Лес Шепотов

Солнце блестело на зареве еле заметным намеком, когда он проснулся. Над головой сгустились охапкой темные тучи, моросил дождь, который и разбудил его. Омбры рядом не оказалось, костер дотлевал черными углями. Перед ним стоял дух, все то же старое искалеченное создание, смотрящее на него отметинами глубоких прогалин, где раньше находились глаза. Жутко болела голова, ныла спина от беспокойного сна на жесткой земле. Возможно, не стоило столько лет поддаваться своим маленьким слабостям.

Настроение было паршивым, мягко сказать. Он глотнул воды из фляги и раздраженно воззрился на духа. Тот указал в сторону.

— Чего ты от меня хочешь? — осведомился он хриплым голосом после сна, — я делаю, что положено.

Духа, кажется, это не убедило. Тогда он поднялся на ноги, потянулся, размяв закостенелые мышцы и прошел мимо духа, провожающего его своим бездумным взглядом.

Омбра нашлась сама. Возникла меж ветвей. Она уже успела снова заплести свою косу, на лице ее застыло хмурое выражение.

— Я видела следы на тропинке, — поделилась она таким тоном, который не оставлял надежды на что-то хорошее.

— Зверей? — осведомился он.

Омбра покачала головой, хлестнула по своему сапогу собственным хвостом.

— Человеческие. Не наши следы.

Вот что пытался донести дух. Не то чтобы он еще этого не знал.

— И что?

Омбра подняла на него взгляд белых глаз. Она, кажется, совсем мало спала, но сейчас выглядела отдохнувшей и свежей, как будто всю ночь нежилась на пуховой перине, а не на лесном дерне. Удивительная женщина, стоило заметить.

— Откуда здесь взяться следам сапог? — Она нахмурилась, смотря в его глаза, — ты что, бежишь от кого-то? Кто-то тебя преследует?

Прошло достаточно много времени с того момента, когда он от кого-нибудь бежал. Чаще всего, ему скорее приходилось догонять. Что он находил несколько более утомительным.

— Я бегу разве что от утомительных светских встреч и кипы писем, на которые следует ответить. Но те, насколько я могу быть уверенным, не носят сапоги. Можем проследить, куда ведут эти следы.

Омбра отрицательно покачала головой.

— Я шла по ним в чаще, покуда у могла отыскать след. А затем он начал теряться, пока совсем не исчез.

— Что ж, это и к лучшему. Если они нас преследуют, когда-нибудь настигнут. Нечего искать собственной судьбы, ведь рано или поздно она сама тебя настигнет.

Омбра закатила глаза.

— Ты всегда с утра полон житейской мудрости?

— Я — кувшин до краев наполненный мудрейшими изречениями. Вот-вот и одна или другая выплеснется за его края.

— Прелестно, — отозвалась она, морща лоб, — позавтракаем чем осталось, а затем снова отправимся в путь.

Ели они в тишине. Омбра, по видимому, все еще была обеспокоена загадочными следами, а он попросту наслаждался едой. После Омбра окончательно засыпала костер и они вновь начали взбираться по склону. Деревья здесь росли реже, но каждое из них было больше предыдущего. Широкие кроны уходили ввысь, скребли небо, поваленные бревна приходилось не перепрыгивать, а перелезать, оставляя на руках запах гнилой древесины и влажного мха. Порой призраки тут и там появлялись на краю зрения, возникая из-за деревьев. Он вслушивался в их голоса: тихое бормотание, которое преследовало их всю дорогу. Все они говорили о разном, бессмысленные обрывки давно почивших воспоминаний. Иногда Омбра оборачивалась, чтобы взглянуть на него, по видимому недовольная, что он медлит. Порой он останавливался, чтобы взглянуть на небо: серую пелену, затянутую мокрым пухом облаков. Глядел так, словно небо могло ему что-нибудь подсказать. Но небо молчало. И лес молчал.

Наверное, прошло много времени с того момента, когда они по-настоящему с ним говорили.

— А вдруг это пропавшие люди? Оставили следы на тропинке, — поделилась с ним Омбра, когда они в очередной раз пролезали через поваленное дерево.

— Или разбойники. Позарились на твой лук или мои сапоги.

Омбра фыркнула.

— Я же серьезно. Может быть, они потерялись. Им нужна помощь.

— В таком случае, блуждания по лесу лишили их рассудка. Чтобы идти по тропе, но не заметить костра, горящего всю ночь, нужно быть слепцом или умалишенным.

— Их было двое, если ты хочешь знать.

— Хорошо.

Омбра обернулась на него, сложив руки на груди.

— И что, тебя это совсем не волнует?

Его вообще мало что волновало. Волнуют только вещи, происхождение которых ты не знаешь, или знаешь недостаточно. Ну, или, когда какие-то вещи задевают какую-то струну в твоей душе. Когда она перебирала волосы, это его волновало. Или когда стояла вот так, сердито глядя на него, тоже. Что-нибудь такое, но уж точно не следы в лесной чаще.

— Нет, сказать по правде. В моем возрасте ты уже не задумываешься о мелких неприятностях. Принимаешь их, как есть.

Омбра поджала губы, старательнее вгляделась в его лицо.

— Ты не выглядишь таким уж старым. Я переводила через лес людей, которые были в два раза старше тебя.

— Я молодо выгляжу, спасибо.

— И сколько тогда тебе лет?

— Достаточно, чтобы следы на тропинке казались мне мелкой неприятностью.

Она фыркнула, развернулась и пошла дальше. Возможно, он ей не нравился. А может быть, в ней было гораздо больше любопытства, чем она хотела показывать.

— Ты сказал, что ты бежишь от встреч и писем. И часто тебе приходится это делать?

— У всех есть нелюбимые занятия. Ты ведь тоже от чего-то бежишь.

Омбра молчала некоторое время.

— Сидеть за прялкой или кормить кур — гораздо менее приятное занятие, чем посещать светские встречи.

— Тебе так кажется только потому, что ты никогда их не посещала. Порой кажется, что с курами разговор принесет тебе больше пользы, чем с аристократами.

— О да, а еще у кур вкус гораздо изысканнее. Ну, так что же, ты получается, писарь? Слуга знатного господина?

— Можно сказать и так.

— Но еще и писатель.

— За свою жизнь я испробовал множество разных профессий.

— Пастух?

— Пас когда-то овец в высокогорье на севере.

— Торговец?

— Мне случалось совершать различные сделки.

— Плотник?

— Нет, этого мне не доводилось.

— Шлюха?

Он подумал.

— Смотря, что ты под этим подразумеваешь.

Омбра повернулась к нему с довольной улыбкой на лице, будто уже точно решила для себя, какое занятие по-настоящему ему подходит.

— А что насчет тебя? Ты всегда водила людей через лес?

Она протяжно вздохнула, столкнула носком ботинка залежь валежника со своего пути.

— Нет. Я старшая из дочерей своей матери. Она с детства надеялась, что я стану такой же, как она. Выучусь прясть и шить. На худой конец, буду доить коров или выхаживать кур. Вечно оставляла меня с младшими. Отец нас бросил, когда я мы с сестрой были совсем крошками, а младшая даже не родилась. Так что всю работу пришлось проделывать матери. Когда сестра подросла, я начала сбегать в лес. В лесу-то уж точно не будут искать. Так и научилась всему сама: находить дорогу, охотиться, справляться с холодным ветром, ураганами, палящим солнцем. А потом оказалось, что быть проводником в лесу, гораздо прибыльнее, чем прясть. Вот и осталась тут. Все равно лес мне больше нравится, чем прялка.

— И твоя мать даже не привела домой другого мужчину, чтобы было легче?

Омбра невесело рассмеялась.

— Да какого мужчину тут найдешь? Мы ведь альвичи, нас сторонятся, как огня. Местные поговаривают, что у нас зубы между ног.

— Никогда о таком не слышал.

— Разве твой обширный опыт не достигает таких далей?

— Увы, с подобным встречаться мне не приходилось. Стоило расспросить местных, они наверное гораздо более насмотренее меня в этом вопросе.

— А что, хочешь сам убедиться?

И она посмотрела на него почти лукавым взглядом. В глазах ее плясали веселые искорки. Ни стыдливо опущенной головы, ни смущенной улыбки. Конечно, она шутила, но он уже и не помнил, когда ему такое в последний раз предлагали, не считая борделей, в которые его заводила судьба.

— Возможно, как только представится случай.

Омбра пожала плечами. Вероятно, надеялась, что он смутится или сразу откажется.

— Как видишь, я не могла попробовать себя в множестве профессий, как ты. И, вероятно, уже никогда не смогу. Мне нужно кормить семью. И быть хорошей дочерью, чтобы это не значило.

— Ты еще молода, не стоит судить сразу. Думаю, если ты научилась всему этому самостоятельно, у тебя гораздо больше талантов, чем ты думаешь.

Омбра промолчала. Ему подумалось, что она все еще думает о светских приемах и занятиях, которые она никогда не испробует.

Когда они поднялись на холм, тот оказался скорее огромным плато, освобожденным от власти деревьев и раскинувшим ковер зеленого луга на обширные территории. Омбра не сразу позволила ему выйти из-за деревьев. Сначала она сбросила свой лук с плеча, выудила стрелу из колчана и сошла с тропы в сторону, спрятавшись между ветвей кустарника. Он же остался на тропе, все же сделал несколько шагов в сторону, чтобы приблизиться к последним деревьям, обрамляющим залитым серым светом луг. Неподалеку паслось стадо белоснежных оленей. Редкий окрас здесь, далеко на западе. Раздался еле слышимый звон тетивы, и один из оленей взвизгнул, задирая голову. Стрела торчала прямо у него из горла. Стадо рассыпалось, подобно россыпи белоснежных хлопьев, застучали копыта. Тетива тренькнула еще раз, вторая стрела прошила оленью шею чуть ниже. Тот споткнулся, завалился на бок, вздрагивая и издавая жалобное мычание.

Омбра выбралась из зарослей, убирая лук за спину. Вдвоем они прошли к раненому животному. Омбра достала нож, опустилась на колени, пробормотала что-то себе под нос, а затем сделала глубокий надрез под головой оленя. Тот забился в предсмертной судороге, дергая конечностями, тут же затих.

— Да чтоб тебя, — выругалась Омбра, вынимая одну из своих стрел. — Шкуру повредила. Да еще и стрелу сломала.

— Это было хорошо, — признал он, глядя на то, как она врезается ножом глубже.

Это было слабо сказано. Попасть в оленя с такого расстояния, да и еще два раза. Не каждый охотник был на такое способен. Это могло поразить каждого, не говоря уж о нем, ведь он сам никогда не был хорош в охоте.

— Я могла лучше, — заверила его Омбра, сменяя свой нож на грубый тесак, который носила на поясе, чтобы перерубить оленью шею.

— Как ты узнала, что здесь пасутся олени?

На мгновение, она, кажется, замешкалась. Но затем продолжила разделывать животное.

— Они всегда тут пасутся.

— Так ли уж всегда?

Она не обратила на него внимания. Тогда он отошел в сторону, прошелся по лугу, замеревшему в тихом бдении. По другую сторону деревьев что-то лежало. Он подошел ближе, а затем присел на корточки. Еще один олень лежал, вытянув шею, не шевелясь и не дыша. Глаза его закатились, белая шкура посерела, покрылась черными гниющими пятнами. Смердело, вокруг копошились назойливые мухи. Он протянул руку, чтобы коснуться одного из пятен. Оно было теплым, почти горячим. Пальцы покалывало знакомым ощущением, воздух вдруг показался вязким. Пришлось убрать руку.

— Этого не хватало, — послышался голос Омбры позади него.

Он не обернулся, позволил ей самой приблизится и осмотреть находку.

— Он умер не от ран. Похоже на... болезнь.

Омбра тоже тянула руку к одной из черных отметин на боку оленя. Призраки зашептались меж деревьев.

— Не трогай, — голос его прозвучал необычно резко.

Омбра послушалась. Только нахмурилась, озадаченно глядя на труп.

— Видел такое когда-нибудь?

Сотни раз. Сотни раз видел, как это пожирало существа изнутри целиком. Зверей, птиц, других существ.

— Да.

— И что это?

Он поднял на нее взгляд. Снова она показалась ему совсем юной. Маленькой, неуверенной девочкой. Ее мир был таким крохотным, умещался в один этот лес и кусочек земли рядом с ним, на котором выросло селение. А чтобы справиться с этим, ее миру придется стать куда шире, куда опаснее, куда неопределеннее. Ему вдруг отчаянно захотелось, чтобы этого не случалось. Чтобы она оставалось той, кем она есть сейчас.

Но мир не остановится по одной твоей прихоти.

— Скверна, — коротко ответил он, а затем поднялся на ноги. — Ты закончила? Надо торопиться, если не хотим застрять здесь на ночь.

Искры костра вздымались ввысь, огонь потрескивал сухими поленьями. После того, как они преодолели холм, тропа уходила вниз, извивалась юркой змейкой между порослью, пряталась под лишайником. Они остановились в низине, там, где деревья из больших превращались в гигантские, а их могучие зеленые шапки силились перекрыть собой небосвод. По пути Омбра сорвала несколько трав, и теперь мешала оленину с ними в походном котелке, который источал приятный запах.

Он сидел напротив нее, рассматривая собственные руки. Под ногтями забилась грязь, тыльную сторону левой он умудрился где-то исцарапать.

— Следы копыт на тропе, — вдруг сообщила Омбра.

Он вопросительно поднял брови.

— Ты спросил, как я поняла, что там пасутся олени. Там всюду были следы.

— Понятно.

Омбра недолго помолчала, напряженно глядя на огонь.

— Ты не очень-то хорошо разбираешься в лесах для того, кого называют Скитальцем.

Ему пришлось тяжело вздохнуть. Проблема всех, кто живет на этом свете слишком много. Гораздо дольше, чем отсудила тебе судьба. Это как с языками. Ты уверен, что помнишь как это делается, а потом осознаешь, что все внезапно изменилось и ты не уверен, что хоть что-нибудь знаешь и научишься ли этому вновь.

— Когда-то хорошо разбирался. Просто забыл.

Он хорошо разбирался в своем лесу. Все тропинки известны, все деревья знакомы, каждый и зверь или птица на своем месте. Да, это могло наскучить. Но спустя столько лет, ему стало понятно, что он человек привычки. И сейчас он скучал по своему лесу, по своему дому и по той рутине, что окружала его тихое существование. Ему казалось, что прошли какие-то месяцы его самовольного затворничества, а между тем минули годы. А ему все равно было недостаточно. Возможно, ему уже никогда не будет достаточно.

Омбра поглядела на него некоторое время, а затем вернулась к ужину. Она все еще была напряжена, так, словно человек, оставивший следы на тропинке, или оскверненный олень могли выйти прямо к ним из чащи. Ей потребовалось время, готовка и поглощение еды, прежде чем она наконец расслабилась. Только тогда она откинулась назад, сложив ноги под себя и принялась распускать свои волосы. Он все так же глядел на это, отпивая горячий отвар трав из своей кружки, находя это зрелище гипнотизирующим.

Где-то сверху послышался скрип. Прозвучало хлопанье крыльев, и на булыжник, валявшийся неподалеку, опустилась маленькая сипуха. Вопросительно ухнула, двинула бурыми крыльями, словно раздумывая еще раз, а затем перепархнула ближе к нему. Черные бусинки ее глаз уставились в его лицо.

— Привет, — поздоровался он, — ну, ты лучше, чем призраки.

Он выудил из своей миски остатки мяса и бросил птице. Та осторожно подняла их земли, снова ухнула и уже без опаски взлетела ему на колено.

— Ты не говорил, что показываешь трюки с птицами, — заинтересованно сказала Омбра. Пальцы в ее волосах остановились. Она задумчиво посмотрела сначала на сипуху, сидящую на его ноге, а затем на него самого.

— Это входит в число моих талантов.

Сипуха протяжно гукнула.

— Ты ей нравишься, — заявила Омбра, — кажется, она рада тебя видеть.

— Вот как, — он протянул руку, чтобы пальцем потрепать птицу по пестрым перьям, — что ж, спасибо. Спросил бы, как она поживает, но я не говорю с птицами.

Вернее, с незнакомыми птицами. Со своими он разговаривал постоянно. Но их-то он хорошо понимал.

— А я говорю.

Он вскинул на Омбру выжидающий взгляд. Она неуютно поерзала.

— Это не у меня сова сидит на коленях. Должны же быть и у меня какие-то секреты.

Он согласно кивнул. Вот это его волновало. Он и не предполагал, что она говорит с птицами.

Сипуха снова ухнула. Но Омбра, видимо, решила заиметь побольше своих секретов, отчего не перевела ее заявление.

— Говорят, сов привлекают чудеса, — в конце концов не выдержала Омбра.

— Тогда удивительно, что она села на меня, а не на тебя.

Омбра заговорчески ему улыбнулась, уже снова расплетая волосы.

— Ты говоришь гораздо меньше, чем знаешь, да? Вечно ходишь окольными путями, ворочаешься от прямых ответов.

— Я говорю ровно столько, сколько ты пожелаешь услышать.

— Ты странный, — заявила Омбра, морща нос, — Не самый странный из тех, кого водила через лес, и все же. Но ты, кажется, многое знаешь. Хотела бы я знать и половину того, сколько знаешь ты.

— В таком случае, я вынужден отговорить тебя от этого желания. Видишь ли, знания, как бы не толковали, не всегда хорошо. Когда много чего знаешь, жить уже становится не так интересно.

— Но ты ведь имел возможность все это узнать. А я — нет.

— Мои знания иногда выходили мне боком. К тому же, ты слишком строга к себе. Я например, не умею говорить с птицами.

Омбра пригладила длинные локоны. Земля и звезды, это казалось даже удивительным. Словно она с утра, такая собранная и серьезная, и она сейчас, задумчивая, с отблеском огненных языков на своем лице, отчего на ее кожа, казалось, была поцелована самим солнцем, были двумя разными женщинами. Ему вспомнились старые выточенные на камне фрески в одном из храмов, две ипостаси богини, изображенные в танце. Суровая воительница и нежная любовница.

— Некоторое время назад, когда я еще изучала лес, я забрела в другие места, — голос Омбры стал тише, словно она не хотела, чтобы кто-нибудь услышал их разговор, — В то время у меня не было какой-то цели. Я просто хотела изучить Лес Шепотов, понять его суть, прочувствовать, чем он живет, чем дышит, каковы его законы и порядки. Однажды случилась гроза. Я сбилась с пути и потерялась. Спряталась под залежами деревьев от непогоды, борясь с голодом и усталостью, уснула. А когда проснулась, обнаружила, что меня окружили лесные звери. Они расступились, и ко мне вышла старуха. Волосы у нее были седые, спутанные, одежда вся в земле, на шее — ожерелье из костей из рун. Она назвалась Глафемной, спросила, что я тут делаю. А потом забрала к себе, в старую хибару глубоко в самой непроходимой трясине, что я когда либо видела. Она кормила и выхаживала меня, пока я не набралась сил.

— Вот почему я не кажусь тебе таким уж странным.

Омбра неуверенно кивнула.

— Глафемна была друидом. Она заботилась обо мне, так что я заботилась о ней. Разбирала травы, собирала ягоды, прибиралась дома, помогала лечить зверей. Постепенно она прониклась ко мне. Стала учить своим мудростьям, не смотря на то, что я... ну... — Омбра дотронулась до своих изогнутых рогов, — она обучила меня читать руны, понимать птиц и зверей. Всему тому, что умеют друиды.

— И после этого, ты говоришь, что у тебя не так много талантов. Друидические знания — одни из самых сложных наук, с которыми мне приходилось столкнуться.

Потому друиды прибегали к самой древней магии, которая окружало все естество. Земля, горы, реки, животные. Из всего этого друиды могли извлечь смысл, облечь это в силу и мудрость. Друидом было трудно стать. Обычно ими рождались.

Губы Омбры снова тронула улыбка, на этот раз польщенная.

— Глафемна отличалась от всех, кого я знаю. Вечно ворчала себе под нос, часами могла сидеть под деревьями, закрыв глаза и вслушиваясь в их шелест. Говорила, что ей не нужна вода, чтобы оставаться чистой, но гнала меня к озеру, стоило мне замараться. Не любила людей,эльфов, гномов и других, но трепетно относилась к животным. И постоянно угрожала поколотить меня колотушкой. Она говорила, что я словно шкодливая дикая кошка — вечно сую свой нос не в свое дело, — глаза Омбры блеснули смехом, — И все же я любила ее, если хочешь знать. А она, наверное, любила меня.

— Но ты сейчас здесь, а не с ней.

Омбра покачала головой, опустив плечи.

— Однажды, в ее лес пришел кто-то еще. Кто-то, с кем она не могла сладить. Тогда она сказала мне убираться отсюда. Я не хотела уходить, но она меня заставила. Усадила на лося, и приказала ему бежать, пока он не вывезет меня к моей деревне. И с тех пор я никак не могу найти дорогу к ней назад. Кажется, она спутала все тропы и заставила деревья закрыть путь любому, кто ищет ее владения.

Омбра перебрала волосы, всматриваясь в огонь. На лице ее замерла тоска, темная и скорбная. Ему хотелось ее утешить, только слов не находилось. Он хорошо понимал ее. Ему самому хотелось вернуться в прошлое. В места, дороги к которым давно были утеряны, истерлись или попросту потерялись. В места, которые были давно разрушены, давно забыты и давно похоронены. К близким и родным, кости которых давно гнили в земле. Души их давно нашли вечный покой. А ведь он еще помнил их теплые руки, слова их напутствия, их лица. Помнил их кровь на руках, помнил их старость, помнил их болезни или, чего уж там, помнил их смерти.

Как давно это было?

Таков был закон, написанный для живых. Что-то заканчивается, что-то начинается. И он. Вечность провожающий тех, кто был дорог сердцу, печальным взглядом. Силясь запомнить лица, хотя реки времени упрямо вымывали их из его памяти.

— Ты не знаешь, кто это был? Кто пришел в ее лес?

Омбра закрыла глаза, как будто бы хотелось полностью отдаться своей печали.

— Нет. Я никогда их не видела. Глафемна только сказала, что я в большой опасности. И то, что мое время еще не пришло.

— И это все, что она сказала на прощание? — когда он произнес это, Омбра распахнула глаза и уставилась на него, — насколько я знаю, друиды зачастую дарят пророчества на прощания.

И, милостивые боги, только бы оно оказалось хорошим.

— Она сказала...сказала... — Омбра нахмурилась, — что однажды придет человек. И попросит дать ему то, что я не знаю, где искать, но что принадлежит мне по праву рождения, и что он уже когда-то держал в ладонях. И руки этого человека будут черными, как смоль, и пути его никогда не будут знать конца. И если я хочу, чтобы все оставалось, как раньше, мне не следует указывать ему дорогу, иначе случится беда, и я потеряю саму себя.

Друиды редко когда давали столь точное пророчество. Но сомневаться в этом означало оставаться в глупцах. Он взвесил все услышанное. Однако, стоило ему сделать это, как собственное видение вспыхнуло перед его глазами. Снова солнце поглотило луну, снова море окрасилось красным от крови. Снова всадник, и меч, тот же меч в его руках.

Ему не хотелось никому приносить неприятности. Да ведь так уж распорядилась судьба — за ним по пятам ходил злой рок. Но что такое зло? Перевернутая руна в руках, ночной кошмар, штормовые ветра? Чума, поглощающая жизни, известие о пропавшем ребенке, предательство близкого друга. Если зло — это решение судьбы, то он — всего лишь кинжал, зажатый в пальцах убийцы. Разве кинжал может быть злобен? Разве кинжал выбирает, в чьих руках оказаться?

Сипуха хлопнула крыльями, встрепенаясь.

— Вот как, — в конечном итоге произнес он.

— Но я никогда не встречала человека с черными руками. Ты когда-нибудь встречал таких?

Он взглянул на собственные руки.

— Пророчества не всегда имеют прямой смысл. Может быть, это будут руки в перчатках. Или черными от грязи. Или крови.

Омбра махнула хвостом по земле, затем подняла длинную палку и ткнула ее концом в костер, чтобы поправить горящие ветки.

— Я никому этого не рассказывала. А тебе рассказала.

— И почему же?

— Не знаю, — пожала плечами Омбра, — ты похож на того, кто сможет это понять. Я ничего о тебе толком не знаю, но, кажется, я могу тебе довериться. Иногда незнакомцу проще открыться.

— Что ж, я тебе признателен.

Между ними ненадолго повисла тишина. Он снова погладил сипуху по голове.

— А если все же тебе встретится незнакомец, что ты будешь делать?

Омбра отвела взгляд, рассматривая ближайшие деревья с задумчивым выражением.

— Не знаю. Пока не решила. Незнакомцы из пророчеств они такие, а? Вдруг он окажется слишком привлекательным и пообещает мне горы золота, и коня, и полкоролевства в придачу, и все то, от чего я не могу оказаться. Или окажется полным подонком и станет угрожать семье. Как уж тогда ему ничего не отдашь? К тому же, — Омбра вернула на него взгляд белых глаз, — все уже не так, как раньше. Может быть, не ведая для самой себя, я уже указала человеку с черными руками дорогу. И отдала ему то, что принадлежало мне. Вот, например, оскверненный олень. Следы сапог на тропе. Пропавшие люди. Вероятно, беда уже случилась, а я этого даже и не заметила.

— Некоторые создания привлекают беды. А некоторых, кажется, беды обходят стороной. А, может быть, ты из тех, кого ни одна беда не сломит.

Омбра повела плечом, перебросила копну волос через плечо. А потом, внезапно, снова напряглась.

— Откуда ты столько всего знаешь о скверне?

— Я много что знаю.

— И снова ты уходишь от ответа.

— Я просто говорю тебе то, что ты желаешь услышать.

— Но, может быть, я хочу услышать больше?

— Нет. Тебе так только кажется. На самом деле, ты не хочешь услышать прямой мой ответ.

— Почему же?

— Потому что зачастую все хотят, чтобы где-то оставалось немного загадки. Потому что иначе жить стало бы слишком скучно.

— Ха! — воскликнула Омбра, расплываясь в улыбке, — ну и пошел ты. Скажи еще что-нибудь на осмийском.

Ему снова пришлось немного подумать. Древний язык ощущался горьким привкусом на губах, щекотал язык вкусом прожитых лет и вкусов, которые он уже никогда не сможет прочувствовать. Сипуха на его колене издала утробный звук, вздернула голову, мигнула черными, как бездна, глазами.

— И то ты сказал?

— Это поэзия. Если переводить, то звучит как "глаза твои — гладь вод далеких озер. Кожа твоя — шелк ленты, последнее воспоминание тепла. В груди твоей горит сердце, огонь его разжигает звезды. Ты — соколица, которую я выпустил с рук, молясь, что ты вернешься."

— Красиво. Хотя, может быть, я мало слышала стихов. И еще меньше тех, что посвящали мне.

— Печальное упущение. Мне кажется, такая как ты, достойна всех стихов, которые способны сложить все юноши в округе.

Омбра махнула на него рукой небрежным жестом. Однако, в лицо ему не смотрела.

— Да хватит тебе. Я не из тех, кого можно покорить, прочитав пару красивых строк.

Конечно, не такая. Вероятно, чтобы ее покорить, потребовались все стихи мира.

Стояла глубокая ночь, когда он проснулся. Сипуха сидела на валуне, внимательно смотря в его лицо. Вдалеке слышался рокот: голос барабанов, расходящийся долгим раскатом. Его затмевал шепот призраков, взволнованно мелькавших сквозь деревья. Это все напоминало песнь. Старый, громкий призыв королевской охоты. Гончие мчатся по горячему следу, высунув длинные языки. Лошади бьют копытами, встряхивая гривы. Кричат люди, сыплются стрелы. Олень, скачущий через дебри, задыхающийся и обезумевший от страха.

Олень ли? Может быть, это был человек. Всегда был человек.

Омбра спала, ворочаясь из стороны в сторону. Он тихо поднялся, осторожно сделал несколько шагов, чтобы она не проснулась. Сипуха вспорхнула с камня, взлетела ему на плечо. Так, как обычно делали это его птицы.

Он тихо отошел в сторону, так чтобы скрыться за ближайшими деревьями. Здесь царствовали тени: они мелькали, танцевали, сплетаясь и расходясь порознь. Призраки смотрели на него, придвигаясь ближе. Где-то там, в деревьях, слышались глухие шаги.

Тогда он присел на корточки, коснулся ладонями холодной ночной земли, забрал в ладони лесной дерн, испачкав руки. А затем опустил пригорошень на землю и рассыпал ее в знак. Обыкновенный, простой знак, созданный не для чего более, кроме того, чтобы очертить границу.

Он прошептал слова. Слова на языке, куда более древним чем осмийский, куда более древним, чем языки, на которых когда-либо говорили живые. Чернота ночи была глухой и неотступной, но чернота знака на земле сделалась куда более глубже, куда более темной и полной.

Сипуха на его плече хлопнула рябью пестрых крыльев, фыркнула. Призраки зароптали, остановившись. Он смотрел на них изучающим взглядом.

— Может быть, твое могущество и пережило тебе на столетия, — признал он, — но я — сильнее тебя. И эта земля под моей защитой. Убирайся отсюда, и дай мне покой, покуда я еще могу его искусить.

Призраки отступили, растаяли в гуще деревьев и ветвей. Он поднялся на ноги, стряхнул землю со своих рук, убрал с лица волосы, недовольно морщась. Видимо, он все таки чего-то не знал. Видимо, у него было гораздо меньше времени, чем ему хотелось.

Он поднял ладонь, и сипуха слетела на нее. Они посмотрели друг на друга — зеленые глаза встретились с бездонно черными.

— Тебе больше нельзя со мной оставаться, — тихим шепотом проворковал он. — Я бы взял тебя с собой. Но я сам не знаю, куда направляюсь. Знаю только, что там тебя там поджидает опасность.

Сипуха мигнула глазами, угукнула, а затем наклонилась и взлетела с его руки, устремляясь к кронам деревьев. Он смотрел ей вслед, сожалея, что не может забрать ее с собой.