Глава 4
— Марк... Марк! Ну идем же!
Но Марку было плевать. Он полулежал на гимнастическом коврике вдали от главной аллеи парка, где его сестра усаживала людей в позу лотоса и учила трехступенчатому дыханию. И этот человек явно хотел отдохнуть и вовсе не собирался решать проблемы девчонки со звонким голосом, которая неустанно скандировала его имя. Однако он все же спросил:
— И зачем же на этот раз?
— Я хочу шарик.
— Я точно помню, что он у тебя был минуту тому назад.
Марк приподнял солнцезащитные очки и посмотрел на Марьям.
— Но он улетел! Вон там, — она показала пальцем на ближайшее к ним дерево, — зацепился за ветки.
— Увы, ничего не поделать, — он сел и притянул к себе рюкзак, заталкивая туда куртку, которую использовал как подушку. — К тому же твоя мама еще не закончила проводить практику, осталось частное занятие, мы будем мешать, когда они придут сюда.
— А вот и не будем.
Марк занял прежнее положение и устало повернулся в сторону игровой площадки.
— Почему бы тебе пока не поиграть там?
Марьям оттопырила нижнюю губу и потянула его за футболку.
— Ну, ну, пожалуйста! Мама говорит ты и так из дома неделю не выходил, даже разговаривать разучился.
— Даже так, да? А что еще тебе мама говорит?
— Что ты никогда не выйдешь замуж. И что ты грустный, и что впустую тратишь деньги, и что часто пропадаешь, и что у тебя много вредных привычек.
— Замуж-то я точно не выйду никогда.
— И ты все равно сейчас просто так лежишь и...
Тут Марьям повернула голову и увидела, что по направлению к ним, бодро шагая и широко улыбаясь, идет женщина в спортивном костюме с таким же, как у нее, хохолком на голове и вместе с ней еще две девушки: одна в спандексе с рулоном в руке, другая в шелковой рубашке и шляпе, тень от которой прикрывала деформированную распухшую щеку. Марьям мгновенно сорвалась к ним, уже издалека на бегу что-то усердно пытаясь рассказать маме, и после они вчетвером подошли к Марку.
— Ого, я смотрю, ты его утомила.
— Он с утра таким уже был, я тут ни при чем, мам. И это я тут как будто за ним присматриваю.
— Верю-верю. Вот тебе твоя тезка Мария — еще один подопечный, помимо Марка, как раз познакомитесь поближе. В общем, веселитесь, а у нас с тобой, Амелия, — она перевела взгляд на девушку в спортивном костюме и подмигнула, — своя вечеринка, идем, может, эти двое посмотрят на нас, на красавцев спортсменов, и в следующий раз мне надо будет взять уже на два коврика больше.
Они расположились неподалеку, оставив Марию в неловком положении. Она только пару раз в жизни видела Диану — тренера своей подруги, и даже не представляла о чем говорить с ее братом и дочерью. Мария окинула его полуравнодушным взглядом, чтобы поймать тему для разговора. «Л. Ф. К. Мейс» — книга в его рюкзаке, точнее ее часть, которую удалось разглядеть. Но, даже если бы она выудила что-то более понятное для себя, говорить бы и не пришлось. В то время для нее это было почти на грани возможного. И эту грань физической назвать можно было только отчасти. Это как провалиться в яму на ровном пути, на пути, который всегда представлял ровным. Сломанная челюсть и долгое восстановление сыграли плохую шутку с ее здоровьем. И Амелии пришлось постараться, чтобы Мария оказалась вместе с ней в тот день и в месте с ней же смотрела на то, как ее новый знакомый забирается на дерево, чтобы достать шарик для своей племянницы, и как на третью попытку ему это удается, и как он передает его девочке, а та зажмуривает глаза, чтобы загадать желание, и отпускает, и как землисто-серое лицо Марка от такого фокуса приобретает новый оттенок. Мария сидела на траве, держа в руках свою шляпу, и провожала взглядом розовый шарик, все ближе и ближе приближавшийся к покорению неба, и ее полуулыбка, едва заметная, почти мимолетная, согревала оставшуюся часть дня тех немногих, кто заметил ее. Он запомнил это выражение лица, даже слишком хорошо. Впервые ему было непонятно, как можно так улыбаться, так смотреть и дышать, как будто это был ее последний шанс показать свои чувства хотя бы наполовину и другого такого не будет, и та нотка болезненного сожаления в ее глазах как будто подтверждала это и то, что она будет преследовать его до конца жизни и не оставит в покое. Марк никогда не смог бы забыть ее, как первое весеннее солнце. На прощание он сказал какую-то бессвязную вещь, что-то о молодости и ее улыбке, и они разошлись — Мария кивнув в знак согласия, он слегка расплываясь.
Он был колдуном, но без мистики. Работал, вернее, к тому моменту заканчивал двухнедельную отработку, перед тем как уйти с должности администратора в ресторане. Заведение располагалось рядом с кофейней, в которую часто в летнее время заходила Амелия вместе с Марией. Как-то пятничным вечером они решили заглянуть и в этот ресторан, по слухам, их меню обновилось, и появилось несколько интересных винных позиций, которые Амелия непременно хотела распробовать. Они заказали еще что-то с мясным названием. Ждать пришлось немало — казалось бы, типичная ситуация в такое время, но Амелия, нервно покручивая пустую бутылку между пальцами, прошипела на проходящего мимо официанта:
— Долго мне еще ждать?
— Приносим свои извинения за долгое ожидание, буквально еще пять минут.
— Я уже час тут сижу, а ты все про свои пять минут, сколько можно, позовите администратора!
— Я вас понял, сейчас он будет.
Мария, высмотрев другого официанта, который уже подносил их заказ, скрестила пальцы рук и мягко сказала:
— Зря ты с ним так, не так уж и долго.
— Не обслуживание, а бред какой-то. Ты посмотри на эти разводы, — Амелия схватила нож со стола и чуть ли не задела им нос своей подруги, чтобы та как можно лучше рассмотрела его.
— Верю! — Мария аккуратно отодвинула ее руку от себя.
Амелия подозрительно уставилась на нее и, немного подумав о чем-то, спросила:
— Слушай, давно хотела спросить, ты проходишь терапию?
— Да... конечно.
— А я слышала, что ты там почти не появляешься. Если тебе что-то не нравится, то я разберусь.
— Нет, все нормально. Просто мне нужно еще немного времени.
— Времени на что?
Тут к ним подошел администратор и через натянутую улыбку протянул:
— Могу я вам чем-нибудь помочь?
— Неужели! Эй, ты, как там тебя, — Амелия ткнула в его бейдж, — Марк, слушай сюда!
Мария осторожно ее перебила, понимая, что Амелия не в том состоянии, чтобы узнать знакомое лицо.
— Амелия, стой, это же...
— Да что вы все себе позволяете! Вы хоть знаете, знаете кх... кто, мой отец.
Амелия на всем протяжении диалога яростно жестикулировала, не воспринимая ничего вокруг, но в какой-то момент она наконец-то обнаружила, что Марк стоит, согнувшись напополам, и зажимает рукой правый бок. Амелия сама собственной рукой воткнула в него нож. Кажется, в то мгновение она поняла, как человек может отрезветь за пару секунд. Ее семье не нужны были проблемы. Амелия быстро оценила ситуацию и количество людей в ресторане, заметивших данное происшествие. «Терпимо», — пробормотала она себе под нос и обратилась к Марии:
— Давай, ты за рулем, к моей клинике, — потом она наклонилась и тихо спросила Марка, — можешь идти?
Он кивнул и не стал им сопротивляться. Втроем они доковыляли до машины, попутно отворачивая Марка окровавленной стороной от посетителей и пытаясь объяснить одной из официанток, что это их друг и у него аппендицит, и что им будет быстрее поехать прямо сейчас, не дожидаясь скорой. Все время в пути Амелия потратила на неразборчивые ругательства, обращенные непонятно кому, пока не дозвонилась до своего врача, который по их приезду довольно быстро, хоть и постоянно ворча, справился со своей задачей, пока она пыталась по телефону уладить все с кем-то из владельцев ресторана. Потом, спокойно выдохнув, Амелия нашла взглядом Марию, подошла поближе и сказала:
— Завтра врач заглянет к нему, он просто в отпуске. Сказал ничего серьезного, но проверить надо. Приди с ним, прошу. Мало ли что, мне уже сейчас надо быть за городом. Поэтому надеюсь, что ты довезешь его до дома, а лучше прямо до двери.
Мария кивнула в ответ.
— Хорошо, давай, мне пора, — она хлопнула Марию по плечу и поспешила уйти.
Марк вышел примерно через полчаса после их разговора. Мария сначала наблюдала за ним издалека, пытаясь подобрать слова, чтобы авантюра Амелии не выглядела как доставка и проверка какого-то груза. На ее удивление, он согласился, хотя и с неохотой. Всю дорогу они ехали в тишине. Лишь потом, когда Мария выразила желание расстаться с ним лишь у двери его квартиры, Марк закатил глаза и попытался вежливо отказаться, но потом он понял, что его слова здесь никому не интересны, и тут же выскочил из машины, быстрым шагом направляясь к подъезду. Мария вышла за ним, и не зря, левая нога Марка подкосилась, и он бы уже лежал на асфальте, если бы она не успела подхватить. И в эту же секунду их губы случайно соприкоснулись, и они быстро настолько, насколько это было возможным, отстранились друг от друга и через пару морганий ресниц одновременно рассмеялись.
— Марк, да? Мне очень жаль, что так вышло. Амелия... она не такая. Если я что-то могу сделать, то говори.
— Со мной все будет хорошо, я и так не хотел там работать больше, — спокойно ответил Марк.
— Как же так? Тебя не уволят за это в любом случае.
— Дело не в этом.
— А в чем?
— Это было мое решение. По своему желанию учился и устраивался, по своему же увольняюсь.
— Ладно, это, на самом деле, вовсе не мое дело. И... я же могу сейчас пойти с тобой?
Марк ненадолго закрыл глаза и сказал:
— Если тебе от этого будет легче, то можешь.
— Спасибо, — Мария приложила руку к груди.
— Тогда почему мы все еще здесь стоим?
— Если честно, мне так стыдно, я тогда не запомнила твоего имени и про себя все время называла Мейсом. Не подумай, что я обсуждала тебя с кем-то. Просто мы с Амелией часто встречались рядом с тем рестораном, пару раз точно видела, как ты уходил с работы.
По его лицу проскользнула улыбка.
— А знаешь, мне даже нравится. Я уже давно перестал быть собой.
На следующий день он стоял на балконе с дверью нараспашку, и ночная прохлада стремительно пробиралась в комнату, заставляя Марию все больше и больше закутываться в одеяло. Она сидела на полу под окном, что-то вычерчивая пальцем и перебирая ногами, когда потоки теплого воздуха безвозвратно остывали. Иногда она наклонялась влево, чтобы посмотреть на своего нового приятеля. Доктор уже давно ушел, в прямом смысле захлопнув за собой дверь. Ключей у Мейса не оказалось, он не запер дверь, перед тем как уйти на работу, потом его привезли в клинику, позже из дома он не выходил и даже не вспоминал о своих вещах в ящике раздевалки, пока не понадобилось. Никто из них никуда не спешил, так что им оставалось дождаться утра и его уже бывшего коллегу по работе, который согласился вернуть имущество владельцу.
Мейс облокотился на перила и курил шестую по счету сигарету. Ветер временами трепал его русые волосы и расстегнутую рубашку, которую то и дело подсвечивали огни дома напротив. Хотя Мария и видела только его затылок, ей почему-то казалось, что он чем-то расстроен. Еще немного подумав и не найдя ответа, она спросила:
— Если есть то, за что ты мог бы ненавидеть меня, то скажи.
— Сложно представить нечто такое, — он ответил, все так же смотря вдаль, только немного приподнял голову после вопроса Марии.
— Ты сегодня спросил меня, почему я не переношу алкоголь, — она бросила взгляд на сервант напротив с несколькими бутылками вина.
— В любом случае, это не повод тебя осуждать или ненавидеть, разве что за скучный образ жизни. Мне ли решать, кто и чего недостоин.
Она не видела его, но знала, что он ухмыльнулся.
— Я... я точно не герой.
Он обернулся через левое плечо и показал на челюсть:
— Откуда тогда это? Я был уверен, что переломы не возникают из ниоткуда.
— Не лучшая история из жизни, но и не худшая.
— Что может быть хуже разрушенного тела?
— Пожалуй, потеря человечности.
— Снова клевещешь на себя?
— Вовсе нет.
— Тебе будет сложно это доказать.
— Мне даже доказывать не придется, одно мое существование уже все сделало за меня.
— Я могу и про себя так сказать.
— Но тебе же удалось остановиться?
— Что ты имеешь в виду?
— Эта история без конца, как бы мне не хотелось ее закончить. Я видела, ты кивнул. Тогда придется слушать, сам понимаешь. Началось все с одной такой бутылки. В одном из баров моего отца. В свой день рождения он отдал Ариану вино, кажется, Тейлорс. Кто такой этот самый Ариан? На этот вопрос нет ответа. До сих пор не могу понять. Но тогда осенью, на юбилей моего отца он пришел внезапно, никто и подумать не мог, что он объявиться. Ариан часто исчезал, сегодня он здесь, а завтра уже летит в Чили. Неизменным оставался лишь его идеальный вид, все как всегда — первый класс. Мне не понравилось в тот вечер, как он смотрел на меня. Непривычно, до боли холодно и мерзко. Наверное, я уже тогда знала, зачем он пришел. Я сначала подумала, что ему нужен один мой старый знакомый, но пару недель все шло гладко, даже не верилось. Зато мне не пришлось искать домашний адрес того человека и дежурить там, по телефону он был крайне раздражительным. Я возвращалась домой на такси после университета. Мы остановились на светофоре, и тут я увидела знакомый рюкзак со светоотражающей лентой. Это была Нона. Был уже вечер, и я подумала: довольно странно, что Амелия не забрала из школы свою младшую сестру и та сама добирается до дома. Что еще более странно: она шла вовсе не по направлению к нему. И наконец меня совсем смутил какой-то мужик в капюшоне рядом с ней, они шли и говорили о чем-то. Ты уже догадался, что было дальше? Я открыла дверь и побежала за ними. Сейчас думаю, надо было бежать быстрее. Подобраться ближе мне удалось только в каком-то переулке. Я крикнула, что вызову полицию, если он сейчас же не отойдет от девочки. Ты даже представить не можешь, в какой панике я была, когда, нащупывая телефон в кармане, поняла, что оставила все свои вещи на заднем сиденье этого чертового такси. Мне нужно было изобразить из себя актрису, и у меня бы вышло, если бы стоящий передо мной человек не оказался Арианом. Он улыбнулся и сказал: «Я совершенно не понимаю, что здесь происходит, может, ты объяснишь, Нона? Вы решили меня разыграть?» Она тут же начала меня успокаивать, понимаешь, даже ребенок увидел, что я была напугана почти до смерти. Оказалось, Нона действительно собиралась дойти сама, а сердобольный Ариан ей в этом помогал. Амелия потом долго мучилась, что если бы она только знала, что отбирать у сестры телефон — это самая бредовая идея наказания в ее жизни, что если бы только она приехала за ней на два часа раньше, ведь расписание было изменено уже как неделю, тогда бы все было нормально. Но я так не считаю. И на мой упрек, что Нона живет в абсолютно другом направлении, он сложил руки домиком у рта и сказал лишь одно: «Дурман». Это был конец. Он привез с собой в квартиру пса. Дурман сначала жил у нас, но, как оказалось, у отца аллергия на шерсть, и мы отдали его Амелии, тоже с аллергией, а она передарила Ариану, зная, что у того уже были животные. Были... животные. Нона... очень любила его. У меня не было шансов уговорить ее не идти вместе с ним, к тому же мое поведение сыграло не в мою пользу. Куда убедительнее выглядел пистолет Ариана направленный в мою сторону, чего Нона не заметила. Единственное, что я могла сделать, так это переиграть уже только в квартире. Разумеется, меня пригласили пройти с ними. По крайней мере, устраивать разборки в его машине было на грани суицида. Последний кадр, что остался в моей голове, это как закрывается входная дверь и как Ариан заботливо принимает мое пальто. И еще бутылка того самого вина, она лежала в прихожей, в бумажном пакете.
Мария остановилась и провела по затылку, вспоминая момент удара, ей вдруг стало тяжело дышать. Она не могла уложить в нечто целостное то, что произошло дальше. Свет. Белый и чистый настолько, что невольно наворачивались слезы. Марии даже показалось, что она сама тогда стала им, но только на секунду. Она открыла глаза и подумала, столько всего ей нужно сделать за этот новый день. Только вот почему-то не сработал будильник, и потолок какой-то не такой, и волосы — с них срочно нужно смыть что-то липкое. Мария вздрогнула: реальность нахлынула ледяной волной. Ее голова вдруг затрещала от боли, она с трудом привстала и спустила ноги на пол, который неожиданно оказался мокрым. Он был залит кровью. Она была везде: на одеяле, на ее одежде и даже на волосах. Однако было еще кое-что, что окончательно повергло ее в ужас. На кровати лежал Ариан, а на его виске виднелась засохшая струйка крови. Мария огляделась: на стене красовался кровавый отпечаток из брызг. Общая картинка даже не собиралась складываться в ее голове; она только хотела уйти отсюда как можно быстрее. Шатающейся походкой Мария направилась к входной двери, попутно заворачиваясь в пальто и накручивая первый попавшийся шарф на голову. Она не поняла, как оказалась дома, какими обходными путями — неизвестно. Это уже не имело значения. Мария забралась в ванну прямо так в одежде и открыла кран с горячей водой. Она замерла на минуту. Куда ей обращаться и что говорить? «Он убил Нону? Я ведь этого не видела», — пронеслось у нее в голове. Эта мысль постепенно начала разъедать ее изнутри. И по мере того, как тревога набирала обороты, Мария то и дело выходила из-под воды, сначала пытаясь куда-то бежать, но, подходя к выходу, разворачивалась и возвращалась в ванну, затем снова переступала через бортик и безучастно слонялась по комнатам, временами останавливаясь и смотря в потолок. На самом деле, она безумно боялась. И в какой-то момент ей пришлось заметить это и то, что она, потеряв последние силы, просто стоит на месте в розоватой луже, и, с ненавистью сорвав с себя одежду, Мирра опустилась на пол и прошептала одно единственное, что тогда наедине с собой, что спустя столько месяцев рядом с Мейсом:
— Он убил ее, и это моя вина. Я соврала следователю и всем остальным... И то, что он умер сам — тоже виновата я. Но, — Мария закрыла руками лицо, — челюсть я сломала намного позже, на улице, в тот день, когда моя подруга сказала, что Ариан жив.
Мейс просто хотел выдержать паузу, но она затянулась. Он уже давно стоял не у перил, а в проеме балконной двери и, не отводя взгляда, смотрел на нее. Спустя время Мейс все же ответил, сказав почти как для себя в голове:
— Знаешь, а ведь я убил человека. Вернее, я так помню, но мой друг говорит обратное. Мне кажется, он просто хочет меня успокоить. В любом случае, у меня нет ничего, что потянуло бы на явку с повинной. Разве что мы договорились с ним, если он найдет его, то обязательно скажет.
— И что ты хочет сделать потом? — Мария развернулась и посмотрела на него.
— Хорошее слово. Куда приведет меня мысль об этом, там и соберу все, что надо. Тебя не отпускает вина, поэтому ты здесь. Только не знаю зачем. Не хотел бы я возвращаться, чтобы сказать: «Я снова здесь». Потому что ничего прежнего больше никогда не будет, понимаешь. Тебе решать верить в кару небесную, положиться на власть или на свои силы. И пока ты стоишь перед этим выбором и выбираешь, ты существуешь, как и твоя человечность. А ты, видимо, уже что-то решила для себя.
— Мне... страшно, Мейс. Страшно идти дальше, что бы ты ни говорил и как бы вдруг я ни захотела этого однажды.
— Тогда я скажу не словами, а чувствами. Мне приходилось ошибаться. Я сам загонял себя в тупик. Сам падал на холодную землю, и мне было не подняться. Я умер там, на никчемном клочке земли, который переступали до меня тысячу раз иные люди. Мне кажется, они и сейчас идут нескончаемым потоком мимо меня. Они улыбаются. Почему они, черт возьми, улыбаются? Им весело? — Мейс ненадолго замолчал, потом скривил губы в непонятной ухмылке и продолжил: — Уродливый горбун. Да, мне кажется, это он веселит их. Только вот я не вижу его. Никто не видит. Но я знаю, что на самом деле он сейчас вот здесь, рядом с каждым из нас. Жалкая тварь.
Она вдруг увидела его целиком. Всю его жизнь, которая как яркая картинка отпечаталась в сознании и была видна даже с закрытыми глазами. В этом образе он ходил не спеша, безучастно исследуя неровности дорожки из серого кирпича. Что сказать, спешка была для него чем-то исключительным, в отличие от спонтанных погружений в самого себя. Что чувствовал этот человек? О чем размышлял, вцепившись в беззащитную кофейную чашечку? Что представлял, глядя на пузырьки в пивной кружке? Почему неожиданно замирал в паре сантиметров от ведерка с креветками и отчужденно проводил пальцами по лицу? Стоит сказать, ему никогда не нравилось сочетать в себе разные виды алкоголя. Но он не отчаивался, не бросал попыток получить хоть какой-то кайф, поэтому время от времени окунался в атмосферу безудержного веселья с желанием охватить заветный кусок заливного пирога с привкусом перегара и спермы. А затем этот человек с недоумением смотрел на пустую тарелку, словно ребенок, которого только что обманули. Впрочем, иногда он задавался очевидными вопросами, но в ответ только улыбался уныло и с искренней горечью повторял каждый раз: «На этой земле нет места для меня». Этот человек не мог понять, почему собственная семья пыталась всеми возможными способами унизить его, чтобы показать свое превосходство. Он, может, и был согласен с правдивостью тех самых знаменитых фраз, но каждый раз выносить их не представлялось возможным. Теперь этот парень был в бегах от насилия.
— Я был сам себе противен. Ненавидел себя. Самое невыносимое чувство, которое только может быть. Не было и дня, когда я не презирал себя за одержимость. Одержимость тем, что мне навязали. И мне до боли обидно за это. Я шел и думал, что по-другому нельзя. Только вот я смог и буду теперь на твоей стороне.
Он увидел, как Мария заглянула ему в лицо. В ее глазах не было ни сострадания, ни желания помочь, только вера в человека перед собой, ведь она действительно однажды приравняла жизнь к чему-то невыносимому, настолько глубоко ей пришлось провалиться в небытие, настолько помутнел и выцвел весь мир, обреченный слиться в одну серую безнадежную картину. Единственное о чем приходилось сожалеть Марии это о том, что внутри еще оставалось нечто, что могло и продолжало болеть. Только потом, когда пелена немного растворилась, а усталость не давила как прежде на хрупкие плечи, она проснулась с мыслью, что именно сегодня станет лучше, что можно будет воскреснуть. И не будет никакого «завтра» — оно уже здесь, здесь и сейчас. И именно сейчас она держит ручку, раздвигающую шторы, и ей будет стоить больших усилий передвинуть ее, но она сделает это и увидит красноватое предзакатное солнце и небо цвета льняного масла. Теплого, и почти обжигающего, как будто огонь, подогревший его, не успел потухнуть и снова и снова выпускает капли из большого ржавого чана, готового вот-вот опрокинуться и засыпать весь мир золотистым пшеном. Теплый свет коснется лица неожиданно, от чего перехватит дыхание. Захочется закрыть глаза, укрыться как от песчаного ветра. Но все человеческое будет вне понимания и потому нельзя будет себя обмануть, проклиная богов, сделавших это с тобой. Все то, с чем ты никогда в своей жизни не хотел встречаться, станет ненадежным и хрупким. И тогда останется лишь заявить самому себе: я — живой.