состояние бешенства.

Я знаю, что я не прав. Я реже стал ходить в кафе. Этот раз был исключительным. Второй праздник, который я проведу без нее - день всех влюбленных. Я не хотел верить, что наши 4 месяца проведенные вместе на самом деле ничего не значат. Такие действия не могут быть пустым звуком, не могут быть ничем.
Однако за весь январь я подтянул хвосты по учебе.

Я стал замечать, что все меньше вещей меня стало касаться спустя время. Замечая вещи, которые раньше привлекли бы мое внимание, сейчас я только равнодушно отвожу взгляд. Мне не интересно за какие деньги куплен дорогой телефон у той скромно одетой девушки, не интересно почему люди зачастую ездят в метро такими грустными, не интересно читать чужие сообщения через плечо от скуки, разонравилось мне читать.
Она советовала мне всегда странные книги. Я бы не сказал, что они плохие или глупые, или неистово скучные. Я сделал вывод, что ее настроение зависело часто не от людей, а от прочитанного с утра кусочка. Меня это вдохновляло, потому что мое плохое настроение и лень всегда разбивались о ее непоколебимость в этом плане. Она умела уговаривать, а главное любила это делать.

***

Я проснулся около двух часов дня. Режим сна снова сбит и я ничего не могу с этим сделать.

Меня все меньше стали интересовать чужие жизни. Я жил теперь уже как раньше, до нее. И мне правда было не сложно.
Мы хотели встретить вместе новый год, но получилось вот так. Несправедливо. А может?.. В новый год особенно обостряется желание дарить всем подряд ненужные подарки, которые они все равно поставят на полку и благополучно забудут.

Я всегда придерживаю дверь людям в метро. Никогда такого не было, что из злости мне хотелось швырнуть тяжелый кусок металла в кого-нибудь.
Никто ни в чем не виноват, зачем тогда вести себя как скотина?

Но жизнь швыряла в меня двери со всей силы и эти действия становились порой ожесточеннее.

- Пойдем с нами праздновать, - друзья звали меня отчаянно несколько дней. А потом перестали звать, когда я дал понять, что все таки являюсь неблагодарной скотиной.

Я никому не сказал спасибо. Новый 2018 год я начал молча. Я сидел в кресле с приглушенным светом и смотрел телевизор без звука, который до этого никогда раньше не включал. Я, разумеется, все понимал и помнил. Только вот даже кот предпочел оставить меня наедине с собой, чтобы окончательно свихнуться.

Я говорил сам с собой, представляя, что у меня берут интервью.

- Как ты справился с предательством любимой девушки?
- Я просто стал жить так, как прежде. И, по сути, я знал, что так бывает. Чудес и по истине идеальных пар в природе не существует. Да, мне было больно, но я справился.

Оглядываюсь по сторонам. Снова никого. Сижу в кровати неподвижно уже почти час. И думаю.

Я не справился с болью. Все речи, которые репетировал, я никогда не скажу. Меня будут звать на интервью, а я даже не буду отвечать на письма и звонки.

Уже который месяц у меня болит рука. Правую руку нещадно ранят сотни маленьких иголочек внутри. Я чувствую, как они вонзаются в суставы, сухожилия и ни один доктор не мог мне сказать что со мной. Хотелось отрезать ее к чертям. Было настолько больно, что я даже приловчился все делать левой. Однажды я даже хотел пойти к психологу. Мне казалось, что за мной следят.
Мания преследования возрастала с необычайной быстротой.

И сейчас я поднялся, чтобы в очередной раз проверить отсутствие звонков и сообщений в телефоне. Чтобы в очередной раз молча заблокировать менеджера и нескольких друзей, в частности Машу, чтобы мне никто не надоедал и не мешал заниматься самобичеванием.

Там февраль за окном, кстати. Вокруг гробовая тишина, солнце на улице затянуто тяжелыми кудрявыми тучами, воздух затхлый и ужасно неприятный.

Руки ужасно сводит время от времени. Я прячу их в карманы толстовки, накидываю капюшон на голову и снова ложусь в постель.

А эта постель такая холодная, будто бы тут никто и не спал. Но я смиряюсь с мыслями о ее отсутствии и дальше продолжаю думать о снах, которые приходили сегодня навестить меня.
Меня навещают только кошмары и не такие, как у нормальных людей. Я спокойно спал после ужасов, спокойно засыпал в 6 часов утра и просыпался в 9 вечера. Потому что я забыл, зачем нужна жизнь. Я забыл, зачем нужно выходить из дома, если можно полностью спрятаться от своих проблем. Сны показывают нам то, чего мы боимся до дрожи по всему телу. Я боялся осуждения, а оно обязательно последует.

Я пропал. И я бы пропадал, наверное, долго и нудно, если бы мои мысли не прервал звонок в дверь. В последнее время это редкое явление. Почти нежеланное. Даже заказывая еду на дом я просил, чтобы курьер не звонил. Я сам спустя какое-то время подходил к ней и попадал точно в цель. Однажды курьер занес руку, чтобы позвонить, но я открыл дверь раньше. Меня разозлил факт того, что мои просьбы не слышат и не уважают даже работники быстрого питания.

Сейчас же звонок в дверь меня практически пронзил насквозь, испугав настолько сильно, что я забыл о всех своих проблемах и неистово ноющей руке.

В квартире темно, я поднялся и даже решился переодеть штаны для сна, надев те, в которых я обычно встречал курьеров. Мне они казались презентабельнее.

Я шел по коридору не спеша, ведь за дверью не слышно звуков в квартире. На минуту меня пронзила догадка, что это может быть кто-то из родных. Например, мама, или брат. Но брат не в Питере и мама тоже в курсе случившегося, предпочитает не вмешиваться. Потому что уже большой мальчик. Большой мальчик сам делает выбор, сам страдает, снося удары последствий. Уже не тот возраст, чтобы пожаловаться маме и она разрешит лечь спать вместо похода в школу, чтобы немного отвлечься и забыться.
Это уже не те проблемы, которые были раньше. А хотя... то, что сейчас вспоминаю, кажется мне не тем привычным адовым кошмаром, от которого я частично сбежал в Питер, а бредом, который мог тронуть только уязвимые участки моей оставшейся детской души.

Я остановился возле двери в надежде, что названные гости ушли, но звонок повторился. Чуть слышный удар в стену на лестничной площадке сопроводился отборным матом.
По спине пробежали мурашки и я позволил себе взглянуть в глазок.

Остановившись в нерешительности, гость словно почуял мой звериный страх и неуверенность. Ноги подкосились, руки не слушались, голова не работала. Я, конечно, мог бы дать заднюю, но было слишком поздно. Последовал удар, но теперь уже в саму дверь, сопровождаемый криком: Я знаю, что ты дома, Тарасенко.

Щелкнул замок и я нажал на ручку.
Я не хотел видеть его больше никогда. Этот человек украл у меня все, что у меня было. То, что я поставил на кон, то, чем я очень сильно дорожил. Он забрал ее у меня под песню Spotlight. И отныне все, что вызывало дикий восторг у нее пробивало меня на истерический смех под колокола во имя ужаснейшей боли внутри.

Я прошел вглубь темной квартиры. Названный гость захлопнул дверь ожесточенно, будто бы на ее месте был я, будто бы я качался на железных петлях. Но нет, мои скрипучие ниточки души словно кто-то дергал время от времени и я осознавал, что это самая ужасная идея поговорить с ним сейчас в своем доме.

- Мда, - наглый смешок вызвал табун мурашек по всему телу. Это было неожиданно, неприятно. - Квартира шикарная. Не многовато ли тебе одному? А?
- Я бы мог спустить тебя с лестницы, - тихо ответил я.
- Мог бы, - он глянул на меня исподлобья и снова рассмеялся, - можешь даже прямо сейчас, но это будет не круто. Я пришел к тебе с приветом, - и он по-хозяйски плюхнулся в мое кресло перед телевизором, где обычно только я коротал вечера и ночи.
- Что ты от меня хочешь, Заславский?

- Ой, ты какой-то расстроенный, - Феликс схватил мой телефон со стола, - что, телочки, водочка и тоска?

Он успел нажать на кнопку блокировки и экран загорелся.
- Страдалец, а фотка нашей девочки красивая. Пароль дата ее рождения, да? - злость вскипела в крови,
- Отдай сюда, - но телефон перелетел через всю квартиру и угодил на стол, попутно ударившись о него. Внутри я почувствовал этот хруст стекла, паутинку, которая затягивала экран и всю мою жизнь.
- Ну ты и дерьмо, - я схватил его за шиворот и встряхнул со всей силы. Я готов был его убить. Но не мог. Он убил меня раньше. - Ты оплатишь мне ремонт, - я отпустил его и он упал, словно мешок картошки.
Телефон был уничтожен вместе с ней.
Заславский залился смехом.
- Оплачу. Сколько? - он вынул деньги из заднего кармана.
- Да пошел ты к черту!

Я отошел на приличное расстояние и сполз по стене около уборной. Показывать, что я не лишен способности чувствовать и что меня это задевает нельзя.
Он обошел полу-темную квартиру, подошел к окну и открыл его.
- Прости, чувак, - вдруг заговорил он. - Я просто пришел поговорить с тобой.
Я молчал. Да, правда, мне хотелось закричать. И очень сильно. Во мне боролись несколько личностей и я упорно пытался скрыть это. Шок и странная тяжесть в районе груди опустошали мой мозг.
- Я поступил дерьмово, - он сплюнул прямо в окно и закрыл его, - холодновато тут у тебя, - объяснил Заславский и подошел ко мне. - Чувак, я не хотел. Я был злой, как черт, когда узнал обо всем, что происходит. Я не мог смириться, что что-то идет не по плану. Не по моему плану, - уточнил он. - Очень в тему подвернулся твой друг - Ян.
- Он мне не друг.
- Не друг, хорошо. Я хотел отомстить, понимаешь?
- Отомстил?
Он горько усмехнулся.
- Отомстил.
- Так нахрена пришел сейчас опять? Что ты хочешь получить? 
- Не получить, - он присел на корточки. - А вернуть то, что украл.

За окном сгущались краски, Питер утонул в снегах, которые укрывали его измученную душу, в надежде уберечь от дальнейших травм. Люди не станут беречь свой город, который обещал любовь, но солгал и оставил на набережной, словно в сказке Пушкина о Рыбаке и рыбке - каждого у своего разбитого корыта.

За столом сидели двое, не глядя друг на друга, ибо с трудом сделали это. Разговор помогал склеивать крепкий кофе. Его было достаточно, чтобы утопить тоску и обиды, но не так много, чтобы утопиться.
Один из парней выглядел нерешительным, на лице проступала внутренняя желчь и отголоски вины. Второй был подавленным, словно серое пятно. Серое лицо, серые худые руки, серая шея, покрытая гусиной кожей. Не спасает от этой серости даже свет, который стараются пролить десятки ночников, разбросанных по углам квартиры.

Серое здесь все. От кончика носа и до конца души. Ни один из них никогда не называл другого по имени. Это было скорее чувство собственного достоинства, имен просто не существовало. В приватных разговорах использовались слова по типу "этот". Ну, "этого", как его? Его все время обсуждали, приговаривая, как же он все таки придурок.
- Макс, - один из парней поднял голову. Это был первый раз, когда он обратился к нему без насмешки. Он был серьезным. И серьезнее него были, возможно, конвоиры или палачи, на лице которых не дрогнул ни один нерв, когда они вели провинившихся на казнь или совершали свое правосудие. Он был как палач. Только слабее физически и духовно. Он никогда не мог заставить себя улыбнуться врагу. Даже союзников держал на расстоянии. Он - Феликс Заславский - был стратегом, ядовитым скорпионом, которому чуждо все человеческое. Он выбирал время для атаки и ждал. Он расставлял свои сети умело и скрывал настоящие чувства. Он не имел сострадания, не помогал, никого не выручал, никогда не выслушивал и не давал советов. Он был жестоким и холодным карьеристом, который имел жизнь по всякому в ответ на грубые слова в его сторону. Но в этот раз он просчитался. Он думал, что принятие вины сделает его героем хотя бы в глазах самого себя, но он ошибся. Именно это действие показывало его как слабого и ничтожно маленького в этой вселенной человека. Он был выше своего собеседника и, возможно, внешне даже выигрывал. Высокий блондин со светло-серыми глазами, подчеркиваемыми густыми коричневыми бровями, ярко выраженные скулы, аккуратный подбородок, нос и узкие губы - все это делало его еще более устрашающим. Но второго парня это не могло испугать. Он не мог комплексовать, потому что имел преимущества, о которых сам, почему-то, забыл.

Максим поднял глаза на Феликса.
- Откровенно говоря, я пришел сюда не просто так. Я хочу тебе кое-что рассказать, - он тяжело вздохнул.
Феликс собрался с духом. Он понимал, что наделал, что обрабатывать рану сложнее, чем наносить мимолетные увечия. Он никогда не извинялся и не исправлял свои ошибки, но сейчас он не собирался отступать.
- Если ты позволишь, - Феликс взял в руки разбитый телефон, - я не хотел... Я оплачу ремонт, прости пожалуйста.

Он извинился. Впервые в жизни он попросил прощения за собственный проступок. Максима слово обухом по голове ударили. Неожиданные слова пронзили парня насквозь и вызвали странные эмоции. Он слегка улыбнулся, затем согнулся и прилег на стол, опустив кружки на пол.

На экране, затянутом паутинкой, улыбалась девочка. Феликс покрутил его в руках и осторожно опустил на место.
- Я хотел тебе сказать истину, которой научила меня она. Признавать свою вину вовремя, - он снова вздохнул, - она очень часто и много плакала. Ни дня не прошло без ее неистовой истерики. Это было невыносимо. Быть свидетелем и учавствовать непосредственно. Я не мог терпеть.
- Несчастный, - по тихому голосу Максима было понятно, что он испытывает к рассказчику неприязнь, злость и ненависть. - Мне тебя очень жаль. Она попросила прощения за твои испорченные нервы?
- Не язви, Тарасенко, - усмехнулся он. - Я хочу, чтобы ты дослушал.
- Раз я не могу дать тебе по морде, придется слушать звуки, которые она издает.
Феликс усмехнулся.
- Да, будь так добр. Все случилось еще задолго до этого происшествия, - он стиснул зубы и отрицательно покачал головой, словно, стараясь прогнать все негативные мысли и очистить разум в целом. Или не хотел верить в происходящее. Скорее всего и то, и другое имело место быть. - Мы познакомились зимой 2016 года. Вернее, - он потер глаза внешней стороной ладони, - нас познакомила Влада. Это ее подруга. Лучшая. Судя по всему.
Он проговаривал четко каждое слово, чтобы не упустить ничего и успеть. Успеть до того глобального сумасшествия, в которое могли удариться двое счастливых подростка по его вине. - И я влюбился. Я даже не буду рассказывать и не только из-за личной неприязни. Ты сам знаешь, что рядом с такой девушкой нельзя остаться равнодушным. А она тогда была еще девочкой 12-ти лет. Помню нашу первую встречу, - он улыбнулся уголками губ, - она была такая классная, безумно милая и безобидная. Настолько нежная, что не могла постоять за себя. На меня смотрели только два огромных серых глаза, обрамленных густыми бровями и ресницами. И не было надутых губ, она любила этот мир и людей. Я готов поспорить, что уже к тому времени она пострадала от жестокого общества немало. Уж больно грустным мне показался этот взгляд. Она никогда не говорила настоящую причину переезда в Питер, потому что всегда была слишком умной, не по возрасту, - парень опустил голову на руки. - Я боялся, я переживал, я не знал как себя вести. Тогда она не  выглядела настолько взрослой. Ты знаком с ней немного, а я наблюдал за ее перевоплощением: из ребенка в красивую девушку, которой целовали следы уже через полгода. Но, - Феликс зажмурился и часто заморгал, - я себя переоценивал. Возможно, ты сделал ее счастливой, а я все разрушил.

Парень поднялся и подошел к окну.
Глянув в небо, он задался немым вопросом: зачем он ему помогает? И тут же нашел ответ, свалившийся с тяжелых, как его жизнь, облаков: никто не исправит его ошибку кроме самого Феликса Заславского.

- Когда мы виделись, она не устраивала громких скандалов, она просто приходила заплаканная и первым делом брала у меня из морозильника лед. Говорила, для воды, для сока, для чая. Но ничего не наливала. Я знал, что она убирает отеки, которые сходили тяжело. Она сидела, уткнувшись в одну точку и слушала одну и ту же песню по кругу. Я не люблю то, что ей нравится, но из интереса брал второй наушник, - Феликсу не хватало воздуха. Рука парня несмело потянулась к окну. Он осознавал, что заигрался и наломал слишком много дров.
- Я никогда не видел ее радостной. Как идиот пошутил однажды: У такой девочки всегда есть кто-то на побегушках. Настолько трогательная композиция, твоя жизнь, что у тебя даже была личная няня. Няня для вашей девочки. Которая подтирала задницу и не давала в обиду, закрывая своей внушительной амбразурой от внешнего мира, который не всегда принимал тебя такой, какая ты есть. Не всем понятно твое нытье. Нет Няни, нет, - после этих слов парень поник и понизил голос до шепота, - это были самые жестокие слова, которые я мог сказать. Они убили... ранили еще больше, чем прежде. Я убил своими руками девочку, которая освещала мою жизнь. Она, - он улыбнулся снова, затем рассмеялся. И в этом смехе был весь он - сломленный, к которому никто не испытывал ничего, кроме неприязни и отвращения. Его сломали пополам собственные слова и действия. Он сломал самого себя, - она советовала мне такие книги, после прочтения которых я оставался под впечатлением еще долго. Словно был пьяным в стельку, укуренным, тронутым кончем. Но я знал точно, что эти книги олицетворяют ее внутреннее состояние. Она так любила читать и писать свои истории, песни, что не могла и дня без этого прожить. Но мне всегда не нравилось. Это не серьезно и не красиво, думал я про себя. А ей говорил "нормально" и наблюдал, как она угасает, как умирает ее инициатива и вера в себя. Я тебе тут исповедуюсь, хотя всегда хотел сказать, что ты пидор, - Феликс залился нетстовым хохотом, - ты переодеваешься в бабу и считаешь это крутым. Я бы тебя выебал, будь ты бабой. Но, - он всплеснул руками, - ты всего лишь пидор, которого я ненавижу и не скрываю этого. Мне не стало легче, но почему-то я хочу, чтобы стало легче тебе. Потому что я знаю каково это, когда твой любимый человек не с тобой. По вине какого-то пиздецки отвратительного мудака.

Он вынул пачку Бонда из кармана и закурил.
- В своих проблемах каждый виноват сам, - он затянулся, - и ты тоже. Ты поверил, что я захочу заниматься твоим мерчом и остальным говном. Но нет, я не рисую такую парашу. Если бы ты был умнее, ты бы послал Александровича к хуям в первую очередь. А потом послушал бы ее и не пошел на эту гребанную встречу. А там уже и остальных неприятностей избежал.

Он выкурил сигарету и выбросил в окно. Отряхнув толстовку, он прочистил горло, сплюнул и вернулся в квартиру.
- Я хочу, чтобы ты знал, - он присел напротив Максима и посмотрел ему в глаза, - она тебе не изменяла. Никогда. Пока состояла в отношениях с тобой, ни разу даже не посмотрела на кого-то другого. Она не целовала меня в ресторане, я и не пытался, хотя очень хотел. Тут я честен. Это лишь манипуляция. Месть. Глупая и жалкая.

Он закрыл лицо руками.

- Сегодня она улетает в США. Ее песни заметили на зарубежных фронтах.

Глаза Максима округлились.
- Она пишет стихи?
- И музыку. Уже несколько месяцев. Она играет на синтезаторе, обычном фортепиано, укулеле и сейчас пытается освоить гитару. Говорит, певице не комильфо выступать под фонограмму, - Феликс усмехнулся. - Ты можешь ее застать в России до 11 вечера. Но я сомневаюсь, что она готова сейчас с тобой говорить. Ей было слишком плохо. Она познакомилась с какой-то блогершей, старшей на года 4. Может больше. Они летят вдвоем. В теле такая, - он показал внушительные размеры на себе, - я бы с такой не был.
- Я понял, о ком ты, - равнодушно кинул Тарасенко. - Меня волнует еще один вопрос: почему она регулярно ходила к тебе в гости? Судя по твоим рассказам.
- Ох, - Феликс шумно вздохнул, - ее запугал Рейзен. Под страхом напустить на нее всех твоих фанаток, которые, говорят, готовы за тебя и рыбку съесть, и...
- Я понял, - оборвал его тот, - каким образом?
- Опубликовать факт "измены", осветить ваши отношения и бросить ее, как наживку для большого скандала, массовой шизофрении. Чтобы упущенные деньги окупились, ибо Ян безумно хотел заграницу. А с тебя он поимел сущие пустяки.
- 350 тысяч рублей - это, по твоему, пустяки?
- Он так считает. Его виза стоит дороже. Плюс разного рода заморочки. Он не менее хотел в США. Но в итоге туда летит она.
- Я тебя понял, Феликс.

Теперь и глаза Заславского становятся размером с блюдца.
- Ты назвал меня по имени?
- Я тебя ненавижу, - подвел итог Максим, - но я благодарен за честность.
- Я тоже тебя ненавижу всем сердцем. Я люблю ее не меньше твоего, но я не умею проявлять это, поэтому мне проще оставить вас в покое. Я помогал не тебе, а ей. Рассказывая всю истину, следуя той, которую она вложила мне в голову, я спасал ее. Потому что со мной ей никогда уже не быть счастливой. Она хотела и хочет поговорить, попросить прощения за все. Не упусти свой шанс. Может, она сможет сделать тебя менее бесячим пидором, - Феликс улыбнулся. Без ненависти в глазах, без насмешки. Впервые искреннее он улыбнулся сопернику. Признал вину, спас кого-то, помог. Он помог врагу. Он отступил. Он признал поражение.
- Я всегда видел в девушках только плоть. Мне было все равно на то, что внутри. Но она разобрала меня на атомы и я понимаю, что в жизни есть что-то кроме секса и развлечений.
- Ты не потерян, чувак, - прошептал Максим. - Ты сможешь выбраться, справиться. Ты сможешь отпустить. Если любишь, то попытайся. Ради нее.
- А ты не такой идиот, как я думал, - они смерили друг друга взглядами.

Заславский протянул руку.
- Она летит в Калифорнию, в Лос-Анджелес, сегодня в час ночи. Рейс АТ-1543. Номер телефона не изменился и адрес все тот же. Метро "Старая деревня".

И Тарасенко пожал ее в ответ.

***

Сгущались сумерки. Дверь в комнату отворилась и силуэт проскользнул внутрь.

У каждой вещи была здесь своя история, даже у пыли, которая покрывала стеллажи с книгами, только не известно насколько счастливая.

- Ты уже дома? Я не заметила, как ты вошел, - в комнату заглядывает еще один силуэт, проливая свет на неопрятно заправленную постель, на разбросанные эскизы под столом, фотографии и несколько банок из-под энергетиков. - Сыночек, случилось что-то?

Ответа не последовало. Вместо него распахнулось окно, тишину пронзил щелчок зажигалки, вспыхнул огонь, первый силуэт закурил.
Затяжка, вторая, уже более глубокая, выдох. Пар ударятся о подоконник и выходит прочь, оставляя владельца длинных худых пальцев с сигаретой, уменьшающейся в размерах.
- Я понял одну вещь, мама, - он говорит с пришедшей женщиной, но по сути пытается донести слова до своего разума, - не все в этой жизни будет только для тебя одного. И чтобы получить желаемое, нужно бороться. Как на войне. В прямом смысле воевать, стоять, биться до конца. А иначе какой смысл жить? - снова затяжка, выдох, кашель. - Я вырос, мама, я проиграл. Против меня стоял достойный противник, который и получил желаемое. Я только пытался жульничать, держал жизнь и ее обитателей за дураков, - он пожал плечами, - не получилось.
- Ты так вырос, Феликс, - мама подошла сзади к парню и обняла крепко. - А я буду любить тебя любым, не буду учить, ведь ты научишься сам. И уже научился. Почти. Осталось только подниматься и дальше противостоять. Ты готов? Дальше будет сложнее.
- Готов, мама. Я уже сделал самое трудное: помог противнику выиграть. Уступил. Помог.
- Я горжусь тобой, мой хороший.

Последняя горстка пепла упала на землю, прежде чем парень обнял мать в ответ. Он не проиграет больше ни одной битвы, никогда не разрушит чужого, не построит там свое. Будет делать, судить по совести и чести. Потому что это его новая, счастливая история.

***

Я стоял на балконе, нервно перебирая в руках бумажный самолетик. Потертый, с трудом разобрать буквы, потерявший вид клочок бумаги. Снег оседает на волосах и путается в них, стараясь выбраться. Снежинки тоже живые и мне их жаль. Они могли бы создать идеальную композицию, если бы им повезло больше. Но они не рассчитали траекторию падения и в итоге умерли у меня на голове.

Я думал. Я никогда не имел так много мыслей, как сейчас. Они путались, словно провода, когда я переводил взгляд на другие точки. И снова круговорот, который сносил мне крышу. Я смог сфокусироваться только когда раздался звонок в дверь.
Я ждал маму и меня это ничуть не смутило. Окинув взглядом террасу, заснеженные рукава своей толстовки, я засунул самолетик в карман и вошел в квартиру. Мне никогда прежде не было настолько пусто в месте, полным ненужных вещей и воспоминаний. Так казалось, потому что все это начало обретать новый смысл, а старый понемногу затирался между книгами на полках, которые никто не читал.

Почему-то, на секунду, я остановился и задумался. Числа. Каждый из нас тоже пронумерован, как книги в библиотеке. Они выставлены согласно алфавиту, такие же разные, как люди, имеют особую ценность и наполнены разными событиями. Человек - книга со своим порядковым номером, который меняется в зависимости от ситуации. Где я был первым? Среди спешащих домой уставших петербуржцев, создающих помехи, шаркая ногами в тяжелых ботинках, с пакетами в руках, желающих поскорее втиснуться в уходящий вагон поезда метро, чтобы скорее разделиться, придя каждый к себе домой. Я был первым. Среди единомышленников я был первым, но себя относил ко второму плану.
Был первым в борьбе против своих принципов и стал побежден тем, кто оказался побежденным. Я был первым человеком в своей жизни, совершая последние падения.

Никогда прежде я не задумывался так глубоко, не сидел над книгами часами, чтобы что-то запомнить или выучить. Не был в школе самым умным, но и не стоял последним. Был одним из слабых физически, но оказался самым стойким морально.
Мне легко давались истины, которые другим приходилось зазубривать.

Я подошел к двери. Звонок повторился. Я знал, что моя мама ничего не повторяет дважды, я слушался ее с первого раза. Так же было с любыми вещами, в том числе и сейчас. Она была не настойчива, но стойка и немнословна в просьбах и требованиях.
Я прислушался. За дверью послышались неспешные шаги прочь, я потянулся к замку, он щелкнул. Кто-то очень нерешительный был там и давно стало понятно, что это вовсе не мама. Шаги участились, но, судя по всему, человек вернулся обратно и даже занес руку, чтобы постучать. Но я, согласно закону подлости, конечно же успел раньше. Дверь распахнулась неожиданно для меня и человека, стоящего за ней.

Если бы мои руки были чем-то заняты, все это сейчас упало бы вместе с содержимым моей души. Мог ли я перенести второе потрясение за день? Мог. И перенес. Передо мной стояла она. В огромном белоснежном пуховике, в котором, казалось, она могла поместиться вся, в моем белом худи, капюшон которого не мог скрыть от мира ее шикарные волосы, таких же супер модных джинсах с принтом тянущихся друг к другу пальцев и огромных белых кросовках, на поясе серая барсетка, в которой она редко хранила что-то ценное и во всем этом выглядела по особенному нежной и замечательной.
Мы стояли, молча глядя друг на друга, словно виделись только вчера вечером. Она кусала губы, вытягивая капельки красной жидкости, чтобы успокоиться. Я знал, что она делает это, когда нервничает или думает. Сама мне часто говорила и я знал, что из нас она самая умная и грустная.

Мы молчали. Это молчание обволакивало и затягивало на наших шеях петли. Она не моргала, не сводила с меня глаз, смотрела прямо в душу. Я изучал ее заново, снова, словно перечитывал настольную книгу. Столько эмоций вызывала у меня эта девочка, сколько не вызывал никто прежде. Я смотрел на человека, а видел картину, проработанную детально. Каждая ресничка была нарисована правильно. Я никогда не был катастрофическим перфекционистом, но мне нравилось все идеальное.
Ощущая, как учащается сердцебиение, мы молчали, в то время, как хотелось броситься с расспросами, говорить, снова шутить самые нелепые шутки, которые веселили только нас самих.
От нее отдавало нотками дождя и влажные кудри тоже давали знать о погоде на улице.

А она пришла сама. Я молился, чтобы успеть застать ее до вылета, собирался ехать, мчаться на всех парах.
Да, я поверил Заславскому, потому что почему-то захотел это сделать. Я чувствовал, что нужно и важно.
На прощание он взял с меня слово, что я буду вести себя, словно его тут не было, словно он молчал, словно он все так же любил ее и ненавидел. Он почему-то хотел дать шанс ей сделать все самой. Но Феликс походил конем, повернув события в другое русло. Своим телом защитив ее от возможных ошибок, он снова выиграл. Но не знал об этом сам. Просил, чтобы я дал ей возможность сказать. Сказать все, что она хотела.

Я молчу. Время уходит медленно, гуляет ветер, треплет наши волосы и задевает, словно не стесняется вообще ничего. Она усмехается. Улыбка вызывает у меня наслаждение и я улыбаюсь в ответ. Вынимает руки из карманов, убирает телефон подальше, чувствую, что силой тянет меня к себе.

Она такая сильная. Никогда не мог сказать такого про девушку. Любую. Мне приходилось общаться со многими, но эта...

Она подошла ко мне ближе и коснулась капюшона. Сбросив его, надела мой и посмотрела в глаза, сжимая мои плечи, чтобы я никуда не делся, не испарился.
Я не мог. Мурашками мое тело покрывалось только от ее прикосновений и превращаться в пар я тоже умел только с ней.

Минуты превращались в жестоких карателей, которым нравилось продолжать мучение людей, ведь его количество зависело именно от них.

Я не выдержал. Хотел сказать что угодно, главное, чтобы закончились эти испытания. Я знал, что времени катастрофически мало. До ее самолета осталось 6 часов. А может нет никакого самолета? И она никуда не летит?
Она прикрыла мне рот ладонью. Ее маленькие, по сравнению с моими, руки могли быть запросто убраны, но я не стал.
Самый дорогой человек - вот он, здесь, рядом. Я слышу ее сердце где-то внутри себя.

Тишину разгоняет ее тихий вздох. Она отводит взгляд и возвращается ко мне. Решается?

- Я люблю тебя, - накрывает мои губы своими и все вокруг плывет. Она не исчезнет. Это не сон, это явь. 

Но это еще не всё.

Заславский не ошибся. Спасибо.