Глава 19
Первым делом я собираю одежду, потому что она уж точно не является источником страшных тайн. Хотя сейчас нельзя быть ни в чём уверенной. Я складываю рубашки, брюки, летние шорты, тёплые свитера – всё это так любил папа. Он никогда не был очень богатым или успешным бизнесменом. У папы было несколько своих магазинов товаров для охоты и рыбалки. Он всегда обожал лес и реки, часто путешествовал, организовывал курсы для желающих, обучал их охоте или просто навыкам выживания в дикой природе. Тому же он учил и меня. Однако я была единственным человеком, которому он передал своё умение играть на скрипке.
После того, как я запечатываю коробки с одеждой, в подвале заметно прибавляется места. Теперь на полу остаются лишь многочисленные бумаги и фотографии. Сначала я просто всё сортирую, а потом прячу в коробки то, что мне никак не пригодится. Пластинки, ноты, сувениры из разных городов, в которых бывал папа.
Проходит, наверное, около часа прежде, чем я, укутавшись в плед и прижавшись спиной к столу, сажусь на пол и рассматриваю фотографии одну за одной. Однако ничего подозрительного я не вижу. Просто люди, кто-то из них мне знаком, кто-то нет. Папа со своими учениками в лесу, в магазине с коллегами, на праздниках с друзьями. Мне тяжело видеть, как папа улыбается, смеётся, веселится, живёт на этих фотографиях. Сложно осознавать, что это всего лишь кусочки бумаги, которые хранят так много воспоминаний. И однажды наступит момент, когда картинка на них выгорит, когда сами фотографии пожелтеют и затрутся, а со временем просто превратятся в пыль. Получается, что после смерти от человека может не остаться ничего, что доказывало бы его существование в целом.
Я прячу фотографии в коробку. Я даже не знаю, что именно ищу, какой во всём этом смысл? Однако, когда я отодвигаю одну из коробок в сторону, то вижу под ней ещё одну фотографию. Папа в компании пятерых мужчин, их лица мне абсолютно не знакомы. Но когда я смотрю на обратную сторону фотографии, то чувствую, как в животе всё сжимается.
«СЭ. Март 2001 год»
Я вновь смотрю на фотографию и не могу понять, к чему здесь эта подпись. Шестеро мужчин, счастливых, смеющихся, на фоне реки. Должно быть, одна из папиных групп. Раньше я уже видела это фото, но никогда не рассматривала подписи сзади. Однако эти буквы не зря здесь оказались. Возможно, дело касается кого-то из этих людей. Но как мне понять, кого именно, ведь мне никто не знаком, кроме папы.
Я слышу шаги по лестнице вниз и прячу фотографию в карман. С бутербродами и горячим чаем ко мне спускается Глэн.
– Я подумал, что ты если и не проголодалась, то точно замёрзла, – говорит брат, а я не могу поверить в то, что он действительно так обо мне заботится. Еще пару недель назад мы даже не разговаривали друг с другом без особых на то причин. А сейчас он приносит мне ужин в подвал.
– Ты угадал, – говорю я с улыбкой, хотя сама чувствую, насколько тяжело она мне даётся. Брат ставит тарелку и чашку рядом со мной на пол.
– Тогда согревайся. По всей видимости, ты вернёшься в дом не скоро, – произносит Глэн и собирается уйти. Я понимаю, что мне просто необходимо сейчас побыть с ним рядом, побыть хоть с кем-то рядом.
– Может, перекусим вместе? – предлагаю я. Глэн улыбается. Он подходит ближе и садится рядом со мной.
– Тебе не кажется, что мы стали проводить вместе слишком много времени, – говорит брат и смеётся. – Люди могут подумать, что мы дружим.
Глэн демонстративно закатывает глаза, я смеюсь.
– Наверное, это большой удар по твоей репутации.
Несколько минут проходит в тишине, а потом Глэн резко становится серьёзным.
– Не расскажешь, что случилось с мамой? – спрашивает он. Я тяжело вздыхаю. Не знаю, что мне делать. Я боюсь причинить ему боль, боюсь сделать его несчастным, однако незнание в таком деле тоже ранит. Секунды тянутся вечно, а я не могу принять решение. – Не мучайся. Я всё знаю.
– Что? – удивляюсь я. – Но откуда? Ты подслушивал?
– Это было не сложно, – Глэн пожимает плечами и откусывает бутерброд. – Ты кричала на весь дом. Из тебя плохой конспиратор.
– Что думаешь об этой ситуации? – спрашиваю я.
– Думаю, что тебе пора перестать скрывать от меня всю правду, перестать считать меня маленьким мальчиком, – говорит Глэн, и его слова будто звучат моим голосом. Ведь именно об этом я прошу окружающих в последнее время.
– Дело не в том, что я считаю тебя ребёнком, который не способен понять. Я просто хочу защитить тебя от некоторых вещей.
– От каких вещей? – вспыхивает Глэн. – От известий о маминой попытке самоубийства? От информации о неком маньяке, который шлёт письма маме и её теперь уже мёртвому любовнику? И если ты думаешь, что я настолько глуп, чтобы сложить два плюс два, то ошибаешься. Я сообразил, что мне прислал тогда письмо тот же человек. И почему-то мне кажется, ты знала о том, что это не реклама, ещё тогда.
– Знала, – тихо отвечаю я, грея холодные пальцы о чашку с чаем. – Но, если следовать твоей логике, я должна была сказать своему брату, что ему написал письмо какой-то псих, который обожает слать глупые письма всем вокруг.
– Это и моя семья тоже, Эммелин, – жалобно произносит Глэн. Я понимаю его чувства как никто другой. – Я ведь имею право знать хотя бы что-нибудь. Я больше чем уверен, что обо всём этом известно Хиксу. Так чем я хуже?
– При чём здесь Хикс? – на этот раз вспыхиваю я. Мне больно слышать это имя сейчас. – Не думаю, что ревновать к нему разумно. Он тоже часть нашей семьи.
– Только не для тебя, – Глэн качает головой. – И я не ревную. Просто странно, что парень, которого это не так уж и касается, знает все подробности, а от меня ты предпочитаешь всё скрывать. Только то, что он твой дружок, не даёт ему привилегий в таком деле.
– Глэн, – одёргиваю я брата. – Он не мой дружок. Он наш кузен, если ты вдруг забыл. И он взрослый, умный, он учится на юриста, поэтому сейчас он больше всех нас понимает в этой ситуации.
– Ты ничего не поняла, – Глэн вновь качает головой, а потом встаёт. Я хочу задержать его, но знаю, что это бесполезно. Он обижен на меня так сильно, что никакие мои слова не помогут.
Что ж, пусть у меня будет брат, который не разговаривает со мной, однако он будет живой. А милым общением можно и пожертвовать.
Я решаю, что пора подниматься в дом. Беру с собой фотографию и стопку документов, которые не успела изучить. В своей комнате это будет сделать удобнее, чем в холодном подвале.
Когда я вхожу в гостиную, то вижу на диване Молли Паркер, беседующую с Глэном. Увидев меня, они замолкают. Молли просит брата подняться к себе в комнату и зовёт тётю.
– Эммелин, я бы хотела с тобой побеседовать, если ты не против, – говорит психолог, я пожимаю плечами. В конце концов, это её работа сейчас.
Я сажусь в кресло, тётя стоит рядом, и меня это раздражает. Все начали слишком уж опекать меня именно тогда, когда мне это уже стало не нужно.
– Как дела? – спрашивает Молли, я вновь пожимаю плечами. – Будет неплохо, если ты будешь отвечать мне вербальным способом.
– Всё в порядке. За те пару дней, что мы не виделись, ничего особенного не произошло, – отвечаю я, а Молли улыбается.
– Разве? Мне кажется, что я пропустила целую эпоху в твоей жизни. Как в школе?
– Думаю, тётя уже нажаловалась, – я закатываю глаза, слышу, как тётя Мирта рядом откашливается.
Потом она отходит от меня и садится в другое кресло. Молли наклоняется чуть вперёд, мне становится неуютно.
– Я хочу, чтобы ты сама рассказала мне о своих переживаниях, – говорит психолог. Я бросаю взгляд на тётю и нервно сглатываю. Не знаю, является ли подобная проницательность частью профессионализма психолога, но Молли сразу всё понимает. – Миссис О'Келли, можете оставить нас наедине?
Я вижу, что тётю это приводит в замешательство, но, несмотря на всю неловкость, она покидает комнату.
Не знаю, испытываю ли я облегчение или же мне стало только хуже. Однако про себя я отмечаю, что поговорить сейчас с кем-то не такая уж и плохая идея, даже если этот кто-то – просто человек, исполняющий свои обязанности.
– Я подралась, – спокойно говорю я, Молли улыбается.
– Ты часто дерёшься? – спрашивает она, я сразу же отвечаю отрицательно. – Из-за чего подрались?
– Думаю, вы и сами понимаете, что из-за мамы, – говорю я и испытываю укор совести за то, что виню маму в чём-то.
– Скажи, тебе стыдно за то, что маму обвиняют в убийстве? – спрашивает Молли, и я чувствую, как начинает сосать под ложечкой. Наверное, впервые в жизни я не могу понять, что чувствую.
– Да. Нет, – отвечаю я обессиленно. – Не знаю.
– Хорошо, – отвечает Молли. – Ты ездила к брату? Как отдохнула?
– Не хочу говорить об этом, – сразу же отрезаю я и понимаю, что сегодня у меня с психологом вряд ли состоится тёплая беседа. Я слишком разозлена, напряжена, обижена.
– Тебя что-то беспокоит? – спрашивает она вновь, и я готова ей врезать. Она действительно не понимает или притворяется?
– Вы разве не знаете, что моя мама чуть не повесилась? – вскрикиваю я. – Зачем эти глупые вопросы и разговоры? Мне не станет от этого легче!
Молли молчит около минуты. Я вижу, что она пытается найти ко мне подход, но я этого не хочу. Я вновь злюсь на саму себя и не замечаю, как впиваюсь ногтями в ногу.
– Как думаешь, тётя Мирта хорошо справляется с обязанностями вашего опекуна? – спрашивает Молли, я не могу понять, к чему она ведёт.
– Мне кажется, она отлично справляется, – отвечаю я. – Разве Вы считаете иначе?
– Меня беспокоит твоя сестра, – говорит психолог и я понимаю, о чём речь. – Похоже, ваша тётя не может найти к ней подход.
– Только мама может найти к ней подход, – говорю я и натягиваю рукава джемпера так, что ткань скрывает мои пальцы. – Тётю здесь винить не за что. Сади – сложный ребёнок. И никто из нас не знает её так, как знает мама.
– Тёте известно о ваших увлечениях? О ваших чувствах? Проблемах? Страхах? – перечисляет Молли, а мне хочется сказать, что об этом известно только нам с братом и сестрой. Больше никто не мог нас понять.
– Думаю, да, – лгу я и отмечаю, что с каждым разом врать становится всё легче.
– А что насчёт твоего психиатра? – спрашивает Молли, и я чувствую, как моментально начинают трястись руки. Мне никогда не нравились эти разговоры, равно как и сам факт наличия этого психиатра.
– Не верьте всем этим записям, – говорю я и стараюсь быть убедительной. – Моим родителям просто чудилось то, чего нет. А после смерти папы мама хотела мне как-то помочь, вот и отправила меня на реабилитацию.
– На реабилитацию, – произносит Молли. – Значит, записи о склонности к самоубийству ложные?
– Я не склонна к самоубийству, – вскрикиваю я и вскакиваю со своего места. – Я не хочу умирать, я не буду резать вены или пить таблетки. Хватит заниматься глубоким психоанализом вместо того, чтобы просто делать свою работу.
Я бросаюсь прочь, и, уже поднимаясь по лестнице, слышу голос Молли.
– Разве не этим занимались люди, окружающие твою мать?
Из окна своей комнаты я вижу, как уезжает Молли Паркер, как потом тётя Мирта выходит из дома вынести мусор, а после возвращается, как проезжают машины и проходят мимо люди, как мир меняется каждую секунду, и понимаю, что все эти глупые записи в моей карте просто смешные. Как может быть склонен к суициду человек, который уже и так мёртв?